Гончарный круг (сборник)

– Нет, нет, мы совсем не то, что ты подумал, – прочитал его мысли старец и от его слов и лика повеяло такими светом и волей, что Владлен даже содрогнулся.

– Неужели ты… Вы… Это есть Он! – подразумевая под «он» бога, приготовился броситься ниц Тарханов.

Старец поднял тонкую ладонь с длинными пальцами в светящемся ареоле и ответил:

– Нет, я не Он. Велика была бы честь для тебя, которой Он не удостаивал даже своих пророков.

– Кто тогда Вы? Ангел?! – пересилил волнение Владлен.

– Да, – ответил старец. – Один из Его поверенных.

– Кто же тогда были те, в простых одеждах?

– Это люди, взывавшие к твоему сочувствию и помощи.

– Но я никогда не встречал их раньше.

– Не встречал и, может быть, не встретишь никогда. Они дети разных народов и живут далеко друг от друга.

– Но как я им могу помочь тогда? – спросил Владлен.

– Все и всё в вашем мире взаимосвязано. Верша добро и зло, человек не ведает, когда, в каком уголке земли, на ком они откликнуться, – ответил старец.

– Мне нужно стать праведником?

– Нет, это не твоя планида, – заключил он. – Для начала иди и найди золото Пантелея, что он завещал своей дочери Пелагее.

После этих его слов троица стремительно вознеслась.

– Но что я с ним буду делать потом? – крикнул вслед ей Владлен и вновь увидел ангельский лик старца средь неба в облаках, который громогласно, сквозь всполохи надвигавшейся грозы, возвестил ему:

– Что делать с ним подскажет тебе Он.

Тарханов проснулся потрясенным и долго смотрел в темный потолок. Он никогда не был ни атеистом, ни глубоко верующим человеком и никак не мог понять, почему этот сон приснился именно ему. «А может быть, это был просто разговор с собственным подсознанием, – предположил он. – Ведь помогает же оно людям, подавая тот или иной знак в трудные минуты».

За стеной, за домом, по крупной автомагистрали гудели грузовики, шуршали по асфальту легковые машины, с ревом пронеслась группа мотоциклистов. Жизнь била ключом даже ночью. Еще час назад он лежал, выброшенный бесцеремонно на ее обочину, но теперь ему был подан знак, к которому он посчитал необходимым прислушаться.

Поутру, купив на местном «блошином» рынке металлоискатель, он покинул этот большой и шумный город, в котором умело отбивался от бандитов, откупался от чиновников, но не уберегся от ударов судьбы, и уехал в станицу своего детства.

Тарханов любил возвращаться в нее. Сходил на дальней станции и лугами, перелесками, оврагами, которые были дороги ему во все времена года, шел не спеша к отчему дому, наслаждаясь неторопливо, как добрым вином, воздухом родины и нарастающей в груди трепетностью по приближению к станице. Он всегда любил малую родину. Но бурные девяностые годы вовлекли его в такой водоворот жестоких и подчас кровавых событий, что он стал менее сентиментален и все реже и реже наведывался сюда. На этот раз Тарханов не приезжал больше трех лет.

Пелагея, что доводилась матери Тарханова двоюродной теткой, никогда не делала тайны из клада, завещанного отцом. «Однажды в далеком восемнадцатом году, – рассказала как-то старушка ему, – отец позвал меня в огород, где стоял наш деревянный и длинный сарай. Было мне в ту пору одиннадцать лет, а сестре моей Тасе, что родилась по смерти матери глухонемой, пятый годок пошел. Так вот, вырыта была в этом сарае яма по пояс, куда отец, завернув в черную шаль две больших золотых чаши и кубок, положил и закопал «Будет вам совсем невмоготу с Тасей, раскопаешь», – сказал он, – а на следующее утро ушел с корниловцами и пропал без вести. Тася померла через несколько месяцев после того дня, а меня потом забрали как дочь белогвардейца в детскую коммуну на перевоспитание. В ней я пробыла шесть лет. За это время сарай сгорел, а огород несколько раз перепахивали. Так я и потеряла то заветное местечко…»

Пелагее мало кто верил в станице, где еще продолжали жить те, кто хоть и детьми, но помнил Пантелея. «Справным и лихим казаком был, то правда, – говорили они, – но вот золотишка у него отродясь не водилось».

«Кто и у кого в те смутные времена, махая шашкой, мог отобрать богатства, только богу ведомо, – думал Тарханов по пути в станицу. – Так что, мог заполучил его и Пантелей». Да и рассказ Пелагеи всегда казался ему вполне логичным и правдоподобным.

На околице старый станичник Николай Межевой косил поспелые травы, укладывая их в высокие и ровные валки.

– Здравствуйте, Николай Петрович! – приветствовал его Тарханов.

Межевой остановился, опираясь на косу, прищурился, присмотрелся:

– Никак ты, Владька!

– Он самый.

– Давно тебя не было видно.

– Вот, решил, наконец, заглянуть, дядьку проведать, да и кое-какие другие дела сделать.

– Сказывают люди в станице, что больно разбогател ты. А что ж пешком-то? Наши богатенькие и те на «Мерседесах» раскатывают, хотя и не чета вам, городским? – спросил Межевой.

– Решил пешочком пройтись по родным местам, – ответил Владлен и подумал: «И впрямь, разбогател больно, только вот «больно» в прямом его значении. Ну, ничего, возродимся, как феникс из пепла. Мы, Тархановы, не из слабых, нашему казачьему роду, как говорится, нет переводу».

Михаил Тарханов, младший брат его отца, погрузневший и постаревший за те годы, которые Владлен не приезжал в станицу, встретил племянника радушно, но потом встревожено спросил:

– Что ж ты Галину свою с собой не взял?

– Нет больше Галины, – ответил Владлен.

– Как это нет?!

– Она то есть, но в моей жизни ее уже нет.

– И что вам неймется, не живется молодым, – побрюзжал дядька, – как мы, вроде холодом и голодом неморенные, в достатке и тепле выросли и жили.

– В том то, наверное, и дело, что неморенные, – ответил Владлен, – а то ценили бы друг друга, крепость уз и что имели.

Они помолчали. Потом дядька спросил его, глядя в упор:

– Вижу, Владька, неспроста ты пожаловал. Говори, что у тебя еще там стряслось в городе?

– Я обнищал, – ответил Тарханов.

– А миноискатель зачем с собой привез?

– Миноискатель?

– Говори, меня не проведешь. Я эту бандуру, которая у тебя из сумки торчит, четыре послевоенных года в армии протаскал, разминируя Украину.

– Это металлоискатель, – уточнил Владлен.

– Какая разница!

– Он проникает глубже. Хочу золото Пантелея найти, – не стал более отпираться Тарханов.

Неожиданно для него это сильно напугало Михаила.

– Упаси тебя господь, племянник! – перекрестился он.