Гомер

Вспомнишь ты мужа, который тебя защитил бы от рабства.

Пусть же, однако, умру я и буду засыпан землею,

Раньше, чем громкий услышу твой вопль и позор твой увижу!

Даже царь Приам и тот прекрасно представляет себе жестокую власть силы

победителя над побежденным. Когда лучшие из его сыновей погибли, он, в от-чаянии не

стесняясь, обращается к оставшимся с такой речью (XXIV.253-255, 261 сл.):

«Живо, негодные дети! Скорей, срамники! Пред судами

Вместо могучего Гектора вы бы все лучше погибли!

О, я несчастный, несчастный!..

Эти лгуны, плясуны, герои в делах хороводных,

Воры, расхитчики коз молодых и барашков народных!..»

У Гомера можно найти даже понимание непродуктивности рабского труда (Од.,

XVII.320-323):

Если власти хозяина раб над собою не чует,

Всякая вмиг у него пропадает охота трудиться.

Лишь половину цены оставляет широкоглядящий

Зевс человеку, который на рабские дни осужден им.

Если у Гомера все вообще социальные силы находятся в движении и содержат в себе

рудименты разных эпох, то это особенно нужно сказать о рабстве. 6) Прежде всего

обращает на себя внимание то обстоятельство, что у Гомера почти совсем отсутствует

терминология позднейшего, именно классического [88] рабовладения. Такой технический

термин, как doylos совершенно отсутствует у Гомера; а производные от этого

существительного термины не носят ярко выраженного рабовладельческого смысла и даже

вообще почти не употребляются в производственном смысле. Специфический для

развитого рабовладения термин, обозначающий раба, andrapoys употребляется во всем

эпосе только единственный раз (Ил., VII.475). Мы бы только не стали прибегать к

устаревшей механистической терминологии в гомеровском вопросе и говорить здесь об

интерполяции. Это не столько интерполяция, сколько просто развитие самого эпоса, не

прекращавшееся, как мы знаем, вплоть до александрийских времен. Третий термин

позднейшего рабовладения oiketes тоже не употребляется у Гомера, а близкое к нему

обозначение раба oikeys употребляется не только в отношении рабов, но и в отношении

свободных. Гомер пользуется своей собственной терминологией, которая после него уже

не употреблялась. Раба называют у него dmos или в женском роде – dmoe, женщин-рабынь

называют просто «женщины», и amphipolos – ближайшая к госпоже прислужница тоже,

вероятно, рабыня. В противоположность терминологии классического рабства эти

термины употребляются у Гомера десятки раз.

В «Илиаде» рабство носит еще патриархальный характер, в то время как в «Одиссее»

отчуждение раба от господина безусловно растет. Число рабов-мужчин поразительно

уступает числу рабынь-женщин, что тоже указывает на примитивность использования

рабского труда. Все ремесленники свободные.

У Гомера поражает также и то обстоятельство, что труд раба и труд свободного

производителя, вообще говоря, дифференцируется очень слабо. Так, еду готовят женщины,

которых можно считать рабынями, но, когда к Ахиллу является знаменитое посольство от

Агамемнона, то и Патрокл, и сам Ахилл «богоравный» вперегонки спешат зажарить мясо

и приготовить вино для гостей. Изображение этого дает повод Гомеру внести в свой

рассказ целый эпизод и притом весьма красочный (Ил., IX.201-216). Когда Навсикая

собирается ехать на море полоскать белье, то Алкиной запрягать мулов приказывает рабам

(Од., VI.69-71); а когда Навсикая возвращается, то этих мулов распрягают уже ее

собственные братья (VII.5 сл. ). Из слов Навсикаи (VI.58-65) видно, что она вообще

обстирывает не только самого Алкиноя, но и пятерых его сыновей с женами. Обычно

приводятся места из «Одиссеи» об изготовлении Одиссеем для себя плота и кровати. Но

Одиссей не менее того занимается также и пахотой, а его отец не хуже самих рабов и

вместе с ними работает и в саду и в огороде. Другими словами, резкого разделения между

рабским и свободным трудом у Гомера не наблюдается. Все это указывает на ничтожное

развитие рабства, что является несомненным отражением социально-экономической

действительности первых столетий I тысячелетия до н. э., т. е. периода [89] образования

гомеровского эпоса, когда раннее рабовладение крито-микенской культуры было снесено

дорийским переселением вместе со всей крито-микенской культурой и снова водворилась

родовая община, подходившая, правда, у Гомера к своему концу.

Тем не менее, потому ли, что эпос воспевает микенские времена, или потому, что уже

наступал канун классического рабовладения, но представление о значении рабства у

Гомера достаточно яркое. Переодетый Одиссей говорит (Од., XVII.422-423, XIX.78-79):

Множество было рабов у меня и всего остального,

С чем хорошо нам живется, за что нас зовут богачами.

Рабов, как правило, захватывали на войне; и, может быть, ради этого велись и войны.

Что этот захват был правилом, видно из слов Андромахи в «Илиаде» (XXIV.729-734).

Обширное рабовладение вообще трактуется в эпосе как признак богатства. Отсюда

получается характерное для всего гомеровского общества противоречие, которое с другой

точки зрения можно назвать и органическим единством, рабовладение – само по себе еще

слабое, но аппетиты рабовладельцев уже значительные. И если к этому прибавить еще