Гончаров
Шрифт:
Мечта Гончарова — золотая середина, в то время как герои его романов выражают собою лишь одну какую-нибудь крайность: пустой идеализм и расчётливый прагматизм, неподвижную созерцательность и бессмысленную деятельность. Жена Петра Адуева Елизавета Александровна «была свидетельницею двух страшных крайностей — в племяннике и муже. Один восторжен до сумасбродства, другой — ледян до ожесточения».
«Обыкновенная история» — это не только роман о столкновении в современной русской жизни застоя и прогресса, благодушной, ни к чему не обязывающей мечтательности — и прагматичной ответственности, почти азиатской провинциальности — и европейской трезвости и расчётливости. В название романа входит слово: «история». Перед нами история человеческой жизни, причём обыкновенная, типичная для современного человека. В письме к A.A. Краевскому от 12 мая 1848 года сам Гончаров писал: «… обыкновенная историязначит история — так по большей части случающаяся, как написано». Эта история драматична, при всей незаметности драмы. Типично сложившаяся история жизни уже не противопоставляет, а объединяет дядю и племянника: оба они проходят одну и ту же школу жизни, одну и ту же эволюцию души. И тот и другой, столкнувшись с «каменной громадой» современного Петербурга, не сумели сохранить свою личность, своё, как говорил Пушкин, «самостоянье». Пытаясь вписаться в крутые повороты петербургско-европейской «цивилизации», и Пётр, и Александр Адуевы вынуждены «прогнуть себя» под эту цивилизацию, под этот опустошающий душу город. Между прочим, точно так же они не смогли противостоять и «сну» патриархальной
Роман был воспринят критикой 1840-х годов как произведение остро современное. Но он пережил своё время. На протяжении полутора столетий «Обыкновенная история» воспринимается в духе «антиромантического» произведения, и только. Однако за временными пластами романа легко обнаруживалось нечто иное. Когда-то, объясняя значение своего «Обрыва», писатель с невольной горечью произнес: «На глубину я не претендую, поспешаю заметить: и современная критика уже замечала печатно, что я неглубок». Но здесь же у него вырвалось и другое: «Иные не находили или не хотели находить в моих образах и картинах ничего, кроме более или менее живо нарисованных портретов, пейзажей, может быть живых копий с нравов — и только… Какая же особенная, видимая автором и не видимая его критиками глубина крылась «между строками» романов Гончарова? Конечно, нужно вглядеться в логику жизни писателя, в то, что он ценил более всего и что хотел передать своим читателям. В этом смысле Гончаров писал всегда об одном, ибо идеал человека видел в Христе.
Проблематика «Обыкновенной истории» восходит к Библии. Вопрос о смысле жизни (а только такого масштаба проблемы и интересуют писателя) романист разрешал прежде всего в религиозном ключе. Здесь всё та же проблема: вечный христианский идеал и современный цивилизованный человек. На протяжении почти двух столетий знатоки творчества Гончарова замечали лишь одну сторону его романов — цивилизационную и совершенно не видели второй, главной стороны — религиозного идеала, в его соотношении с современной цивилизацией. Во всех трех гончаровских романах заметно противопоставление не патриархального романтика (Александра Адуева, Ильи Обломова, Райского) и прагматичного буржуа (Петра Ивановича, Штольца, Тушина), но мифологемная и всеопределяющая, универсальная оппозиция «ада» и «рая». Человек в гончаровских романах, несмотря на практически полное отсутствие в этих романах церковной лексики, получает как личность религиозную оценку. Его свободный выбор ведет его либо к Богу, либо от Него. Писатель решает проблему человеческой жизни с учетом ее абсолютной, не только земной, но и внеземной, ценности и заданности. Более того, Гончаров вынашивает замысел о путичеловека к Богу — через напластования и ошибки земной жизни. Хорошо известен факт, что в 1840-х годах романист не только создает и публикует «Обыкновенную историю» и «Сон Обломова»(как зерно и увертюру будущего романа «Обломов»), но и разрабатывает план «Обрыва». Религиозный план не только проявляется в каждом отдельном гончаровском романе — «Обыкновенной истории», «Обломове» и «Обрыве», — он и связывает все три романа в одно целое. Однажды и сам Гончаров признался: «Только когда я закончил свои работы, отошел от них на некоторое расстояние и время, — тогда стал понятен мне вполне и скрытый в них смысл, их значение — идея. Напрасно я ждал, что кто-нибудь и кроме меня прочтет между строками и, полюбив образы, свяжет их в одно целое и увидит, что именно говорит это целое».
Итак, перед нами не три романа, а трилогия. И только через эту трилогию, «целое», можно узнать, что заключено «между строками» — так говорит сам писатель. Прислушаемся же к нему. Об этом необычайном единстве романов говорят фамилии их главных героев. Если герои «Обыкновенной истории», Петр Иванович и Александр, носят фамилию Адуевы,то герой последнего романа «Обрыв» зовётся Райским.Адуевы принимают цивилизацию, или, как они говорят, современный «век», за такую самоценность, для которой христианство кажется не более чем окаменевшим мифом. Они хотят быть современными людьми, а христианство, семена которого были посеяны матерью в детстве, кажется им красивой сказкой, а не живой реальностью, определяющей смысл жизни и призывающей к нравственной, духовной работе над собой. Герой последнего романа Райский, в сущности, занят одним — именно работой над собой — в свете христианского идеала. Гончаров так прямо и говорит, что в нём то медленнее, то бурно шла «работа духа». По Гончарову, вполне современный, культурный, цивилизованный человек (или, по его собственному выражению, «порядочный человек») может оставаться таковым только как христианин. Для него христианство — не миф, а базис для развития цивилизации и культуры. В письме к философу Владимиру Соловьеву после прочтения его книги «Чтения о Богочеловечестве» на склоне лет Гончаров писал: «Да, нельзя жить человеческому обществу этими добытыми результатами позитивизма… надо обратиться к религии, говорите Вы (и все мы с Вами тоже)… надо обратиться к другому авторитету, от которого убежали горделивые умы, к авторитету миродержавному. Но как? Чувства младенческой веры не воротишь взрослому обществу: основания некоторых библейских сказаний с мифологическими сказаниями греческой и других мифологий — (не говоря уже о новейшей науке) подорвали веру в чудеса — и развившееся человеческое общество откинуло все так называемое метафизическое, мистическое, сверхъестественное».
Гончаров в своих романах как раз и ищет, чем возместить современному человечеству утраченную веру в мистическое, чудесное. Он ищет свой мостик, соединяющий христианство и цивилизацию, ищет не только во всех трёх своих романах, но и во «Фрегате «Паллада»», и в статье о картине Крамского, изображающей Христа в пустыне, и в статьях о Гамлете и о мильоне терзаний Чацкого…
Но вернёмся к роману. Недаром старшего Адуева зовут Петр, что в переводе с греческого означает «камень». Образ Петра Адуева как бы слит с каменным Петербургом, со статуей Медного всадника, с петербургской деловитой холодностью. Через имя «Петр» романист возводит ассоциативный ряд к самому основателю этого города — Петру Великому. Петр велик в одном и слаб в другом. Историческая раздвоенность образа Петра Великого помогает осознать и авторскую оценку образа Петра Адуева. Соединяя образ Петра и образ «камня» в изображении каменного Петербурга, Гончаров по-своему возвращал читателя к словам Христа: «И Я говорю тебе: ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою» (Мф., 7:24). Такова ассоциация, связанная с фактом построения города на Неве, круто изменившего исторические судьбы России и повернувшего ее лицом к цивилизации и просвещению. Однако в этом процессе (как и в поведении Петра Адуева) есть и другая сторона. В финале романа мы обнаруживаем ассоциативную связь с другим евангельским упоминанием: «Итак, всякого, кто слушает слова Мои сии и исполняет их, уподоблю мужу благоразумному, который построил дом свой на камне; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот, и он не упал, потому что основан был на камне. А всякий, кто слушает сии слова Мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое» (Мф., 7: 24–27). «Цивилизатор» Петр Адуев «слушал и не исполнял» слов Христа, имея каменное сердце, рассчитывая на себя и своей собственной мерой измеряя то, что принадлежало и было подвластно только Христу, — человеческое сердце. Вот почему в финале он переживает «падение великое». Великое падение переживает и его племянник, отрекшийся от «младенческой
веры», от серьезных задач жизни. Это изображение первого «обрыва» в гончаровском творчестве. Есть в имени Петра Адуева и иная новозаветная ассоциация. Племянник, нуждающийся в исключительной духовной поддержке дяди, получает от него весьма своеобразную «помощь», сводящуюся к тому, что дядя старается поскорее «развить», «отрезвить» Александра от «младенческой веры в чудесное». Вместо реальной духовной поддержки Петр Иванович дает Александру лишь отрезвление от идеалов, не исправляя его плохого воспитания, не исцеляя его духовные немощи, а лишь меняя одни на другие — с противоположным знаком. Дядя в данном случае относится к редким исключениям, в основе которых — снова образ камня: «Есть ли между вами такой человек, который, когда сын его попросит у него хлеба, подал бы ему камень?» (Мф., 7: 9).Гончаров, как религиозно мыслящий художник, тем не менее, ни в коем случае не отрицает науку. В его библиотеке недаром значительное место занимали труды современных светил и популяризаторов естественных наук: Ч. Дарвина, Д. Арго, Д. Тиндаля, Л. Фигье, К. Фламмариона и других Первый герой-«позитивист» в русской литературе Петр Адуев изображается им с определенной симпатией, хотя адуевские сравнения человека с машиной, а психических процессов с механическими могут шокировать. Так, герой говорит, что любовь — это «действие электричества; влюбленные — все равно что две лейденские банки: оба сильно заряжены; поцелуями электричество разрешается, и когда разрешится совсем — прости, любовь, следует охлаждение». Петр Адуев объясняет своему племяннику, что разум — это «клапан», который природа дала человеку для управления чувством. Он часто обращается к Александру со словами: «закрой клапан», «выпусти пар».
Любопытно, что такое приравнивание психических процессов к механическим не слишком смущает самого автора. Во всяком случае, в письме к Е. А. и С. А. Никитенко от 16 августа 1860 года он сам буквально и без всякой иронии воспроизводит весь «позитивистский» дух речей своего героя: «… Припадки жизненной лихорадки… это своего рода пар, который требует не того, чтоб выбрасывали его беспорядочно или задыхались от него, а чтоб применяли его к делу, к рельсам и колесам, пользовались им и садились читать, писать или делали что кому назначено». [151]
151
Гончаров И. А.Собр. соч. В 8-ми томах. Т. 8. М., 1980. С. 305.
Деятельная направленность психической жизни человека — вот чего ищет Гончаров и вот что находит родственного и здорового в позитивизме. Сравнение человека с паровозом обнаруживает, что писатель (в отличие, например, от Достоевского) признает за позитивизмом определенные права — в рамках цивилизаторской философии «преобразующей деятельности». Научный дух познания, направленного на преобразующую деятельность человека и человечества, оказывается тем здоровым зерном в позитивистской философии, которую автор «Обрыва» вполне приемлет.
Но Гончаров всегда и во всем ставит вопрос о мере вещей. Позитивизм хорош для него лишь до той границы, за которой начинается разрушение равновесия между «умом» и «чувством», «наукой» и «религией». А начинается для него эта граница там, где философию позитивизма берут на вооружение не созидатели-цивилизаторы, а «разрушители-нигилисты». Позитивизм был течением весьма широким, захватывавшим в сферу своего воздействия разнородные силы. Основоположником этого учения, народившегося в 30-х годах XIX века, считается Огюст Конт. Главные представители его — Дж. С. Милль, Г. Спенсер, Г. Бокль, Э. Литтре, Э. Ж. Ренан, а в России — В. Н. Лесевич, М. М. Троицкий, В. Н. Ивановский, П. Л. Лавров, К. К. Михайловский и другие. [152] Влияние позитивистских идей испытали Т. Н. Грановский,
152
Философский энциклопедический словарь. М., 1983. С. 506; Философский энциклопедический словарь. М., 1997. С. 348–349.
И. М. Сеченов, А. М. Бутлеров, Д. И. Менделеев, [153] М. А. Бакунин [154] и другие. Со многими трудами позитивистов Гончаров был знаком как цензор.
Писатель признавал роль позитивизма в развитии естествознания, науки, но при этом активно протестовал против попыток позитивистов привнести естественно-научные методы в учение о нравственности, в понимание человеческой природы и природы общественной жизни. Особенно его возмущало отрицание самой категории «идеального», понятия «души». [155] В работе вульгарного материалиста А. Бюхнера «Сила и материя» сказано: «Надо поставить науку на место религии, веру в естественный и ненарушимый миропорядок на место веры в духов и призраки, естественную мораль на место искусственной и догматической». [156] В эти годы некоторые церковные публицисты с сожалением отмечали, что наука и религия нигде так не отчуждены друг от друга, как в России. [157] Гончаров прекрасно видел опасность, которая грозила русскому обществу из-за резкого разрыва в сознании «передовых» людей между Евангелием и наукой. Он неоднократно высказывался по этому поводу, неизменно подчёркивая, что пути науки и религии «параллельны и бесконечны».
153
Белопольский В. Н.Достоевский и позитивизм. Ростов н/Д., 1985. С. 11.
154
Пустарнакоб В. Ф.М. А. Бакунин как философ // Бакунин М. А.Избранные философские сочинения и письма. М., 1987. С. 27.
155
См.: Капустин М. П.От какого наследства мы отказываемся? // Октябрь. 1988. № 4.
156
Бюхнер А.Сила и материя. М., 1906. С. 283.
157
Уткина Н. Ф.Позитивизм, антропологический материализм и наука в России. М., 1975. С. 53. Автор монографии отмечает, что «начиная с 60-х годов богословы приступили вплотную к теме «церковь и наука» (С. 53). Гончаров по-своему поучаствовал в общей полемике, выведя, в частности, образ отца Николая в «Обрыве». Этот священник читает книги новейших европейских философов, но не отступает от Евангельской истины, а, напротив, ведет к ней Марфеньку и, несомненно, других обитателей Малиновки.
Первый роман гончаровской трилогии можно соотнести с первой же частью «Божественной комедии» Данте. Здесь доминирует тема ада. Ад в «Обыкновенной истории» — одно из наиболее емких и значимых понятий. Не только потому, что два главных персонажа романа носят фамилию Адуевы. При этом
Адуев-старший рассуждает, по выражению племянника, «адски холодно». Адом, с точки зрения провинциальных обитателей, является сам символ прогресса — Петербург. Противополагая Петербург провинции, Гончаров, в сущности, ставит проблему соотнесённости нравственности, с одной стороны, и цивилизационного прогресса — с другой. Уже в 1840-х годах взгляд на эту проблему у Гончарова определился окончательно. Если в «Обыкновенной истории» она «сформулирована» эстетически, то в прямой форме Гончаров выражает ее в предисловии к роману «Обрыв»: «…B нравственном развитии дело состоит не в открытии нового, а в приближении каждого человека и всего человечества к тому идеалу совершенства, которого требует Евангелие…»То есть, по Гончарову, нравственные истины не зависят от прогресса, от степени цивилизованности людей. Однако прогресс облегчает жизнь людей, дарит людям комфорт (одно из ключевых понятий для Гончарова). Этим определяется его особое внимание к цивилизационному историческому процессу.