Гончарный круг (сборник)
Шрифт:
– Ждите, он заплатит, облапошил, как детей, – ревел Хатам.
Молчала одна Рахмет. Она сидела на порожке и думала о чем-то своем, женском. Малыш пожалел маму, такой грустной он ее еще не видел.
Ближе к полудню вернулся на ферму нарядный и слегка пьяный Гарун.
– По какому поводу устроено сборище? – презрительно взглянув на Рахмет, процедил он.
– Говорят, ферму ты собрался продавать? – поинтересовался Хатам.
– Я уже продал ее. Получу деньги, со всеми рассчитаюсь.
Он зашел в конторку, взял кое-что из документов, личные вещи. Когда же Гарун направился
– Не делай этого! Побойся аллаха!
Он небрежно оттолкнул ее:
– Уйди с дороги, дрянь!
Подскочивший к месту ссоры малыш впился зубами в широкую ладонь обидчика матери. Гарун ударил его:
– У-у, гаденыш!
Асхад упал в пыль. Животноводы, увидевшие, как бывший хозяин расправился с ребенком, поторопились к ним. Но громкий треск остановил их. То ломал клетку и спешил на помощь другу Сатрап… Страх обуял всех при виде разъяренного животного, которое снесло ворота и бросилось к Гаруну. Одним ударом бык свалил его, почувствовав запах крови, взревел и стал катать обмякшее тело по земле…
Оправившись от шока, люди прогнали животное, осмотрели Гаруна – он был мертв.
– Пойдем отсюда, Сатрап, – малыш тронул вздрагивающего быка за шею, – теперь тут будет тебе совсем плохо.
Сатрап доверчиво потянулся к Асхаду, словно раскаявшись, просил защиты.
– Сынок, брось его, отойди! – вне себя кричала Рахмет.
Асхад же с упреком посмотрел на нее:
– Нет, мама, теперь они убьют Сатрапа.
…Их настигли, когда Асхад уже привел друга к аулу бабушки, у которой было много душистого сена. Он даже видел ее дом и опять пожалел, что не родился птицею – орлом из сказки, который мог, ухватив быка за холку, унести в гнездо.
Люди с фермы, выскочив из телеги, подбадривали друг друга и наступали. Они были похожи на чертей, клубились вокруг Сатрапа.
– По голове его ударь, по голове! – крикнул скотнику, забежавшему спереди. Хатам.
Тот размахнулся тяжелым бруском железа и опустил его между рог животного. Малышу показалось, что ударили не быка, а его, кровавые круги понеслись перед глазами…
Погрузившись в полузабытье, Асхад почти одновременно с Сатрапом рухнул на землю.
Из аула вышел старик.
– Что же вы делаете на глазах у мальчика, изверги? – сказал он.
Ему ответили:
– До него ли нам! Это бык-убийца!
Потом кто-то поднял Асхада. И хотя его только оторвали от земли, ему почудилось, что он воспарил высоко-высоко в небо, туда, где было очень легко. Сознание терялось так же стремительно, как вода уходит сквозь мокрый песок…
В себя он пришел уже на ферме. Всплеснув руками, заплаканная Рахмет стала корить сына, а он посмотрел во двор и увидел, как Хатам свежевал тушу Сатрапа…
Потом Асхад посмотрел на мать глазами не по времени повзрослевшего человека, недоумевающего, почему так нелепо устроен мир. Мать погладила малыша, а он прижался к ней и вспомнил о тех, кого потерял за последнее время. А ночью ему приснился сон. Он, отец и Сатрап шли по кизиловой
аллее, а воздух ее был чист и сладок, как мед.Чудаки из Чечана, или концерт для бонзы
Это было время, когда наша страна одного за другим хоронила своих старцев – генсеков, призрак коммунизма уже был неприкаян в Европе, а в воздухе витал дух ожидаемых перемен.
Водитель автобуса, в котором Гумер ехал на практику из института искусств, оказался на редкость разговорчивым.
– Дирижер, говоришь? – переспросил он, крутя рулем у живота, словно разбирался в искусстве так же, как и в науке вертеть баранку.
– Нет, – ответил Гумер, – режиссер!
– Режиссер, дирижер, – протянул нараспев водитель, – какая разница!
Утомленный солнцем, припекавшим сквозь стекло, духотой в салоне, Гумер все же возразил:
– Разница есть. Дирижер руководит оркестром, а режиссер ставит спектакли, кинофильмы, концерты.
Шофер же стоял на своем:
– А для меня эти профессии, как японцы, на одно лицо. Артисты, одним словом.
На «артиста» Гумер возражать не стал, посчитав, что дальнейший разговор с этим «знатоком искусств» не имеет смысла.
Говорливый водитель заметил это и, затаив некоторую обиду, подчеркнуто и нравоучительно начал: «Года три назад к нам в Чечан приехали такие же молодые, как ты, два метеоролога – станцию строить, погоду предсказывать. Приехали поздно и попросились на постой к одной бабке. А она им в ответ: «Приютила бы я вас, внучки, да только одна у меня комната». Тогда они попросились переночевать на чердаке. Тут бабка совсем руками замахала: «Что вы, что вы, весь день свиньи мои носом солому рыли, к стуже это, замерзните!» «Мы, бабуля, сами погоду предсказывать мастера, авторитетно заявляем – не быть холодам!» – уверили они. Бабка поохала, но на постой их пустила. А ночью ударил мороз, и у горе-метеорологов до утра зуб на зуб не попадал. С рассветом, решив, что по их профессии у нас давно и успешно свиньи работают, собрались и бесславно покинули наш Чечан».
Закончив расхожую байку, водитель ухмыльнулся.
– К чему вы это мне рассказали? – недовольно спросил Гумер.
– А к тому, – назидательно прибавил автобусник, упершись в него рыбьими глазами, – что в нашем городе, в кого ни ткни – готовый артист. И большой находкой ты для него не будешь.
Довольный тем, что поддел новоиспеченного интеллигента, водитель мягко переключил скорость. Но и Гумер в долгу не остался.
– По крайней мере одного «артиста» я уже увидел, – ответил он, – а на других, даст бог, посмотрим.
Знакомство Гумера с коллективом Дворца искусств, в котором предстояло практиковаться, началось с руководителя фотокружка. В ту минуту, когда директор представил его, в студии стоял дым коромыслом, а сам ее руководитель что-то важно печатал на допотопной, обшарпанной и скрипучей машинке. Это был человек лет сорока, с широкой переносицей слоника, но с ом-хоботком, маленькими глазками и отвисшей пухлой нижней губой. На ней был прилеплен окурок, такой короткий, что, казалось, сделай он еще затяжку, вот-вот прижжет ее. Он протянул руку, представился Махмудом и тут же деловито спросил: