Гончаров и убийца в поезде

– А вот тут трудно. Там же народу, в купейном, немного и все как хорьки по норам. В тамбуре курящих мужиков и то единицы.

– Запугали народ?

– Мне кажется, Гончаров, народ сам не хочет ничего видеть.

– Похоже. Поехали дальше.

– А что дальше-то?

– Как оказались в том городе, где и я, в баньке?

– Что, приятно вспомнить, господин мент?

– Ага.
– Я легонько погладил его по колену.

– Молчу. Я ж говорю, Алка наша увидела на платформе Наташку с сумкой - мы и выскочили, когда поезд уже набирал ход.

– Стоп, Витенька. Здесь мы остановимся на всех мельчайших подробностях. Когда, говоришь, вернулись к себе?

– Часов в десять.

– А когда вышли на станции?

– Около двенадцати.

– Когда обнаружили на перроне Наталью и кто?

– До отхода поезда оставалось минут пять,

– И Алка вам сообщила, что заметила воровку?

– Нет...

– А кто? Кто ее увидел первым?

– Марат. Вон, говорит, ваша Наташа из соседнего, тринадцатого вагона выскочила.

– И что?

– Что-что? Я за ней, а Валерка забрал Алку и тоже вышел.

– Ты сам-то ее видел?

– Кого?

– Наташку.

– Нет. Пока из вагона выбирался, ее и след простыл. На перроне народу мало было, но все равно я ее потерял. Я даже на привокзальную площадь выскочил никого. Когда вернулся, поезд уже ушел. Валерка с Алкой по перрону мечутся. Тоже ищут.

– Кто-нибудь из вас узнал ее достоверно?

– Вроде Алка.

– Она была уверена?

– Нет, но потом мы тебя нашли.

– И провели параллель?

– А че?

– Ниче. Или вы полные идиоты, или таковыми прикидываетесь.

– Объясните...

Я примеривал рассказ Виктора к произошедшим событиям, и кое-что получалось. Правда, пока были одни лишь домыслы, но довольно аргументированные.

– Скажи мне, сынок, - подлив остывшего кофе в коньяк, попросил я, - ты тут пел, что Марат глядел на Наташку, как на шавку?

– Ну да.

– А потом, во время пирушки, перед тем как девке исчезнуть, ни с того ни с сего начал пальпировать ей задницу?

– Он не пальпировал, он чуть ей под юбку не залез.

– Отлично! С какой стороны?

– Сзади, со спины гладил.

– И как она реагировала?

– Как? Хихикала, вроде смущалась, отталкивала.

– А он?

– Гоготал гусем, нам подмигивал.

– Ясненько, лопухи.

– Кто лопухи?

– Ты и твой подельник Валера. Кстати, где он?

Витек засуетился, заерзал на заднице. Отворотил физиономию. Вопрос ему явно был неприятен, а значит, для меня в нем таилась опасность.

– Так где Валера? Не слышу.

– Не знаю, - как можно беспечней ответил он.
– Вы давайте наливайте коньяк. Маманя еще принесет.

– Не понял, Витек? Не расслышал тебя?
– Ласково и любовно я погладил его колено.
– Колись, браток.

Парень побелел в предчувствии боли и торопливо залопотал:

– На работе, не знаю... уехал...

– Ну?

– Не зна-а-аю... Он к вам поехал.

– Куда ко мне?

– В ваш город, по адресу в паспорте.

– Зачем?
– Мои худшие опасения сбывались.

– За-а-аложников брать из в-ва-ашей семьи.

– Зачем?
– методично и зло добивал я жертву.

– Чтоб вы баксы вернули, а-а-а! Бо-о-ольно!

Он вдруг застыл, удивленно глядя поверх меня. Я обернулся, но увидел только пустую скамейку тети Софы. И вдруг красно-черные круги поплыли по серому звездному небу.

Ночь кромешная. Тьма могильная. Запах такой же, могильно-гнилостный. Разложение зловонно до удушья. Сам я лежу на чем-то твердом и осклизлом. В этой слизи я весь. На затылке слизь теплая. Я знаю, это кровь. Но откуда? И вообще, где я?

На дрожащих, как бледные поганки, руках я подтянулся, стараясь привстать, и тут же темнота- опять скрутилась в спираль, со стоном опрокинув меня назад, в гнилую жижу забвения. Придя в себя во второй раз, я действовал осмотрительней. Просто лежал в прелом дерьме, пытаясь пересилить тупую, гнетущую боль в затылке, силясь хоть что-то вспомнить. Начиная с пустой скамейки тети Софы, я как бы отмотал пленку событий обратно и чисто логически вывел, что в конце нашего разговора меня кто-то тюкнул полешком по темечку, и, как говаривал Валера, тюкнул качественно.

Не торопясь я согнул и разогнул ноги - они шевельнулись. Это радовало, придавало оптимизма. То же самое с руками. Правая болела в предплечье, но, вероятно, от ушиба, не более. Хуже обстояло с шеей. Повернуть ее я практически не мог. О голове и говорить не приходилось - она гудела, как колокол, сброшенный атеистами с колокольни. Однако долго лежать в дерьме сил не было. Сантиметр за сантиметром я группировался, понукая побитое грешное мое тело осторожно и расчетливо сесть, опереться на трясущиеся руки и не двигать головой.

Сигареты, зажигалка и деньги исчезли. Постепенно передвигаясь, я, как мог, обследовал свою темницу. Гнила и разлагалась картошка, в зловонную кучу которой я вляпался. Тщетно я искал лестницу. Ее, очевидно, после моего заточения убрали. Кое-как примостившись на дырявом ведре, я попытался думать. Получалось плохо. Вернее, не получалось совсем, потому что пульсирующие глухие удары боли бомбили череп.

Сверху послышался шум отодвигаемого люка, но свет, как я ждал, появился позже, лишь когда подняли вторую, внутреннюю крышку. В ярком, слепяще-белом квадрате появилась испуганная голова хозяйки.

– Мужик, - позвала она негромко, - живой?

– Как твой прадедушка, черт возьми!

– Вылазь, пока никого нет.

Я прикинул на глаз высоту. Выходило, что до края лаза метра три с гаком. Прыгать я был не в состоянии.

– Как я вылезу, глупая женщина?

– Господи, свалился на мою голову!

Над краем лаза появилась лестница, а секунду спустя воткнулась в гниль погреба.

– Вылазь быстрей.

Дохлым тараканом я пополз по шаткой, хлипкой лестнице наверх.

– Господи!...
– охнула Катерина, оглядев меня и вонючее картофельное пюре, стекавшее с футболки, брюк и головы.
– Давай в баню!