Горицвет. лесной роман. Часть 2

XIV

Жекки могла поздравить себя с полной победой. Елена Павловна, понимая, что ближайший по времени, неприятный, но необходимый, визит к Сомнихиной ей придется взвалить на себя, тем не менее, также торжествовала. Задуманное Жекки, полностью удалось. Стена отчуждения, хотя и устояла на месте, была сильно поколеблена. И значит, гроза общественного громогласного порицания теперь едва ли могла разразиться в полную силу. Тут было от чего ликовать.

Поручик Малиновский, не зная чему приписать столь диковинную радость, просиявшую на лицах обеих дам, сцепленных с ним в одной связке, не мог не испытывать ничего, кроме удовольствия. Он еще не был уверен, в чем состоит главная причина его удовольствия, но уже не мог спокойно видеть каштановый локон, выбившийся из прически Жекки. Правда, ее милое безразличие после расставания с Сомнихиными стало уж очень заметным. Наполненные дымчатой влагой глаза, перестав излучать прежнее магнетическое сияние, в котором ему мнилось что-то искусственное, стали смотреть просто и уверенно. Тонкая рука в лайковой перчатке, опиравшаяся о его руку, потеряла трепетную весомость. И вся ее фигура, наполнившись какой-то не ощутимой прежде легкостью, словно бы ненароком отодвинулась и обособилась от него. Если бы не благодарное тепло, расточаемое старшей из сестер, он, пожалуй, уже совсем скоро обиделся бы. И все же для всех троих с определенной минуты прогулка по Бульвару превратилась в обычный воскресный променад.

Повстречавшаяся вскоре чета Пеструхиных, - теперь они шли в обратном направлении, - почтительно остановилась, и кроткий добряк Пеструхин, оглаживая пышные усы, заметил, глядя прямо на Жекки, "какой теплый выдался денек". В этом с ним все, безусловно, согласились. Другие гуляющие, проходившие по аллее, так же стали довольно часто останавливаться, здороваясь. На многих знакомых лицах вновь появились улыбки. Впрочем, остались и исключения.

Представители купеческой партии все до одного проявили твердую непреклонность. Даже после того, как Жекки удалось привлечь на свою сторону полковника Петровского, неспешно проходившего по аллее вместе с женой и дочерью-гимназисткой.

Полковник был еще одним из тех добропорядочных горожан, кого Жекки могла бы невзначай обрадовать общими воспоминаниями о Вилке. Она запомнила его, выходившим из заведения Жужу, как раз в тот момент, когда хотела укрыться в темном палисаднике, где позднее столкнулась с сальным господином. Но осоловевший полицмейстер был занят тогда взгромождением своего обмякшего тела в пролетку, подъехавшую прямо к крыльцу борделя. Он видел Жекки лишь мельком, как и она, но впечатление от этой встречи у них остались, очевидно, одинаковые, что и обнаружилось теперь, когда они столкнулись лицом к лицу на Бульваре.

Полицмейстер первым проявил чудеса галантности. Он почему-то наотрез отказался следовать резкому тону жены, принадлежавшей к кружку Беклемишевой, и ни на секунду не позволил ей выступить с возражениями. Он сам вел весь разговор, обращаясь попеременно то к Елене Павловне, то к Жекки, и даже с Малиновским раскланялся чуть ли не по-товарищески. Эта беседа, длилась не больше пяти минут, но произвела на инскую "знать" еще более неизгладимое впечатление, чем разговор мадам Аболешевой с председателем судебной палаты.

Вслед за полковником, благонамерение которого освещалось его должностью, бродящее по Бульвару трио - Жекки, Елена Павловна и поручик - окончательно влилось в общий поток. Холодная непримиримость "бородачей" теперь отдавала всего лишь недоразумением, хотя по-прежнему и задевала за живое обеих сестер. "Да, Малышка рассчитала все верно, - думала Елена Павловна, - я не зря на нее полагалась. Теперь ее только осуждают, и то - почти все за глаза; к этому ей не привыкать. В сущности, ее положение вернулось к прежнему, не завидному, но с нас пока и этого довольно. Она сможет преспокойно бывать в городе, а я смогу спокойно смотреть людям в глаза".

Между тем, внешние впечатления, подавленные недавними страхами, медленно оживали. Солнечные пятна, падавшие сквозь легкие просветы зелено-золотистых липовых крон на дорожку аллеи, изредка переливались от коротких порывов ветра, приносившего с реки запах осеннего простора и свежести. Сонная сухая листва, шурша под ногами, благоухала и нежилась, как все живое, нагретое неугасающим щедрым теплом. И весь Бульвар с его древесно-солнечными сводами, будто бы отлитыми из мягкого янтаря, и доносимая сверху блеклая даль уходящего неба, проступавшая между густыми сплетеньями липовых ветвей, и тягучая, вязкая грусть сухих листьев, неизменно падавших под ноги снова, и снова, и шуршащая этими листьями праздная толпа, и однообразно-монотонные звуки чем-то похожих, повторяемых вальсов, долетавшие с набережной, - все это вновь вызывало спонтанные чувства, волнуя или успокаивая. И всем этим снова можно было дышать безтревожно, почти с благодарностью.

XV

Красные ровные потоки холодного света сквозили между стволами деревьев, когда спустя день Жекки проезжала верхом через лес в поисках Серого. Вечер, неизменно ясный, как множество прошедших до него, обдавал острой свежестью. Проникая сквозь чащу, красные лучи обводили ярким огнем верхушки молчаливых сосен, золотили понизу их оголенные ветви, и слегка подкрашивая мохнатую еловую поросль, растворялись в глухих, обдающих непроницаемой чернотой, зарослях мелкого кустарника, перепутанного с молодыми, сочно-колючими елями. По дну лесного моря, по ворохам сонной листвы бродили лишь редкие приглушенные отсветы, резко разделявшие черную неподвижность достигнутых ими низин и высокую даль все еще не погасшего алого пламени.

Было тихо и сумрачно. Только мягкий звук конских копыт, шлепающих по пухлой подстилке из листьев, да фырканье Алкида, вдруг соблазнявшегося каким-нибудь особенно острым запахом, вплетались в огромное, зависшее над миром, безмолвие. Жекки ежилась от прохлады, проникавшей через тонкое сукно ее платья - на этот раз пришлось ехать в платье, в дамском седле, поскольку безмозглая дворовая девчонка Прося накануне сожгла утюгом единственную пару Жеккиных брюк. Жекки чуть ее не прибила. С этой девчонкой вообще почти всегда случались какие-нибудь неприятности, и ее давно надо было выгнать вон, но сейчас, терпеливо перенося зябкую дрожь, Жекки думала совсем о другом.

Еще прошлым вечером, когда она вернулась в Никольское, ей передали, что Павел Всеволодович заезжал днем и, что он отправился в Нижеславль. Йоханс, само собой, уехал вместе с ним. Это известие было вместе радостно и печально. Но радости, пожалуй, в нем было все-таки больше, потому что теперь, по крайней мере, Жекки знала наверняка, где можно найти следы мужа. Печально было все остальное. Снова подступила невыносимая тягостная тоска. Снова до мучительного сжатия всех внутренностей захотелось увидеть Аболешева, прижаться к нему, почувствовать его рядом. Снова это чувство - чувство Аболешева - как Жекки его называла, напомнив о себе, заныло и перевернуло ей душу. Но приходилось терпеть.

Терпение вообще постепенно превращалось в самое постоянное из всех ее состояний. Ночью, в постели, изо всех сил оттягивая подступающий сон, она все время старалась отодвинуть тоску. Только другое столь же неодолимое тяготение могло вытеснить ее. Но в тот вечер Аболешев оказался сильнее Серого. Жекки сомкнула глаза лишь под утро и провалилась в сон, как в черную яму. Ее не душил обычный кошмар, но и без него ощущения, рожденные в беспросветности охватившего мрака, не доставили ей ни минуты покоя. Возможно, впрочем, именно этот, похожий на обморок, сон привел в движение другую часть ее существа. И весь следующий день от пробуждения, до последней минуты, Жекки непрерывно изводило тягучее, как не проходящая боль, желание повидаться с Серым. Ничто - ни история с испорченными брюками, ни короткий разговор с Федыкиным, приехавшим отчитаться о продаже зерна, ни даже услышанная от него новость об отъезде Матвеича в Мшинский уезд в помощь к тамошнему егерю, - не могли поколебать в ней этого непроходящего стремления.

"Точно все сговорились, - думала она, пережевывая известие об отъезде Матвеича.
– Все кто нужен, без кого я не могу, - все куда-то разъехались. Точно нарочно". Она с трудом вслушивалась в то, что говорил Федыкин, почему должен был уехать Матвеич: какие-то дымы над торфяными болотами, пожар в Дмитровской волости... все это какое-то недоразумение и чепуха по сравнению с тем, что не дает ей спокойно жить. Ее так томило нетерпеливое желание поскорей вырваться из усадьбы и отправиться в лес, что она задала Федыкину всего пару вопросов и, несказанно удивив его краткостью встречи, попрощалась. Она не стала обедать, то есть завтракать, а сразу, как только коляска Федыкина скрылась из виду, велела оседлать Алкида. Ей нужно было увидеться со своей землей и встретиться, по крайней мере, с одним из живых существ, без которых ее пребывание на свете становилось невозможным.