Голубой бриллиант (Сборник)

внешней мягкостью, душевностью Силина непреклонную

твердость и силу, взрывной характер, мучительную боль и

сострадание к обездоленным. Она видела, что под мягкой

оболочкой живет гордая натура, благородный, цельный,

независимый характер. Она представила себе, сколько

человеческих судеб, изломов и бед прошло через сердце этого

богатыря - а он ей представлялся именно богатырем, мудрым,

кондово-русским, - и в ее сердце разгорался светлый огонек

искренней симпатии и восхищения. Он вызывал в ее душе

уважение и веру. "Как же он похож на моего отца, - с искренней

радостью думала Таня.
– Их надо познакомить. Вот бы отвели

душу". А Силин, словно ощущая ее биотоки, как-то очень тепло

и проникновенно заговорил после паузы:

– Вы спросили, боюсь ли я? Так вот, расскажу вам эпизод

из жизни одного очень яркого и тихого русского патриота

Виктора Ивановича Корчагина. Вы едва ли слышали это имя.

Таня покачала головой и тихо сказала:

– Нет.

– Этот уже немолодой человек, очень скромный,

бухгалтер по профессии, быть может лучше, чем какой-нибудь

шустрый ура-патриот понял всю глубину опасности для России

со стороны ее главного врага - сионизма. И он создал

небольшое издательство, так как на большое у него просто не

нашлось денег, и начал издавать книги, раскрывающие

сущность сионизма. Прежде всего он обнародовал "Протоколы

сионских мудрецов" - эту сатанинскую программу по захвату

евреями власти на всей планете. Во времена Троцкого только

за хранение и чтение этого документа людей убивали без суда

и следствия. Издал он и другие подобные книги: "Спор о

Сионе" Дугласа Рида, "Евреи в Америке" Генри Форда и так

далее. Книги эти открыли людям глаза, показали, что миром

правят тайные силы Зла. Они сильные, сплоченные,

изощренные в своих злодеяниях. Они обладают не только

несметными богатствами, но и адской машиной лжи,

оболванивания людей. И вот однажды к Виктору Ивановичу в

его рабочий кабинет являются два еврея и говорят с угрозой:

если не прекратишь издания такой литературы, то пожалеешь.

399

И Корчагин сказал им то, что ответил я на ваш вопрос: волков

бояться - в лес не ходить, и продолжал свое поистине

благородное дело - нести людям страшную правду. И однажды

на Корчагина наезжает машина, сбивает его на улице. И в тот

же день в газете "Известия" появляется восторженное

сообщение: мол, в автокатастрофе погиб известный

антисемит, издатель Корчагин. Они были уверены, что терракт

удался, но, к счастью, Виктор Иванович остался жив.

Представляете? Поспешили с некрологом. Казалось бы, тут

самое время заняться контрразведке, уголовному розыску,

прокуратуре, найти террористов. Ничего подобного. Корчагина

по-прежнему таскают по судам, обвиняя по статье семьдесят

четвертой - разжигание национальной вражды. Этому патриоту

памятник надо поставить, а его травят, покушаются на жизнь.

И безнаказанно. Мы живем в стране произвола и беззакония, и

все разглагольствования о правовом государстве - это

циничная болтовня, ложь.

– Скажите, Константин Харитонович, есть ли предел

этому беспределу? Виден ли какой-то хоть малюсенький

просвет?

Подумав, Силин мрачно вздохнул и глухо заговорил:

– К сожалению, пока что царствует беспредел. Страхи

правит израильская и американская агентура, проникшая во

все поры власти, разумеется, под русскими именами: разного

рода Андреи, Анатолии, Егоры и прочие Александры

Николаевичи. Но я верю: проснется русский медведь, вылезет

из берлоги истощенный, голодный, свирепый. И не будет тогда

пощады сионо-масонским поработителям. Припомним всё -

унижения, оскорбления, грабежи, убийства. Вспомним

поименно преступников, и будет суд, народный суд, праведный

и немилостивый. И побегут тогда Чубайсы и чубайсики,

Гайдары и гайдарчики, бурбулисы и бурбулисята в Израиль, в

США, как в свое время бежали гитлеровские палачи в

Гондурасы и Сальвадоры. Если, конечно, смогут убежать.

– Я представляю, какой поднимет гвалт

"цивилизованный" Запад, - сказала Таня.
– Но вот куда побегут

ельцинские лакеи от культуры - Зыкины, Окуджавы,

Астафьевы, Ульяновы? На родине простые люди будут

плевать в их мордюки.

По мрачному лицу Силина легкой тенью скользнула

улыбка: он понял, кого Таня подразумевала под словом

"мордюки". В ответ улыбнулась и Таня. А он продолжал:

400

– Запад, конечно, завопит, истошно, истерично: о

зверствах, о попранной свободе, о правах человека. Тот

сионистский Запад, который помалкивал, втайне ликовал,

когда Ельцин расстреливал из танков законный парламент;

тогда он, этот "цивилизованный" Запад не вспомнил о правах

человека, о мальчишках, которых хладнокровно расстреливали

у телецентра. Да и сегодня он молчит, не видит и не слышит

стона насилуемой его агентурой России.

Силин замолчал, устремив на Таню притягательный

взгляд. Лицо его потеплело, смягчилось, в ласковых глазах

заискрились веселые огоньки. Сказал с тихой улыбкой:

– Вам не надоело о политике?

– Наоборот, я очень рада. Мне приятно, что наши мысли

совпадают, я думаю так же, как и вы. Мы с вами

единомышленники, и говорим о том, что наболело. Это жизнь.

Мне кажется, большинство народа сегодня так думает.