Гончаров

Путятин по достоинству оценил многочисленные таланты Гончарова, так ярко проявившиеся во время его секретарства

у адмирала. Ведь романист не был только статистом, он вошёл в кают-кампанию «Паллады» не как петербургский исполнительный чиновник, но как человек, давно мечтавший о море и полюбивший его, как товарищ офицерам корабля. Достаточно сказать, что Гончаров переносил трудности морского путешествия лучше, чем многие профессиональные моряки: он совершенно не страдал от морской болезни. «Я ждал, когда начну и я отдавать эту скучную дань морю, а ждал непременно. Между тем наблюдал за другими: вот молодой человек, гардемарин, бледнеет, опускается на стул; глаза у него тускнеют, голова клонится на сторону. Вот сменили часового, и он, отдав ружье, бежит опрометью на бак. Офицер хотел что-то закричать матросам, но вдруг отвернулся лицом к морю и оперся на борт… «Что это, вас, кажется, травит?» — говорит ему другой (травить, вытравливать — значит выпускать понемногу канат). Едва успеваешь отскакивать то от того, то от другого… «Выпейте водки», — говорят мне одни. «Нет, лучше лимонного соку», — советуют другие; третьи предлагают луку или редьки. Я не знал, на что решиться, чтобы предупредить болезнь, и закурил сигару. Болезнь всё не приходила, и я тревожно похаживал между больными, ожидая — вот-вот начнется. «Вы курите в качку сигару и ожидаете после этого, что вас укачает: напрасно!» — сказал мне один из спутников. И в самом деле напрасно: во всё время плавания я ни разу не почувствовал ни малейшей дурноты и возбуждал зависть даже в моряках». Конечно, всё это не могло не вызвать уважение к писателю со стороны моряков, которые единодушно приняли его в свою кампанию. И сам он, наблюдая корабельную жизнь, постоянно удивлялся необычным, сильным и непосредственным характерам морских офицеров, столь не похожих на его петербургских знакомых: чиновников, писателей, профессоров. В письме к Языковым от 18 мая 1853 года он даёт колоритный портрет И. И. Бутакова: «Вручитель этого письма — тот самый Бутаков (Иван Иванович), который, помните, любезный мой друг, Михайло Александрович, ещё нагрубил нам на фрегате… Примите же его — и как вестника о приятеле и как хорошего человека, тем более что у него в Петербурге знакомых — ни души. Он весь век служил в Черном море, — и недаром: он великолепный моряк. При бездействии он апатичен или любит приткнуться куда-нибудь в уголок и поспать; но в бурю и вообще в критическую минуту — весь огонь. Вот и теперь, в эту минуту, орет так, что, я думаю, голос его разом слышен и на Яве и на Суматре. Он второе лицо на фрегате, и чуть нужна распорядительность, быстрота, лопнет ли что-нибудь, сорвется ли с места, потечет ли вода потоками в корабль — голос его слышен над всеми и всюду, а быстрота его соображений и распоряжений изумительна. Адмирал посылает его курьером просить фрегат поновее и покрепче взамен «Паллады», которая течет, как решето, и к продолжительному плаванию оказывается весьма неблагонадежной…» [176] Фрегат поновее, кстати сказать, получили не сразу, а продолжили плавание на изумительно красивой, но не надёжной «Палладе», которую таки пришлось потопить в Императорской гавани ввиду возможности захвата судна неприятелем.

176

Гончаров И. А.Фрегат «Паллада». Очерки путешествия в 2-х томах. Л., 1986. С. 650.

А вот другой колоритный персонаж — по прозвищу Дед (старший штурман Александр Антонович Хализов [177] ). «У него всё отлично. Несет ли попутным ветром по десяти узлов в час — «Славно, отлично!» — говорит он. Дует ли ветер прямо в лоб и пятит назад — «Чудесно! — восхищается он, — по полтора узла идем!» На него не действует никакая погода. Он и в жар и в холод всегда застегнут, всегда бодр; только в жар подбородок у него светится, как будто вымазанный маслом; в качку и не в качку стоит на ногах твердо, заложив коротенькие руки на спину или немного пониже, а на ходу шагает маленькими шажками. Его не возмущает ни буря, ни штиль — ему всё равно. Близко ли берег, далеко ли — ему тоже дела нет. Он был почти везде, а где не был, так не печалится, если не удастся побывать. Я не слыхал, чтоб он на что-нибудь или на кого-нибудь жаловался. «Отлично!» — твердит только. А если кто-нибудь при нем скажет или сделает не отлично, так он посмотрит только испытующим взглядом на всех кругом и улыбнется по-своему. Он напоминает собою тех созданных Купером лиц, которые родились и воспитались на море или в глухих лесах Америки и на которых природа, окружавшая их, положила неизгладимую печать. И он тоже с тринадцати лет ходит в море и двух лет сряду никогда не жил на берегу. За своеобразие ли, за доброту ли — а его все любили».

177

Хализов Александр Антонович (1809–1877) — мореплаватель и путешественник, совершил три кругосветные кампании. В чине штабс-капитана служил на фрегате в должности старшего штурманского офицера на фрегате «Паллада»; после разоружения и затопления «Паллады» в третий раз через Сибирь вернулся в Кронштадт. Впоследствии Хализов был начальником гидрографической части в Кронштадтском порту, вышел в генерал-майоры Корпуса флотских штурманов. Был награжден орденом Святого Станислава 1-й степени.

У Гончарова сложились весьма дружественные отношения со многими моряками. Прежде всего с самим адмиралом. Граф-адмирал Евфимий Васильевич Путятин (1803–1883) был старше Гончарова на девять лет. В свое время он окончил курс в Морском кадетском корпусе, а в 1822–1825 годах совершил на фрегате «Крейсер» в качестве мичмана свое первое кругосветное плавание к берегам Америки под командой знаменитого адмирала, тогда ещё капитана 2-го ранга, М. П. Лазарева. [178] В 1838–1839 годах Путятин командовал фрегатом, участвовал в высадке десанта на черноморском побережье и был ранен. С 1842 года начинается дипломатическая деятельность Путятина, отмеченная рядом заслуг перед Россией, в отношениях с Персией. Так, он убедил персидское правительство уничтожить прежние стеснения русской торговли на Каспийском море и в самой Персии. Экспедиция в Японию была, таким образом, доверена человеку опытному во многих отношениях. Правда, адмирал казался порою чудаковатым. Аристократ и англоман, он в то же время был чрезвычайно религиозен, а молодости хотел даже стать монахом. Путятин обладал обширными познаниями в области духовной литературы. Известно, что в свободное время гардемарины читали ему не что иное, как творения Святых Отцов. Искренняя религиозность и одновременно англомания — это необычное сочетание наклонностей сильно сблизило адмирала и его секретаря. На этом пункте они сошлись.

178

Михаил Петрович Лазарев (1788–1851) — русский флотоводец и мореплаватель, адмирал (1843), кавалер ордена Святого Георгия 4-го класса и первооткрыватель Антарктиды.

Часто упоминает Гончаров в своей книге и других своих постоянных собеседников — капитана «Паллады» Ивана Семёновича Унковского, судового священника архимандрита Аввакума, мичмана Павла Алексеевича Зелёного и других моряков. Особенно тепло отзывается Гончаров об архимандрите Аввакуме: «Он жил в своем особом мире идей, знаний, добрых чувств — ив сношениях со всеми нами был одинаково дружелюбен, приветлив. Мудреная наука жить со всеми в мире и любви была у него не наука, а сама натура, освященная принципами глубокой и просвещенной религии. Это давалось ему легко: ему не нужно было уменья — он иным быть не мог. Он не вмешивался никогда не в свои дела, никому ни в чем не навязывался, был скромен, не старался выставить себя и не претендовал на право даже собственных, неотъемлемых заслуг, а оказывал их молча и много — и своими познаниями, и нравственным влиянием на весь кружок плавателей, не поучениями и проповедями, на которые не был щедр, а просто примером ровного, покойного характера и кроткой, почти младенческой души.

В беседах ум его приправлялся часто солью легкого и всегда добродушного юмора.

Кажется, я смело могу поручиться за всех моих товарищей плавания, что ни у кого из них не было с этою прекрасною личностью ни одной неприятной, даже досадной минуты…»

Как всегда, Гончаров показывает себя прекрасным описателем нравов людей из народа. Крупным планом дан портрет матроса-денщика Фадеева, которого романист изображает с любовью, мягким юмором, колоритно. И прежде всего Гончаров, как и в романах, проверяет героя готовностью выполнить свой долг: «Я… старался вглядеться в это равнодушие, что оно такое: привычка ли матроса, испытанного в штормах, уверенность ли в силах и средствах?.. Чувство ли покорности судьбе; и того, кажется, нет… Это — простое равнодушие, в самом незатейливом смысле. С этим же равнодушием он, то есть Фаддеев, — а этих Фадеевых легион, — смотрит и на новый прекрасный берег, и на невиданное им дерево, человека — словом, все отскакивает от этого спокойствия, кроме одного ничем не сокрушимого стремления к своему долгу — к работе, к смерти, если нужно».

Гончаров оказался на фрегате своим не только потому, что прекрасно вписался в офицерское товарищество, но и потому, что сыграл нерядовую роль в процессе переговоров с японцами. Недаром сами японцы, приглядывавшиеся к тому, кто из русских какую роль играет в переговорах, назвали Гончарова «тактиком». [179] Гончаров в числе немногих постоянно присутствовал на встречах с японцами, так что его роль не сводилась только к написанию отчёта.

Годы, проведенные в экспедиции, очень много дали Гончарову: он не только увидел мир, получил уникальный опыт жизни, написал два тома очерков под названием «Фрегат «Паллада»». Главное, он внимательно вглядывался в нового «героя времени», преобразователя мира. «… Поэтический образ, который кидается в глаза новейшему путешественнику… не блистающий красотою, не с атрибутами силы, не с искрой демонского огня в глазах, не с мечом, не в короне, а просто в черном фраке, в круглой шляпе, в белом жилете, с зонтиком в руках. Но образ этот властвует в мире над умами и страстями. Он всюду: я видел его в Англии — на улице, за прилавком магазина, в законодательной палате, на бирже… на песках Африки, следящего за работой негров, на плантациях Индии и Китая, среди тюков чаю, взглядом и словом, на своем родном языке, повелевающего народами, кораблями, пушками, двигающего необъятными естественными силами природы… Везде и всюду этот образ английского купца носится над стихиями, над трудом человека, торжествует над природой!»

179

См.: Гончаров И. А.Поли. собр. соч. В 20-ти томах. Т. 3. СПб., 2000. С. 700.

Наблюдая процесс проникновения английского и американского капитала во все уголки мира, Гончаров выстраивает свою «цивилизационную философию», которая сводится в конечном счёте к представлению о том, что человечество, «превращая пустыни в сад», тем самым «возвращает Богу плод брошенного

Им зерна». Согласно этому представлению, Бог создал человека и человечество для сотворчества, для постоянного творческого поиска, инициативы. А как же традиционное представление об аскезе, постах, молитвах, неизбежной скорби, покаянии? Для Гончарова здесь нет противоречия. Его собственная жизнь и его романы показывают удивительное сочетание в человеке творческих устремлений и глубоко скрытой духовной жизни, несомненно включающей и страдания Иова, и «страх Божий»…

Повсюду наблюдает автор «Фрегата» процесс пробуждения мира от патриархального «сна» и застоя. Тут, кстати, проводит он и сопоставление двух типов судов. Цивилизация пользуется уже паровыми судами, в то время как отстающий патриархальный мир путешествует на паруснике. Гончаров явно противник квасного патриотизма. Писатель наблюдает, как в самых разных частях света, где ещё вчера были дикие леса и пустыни, прокладываются дороги, строятся фабрики, появляются города и посёлки. Люди начинают жить деятельно. В главе «Ликейские острова» путешественник показывает чудом уцелевший уголок мира, живущий по законам патриархальной идиллии. Гончаров не скрывает своей симпатии к этому идиллическому уголку, этой сохранившейся в тихом уголке мира Обломовке, но при этом прекрасно понимает, что цивилизация стоит уже у порога этого идиллического мира. Время берёт своё. Во время своей кругосветки писатель окончательно уверяется, что развитие культуры и цивилизации есть одно из важнейших заданий Творца для человечества. В таком представлении о «культурном христианстве» уже проглядывали черты русской религиозной философии Серебряного века, предтечей которой надо признать Гончарова.

Правда, эта глобальная сверхзадача, включающая в себя размышления об «ответственности» человечества перед своим Творцом, не выпирает из текста — она его органическая часть. Сначала цель путешествия Гончаров формулирует гораздо понятнее и проще: «Да, путешествовать с наслаждением и с пользой — значит пожить в стране и хоть немного слить свою жизнь с жизнью народа, который хочешь узнать: тут непременно проведешь параллель, которая и есть искомый результат путешествия». Где бы ни был писатель — на шумной улице Лондона, в африканской пустыне, в Китае, Малайзии или Японии, — везде он зорким взглядом художника отыскивает параллель с Россией. Она по-прежнему в центре того художественного мира, который выстраивает романист. Подобно тому как Гоголь не написал бы «Мертвых душ» без своих поездок по Европе, подобно этому и «Обломов» не был бы написан Гончаровым без его кругосветного путешествия на фрегате «Паллада». Всё познаётся в сравнении, и самые глубокие, коренные свойства русской нации и Гоголь, и Гончаров выявляют в сравнении с другими народами: немцами, англичанами, африканцами… Только диапазон сравнения у Гончарова не европейский, как у Гоголя, а мировой. В этом то явном, то скрытом сравнении с другими нациями — вся сила, свежесть и глубина гончаровской книги «Фрегат «Паллада»». «Мы так глубоко вросли корнями у себя дома, что куда и как надолго бы я ни заехал, я всюду унесу почву родной Обломовки на ногах, и никакие океаны не смоют ее», — писал романист.

Секрет его легко и непринуждённо написанной книги (поистине лучшее произведение в мировой библиотеке путешествий!) прост. Его не привлекают знаменитые музеи, памятники и пр. Свои очерки он строит не как отчёт о климате, населении, промыслах той или иной страны, но как описание спонтанных впечатлений частного человека, наблюдательного литератора, которые передают ритм и краски жизни незнакомых для читателя экзотических стран: «Вообще большая ошибка — стараться собирать впечатления; соберешь чего не надо, а что надо, то ускользнет. Если путешествуешь не для специальной цели, нужно, чтобы впечатления нежданно и незванно сами собирались в душу; а к кому они так не ходят, тот лучше не путешествуй». Ему интересно поведение обычного человека на улице, на рынке, в доме. Из Лондона он пишет: «… меня тянуло всё на улицу; хотелось побродить не между мумиями, а среди живых людей. Я с неиспытанным наслаждением вглядывался во всё, заходил в магазины, заглядывал в домы, уходил в предместья, на рынки, смотрел на всю толпу и в каждого встречного отдельно».

Гончарову интересно всё: с какой мимикой и жестикуляцией разговаривают люди, что и как едят. В Лондоне, например, «все мяса, рыба отличного качества, и все почти подаются au naturel, с приправой только овощей. Тяжеловато, грубовато, а впрочем, очень хорошо и дешево: был бы здоровый желудок; но англичане на это пожаловаться не могут». Здесь, видимо, и усвоил писатель привычку завтракать по-английски. Его племянница вспоминала: «Дядя придерживался строго определенного режима, вставал в восемь часов, делал себе холодные обливания и, окончив свой туалет, отправлялся гулять, а после прогулки приступал к своему обычному завтраку a l’anglaise, как он говорил, состоявшему из бифштекса, холодного ростбифа и яиц с ветчиной, — все это он запивал кофе или чаем».