Горицвет. лесной роман. Часть 2

В Жекки Елена Павловна вслед за родителями видела законченное воплощение когда-то самых ярких, а ныне почти утраченных черт, отличавших род Ельчаниновых. В ней угадывалась какая-то глубинная подлинная связь со всем тем, что жило и по сей день в душе каждого члена семьи, но почти никогда не проявлялось в повседневной жизни. В Жекки сильнее, чем в ком-то еще звучала порода, звучала полнокровная, подчас дикая и необузданная, зато всегда подлинная жизнь. В ее жилах текла, не охлажденная веками, колдовская, горячая кровь их предков. Поэтому ей многое прощали, и папа с мамой, и еще раньше обе бабушки, рано потерявшие мужей.

Один дед, Аркадий Сухомлинов, когда-то стрелявшийся со знаменитым светским волокитой Вадковским из-за своей красавицы-жены - бабушки Жекки по материнской линии, - выйдя в отставку, промотал в Петербурге и за границей два состояния - собственное наследство и приданое, доставшееся от супруги. После чего, не дожив и до тридцати лет, умер, как утверждала молва, не от болезни, а от горчайшей безнадежнейшей скуки. Другой дед, Василий Павлович Ельчанинов, прослуживший около двух лет в гвардейской артиллерии, тоже захандрил по тогдашнему обыкновению, но, не имея, вероятно, ни желания, ни средств, чтобы облегчить навалившуюся на него ипохондрию, скучал тихо, безвыездно сидя в Никольском. В отличие от дедушек, бабушкам скучать не приходилось, поскольку совместная жизнь с неврастениками сама по себе была непростым испытанием.

Вообще же, последний хоть сколько-нибудь примечательный и, что называется, буйный представитель фамилии Ельчаниновых (если не считать полулегендарного разбойника из вовсе баснословной эпохи) - Аверьян Андреич, более известный по своему лейб-шампанскому прозвищу как "Яхонт", жил в царствование Анны Иоанновны и Елизаветы. Совсем молодым он поддержал заговор верховников. Был сослан вместе с Долгорукими, возвращен, нашел покровительство у цесаревны. Участвовал в перевороте 1741 года, заслужил щедрое пожалование, необыкновенно скоро снова впал в немилость, встав будто бы на пути к царскому ложу у Алексея Разумовского. И, в конце концов, оказался тоже чем-то вроде невольного разбойника только не в глуши великорусских лесов и болот, а посреди калмыцких знойных солончаков, куда сбежал впопыхах от ищеек из Тайной канцелярии.

После Яхонта, сгинувшего безвестно вдали от родного дома, древний фамильный корень словно бы надломился. Жизни его потомков уже не отличались ни авантюризмом, ни всплесками сильных страстей, а протекали мирно и однообразно, по раз и навсегда заведенному порядку, постепенно уравнивая всех носителей фамилии перед лицом неизбежногго угасания. Последним исключением, выплеском из стойкого однообразия, без сомнения, стала Жекки. Подспудно, так или иначе, это чувствовали все: бабушки, дяди, тети, мама и, само собой - отец. Жекки баловали, любили, ей исподволь восхищались, прощая мелкие шалости и изредка журя за большие проказы.

И вот вслед за родней, отхлынувшей в недальнее прошлое, настала очередь Ляли перенять общее им, уравновешенным и все понимающим преемникам славного имени, благодушное смирение в виду своевольной, бьющей через край энергии бурного сильного отростка, случайно пробившего кору на их истончившемся родовом древе. Ляля все понимала, и не находила в себе сил не любить сестру, даже осознавая, что надежды на подлинную взаимность уже не осталось.

V

Намерение Ляли "серьезно поговорить", сколько помнила себя Жекки, никогда не обещало ничего хорошего. Она предполагала, что кое-какие слухи о ее проделках в городе и, особенно на Вилке, могли достигнуть Лялиных ушей, и поскольку считала, что сегодняшний день совершенно не подходит для выслушивания назиданий, попробовала отвести разговор в безопасное русло.

– Розы? Откуда они у вас?
– спросила она, наклоняясь к букету и с осторожностью припадая носом к одному из пунцовых бутонов. - Пахнут чудесно.

– Вот уж не ожидала, что тебе начнут нравиться мертвые цветы.

– Они мне вовсе не нравятся. Я только говорю, что пахнут удивительно. Почти как живые. И к тому же, должны быть очень не дешевы. Ты только посмотри, какой огромный букет. Такой нельзя купить нигде ближе, чем в Нижеславле.

– Правда? А я как-то не подумала об этом.

– Да откуда он взялся?

– Вообрази, мне его подарили, - вынужденно, но и не без удовольствия ответила Ляля.

– В самом деле? Не похоже, чтобы это был Николай Степанович, иначе тебе не пришлось бы улыбаться такой загадочной улыбкой.

– Их принес Грег.

– Вот как.

– Да, он заходил часа два назад, чтобы попрощаться.

Жекки замерла, почувствовав в груди странное стеснение. Что-то похожее на ревность колыхнулось у нее внутри, и она рассердилась на себя за это непроизвольное ощущение. "С чего бы это они все вздумали прощаться в один день?". Но тут же новая, тревожная мысль заставила ее позабыть о ревнивой тяжести в сердце. Ведь скоро должно случиться полнолуние, и Серый, то есть Грег, наверняка вынужден был уехать потому, что ему предстоит неизбежное страшное превращение, которому он не может сопротивляться. Эта догадка отчасти примирила ее с розами, подаренными сестре, и с внезапным прощанием, которого почему-то удостоились Коробейниковы, а не она, Жекки.

– Куда же он отправился?
– спросила она, кое-как обуздав нахлынувшую тревогу.

– В Нижеславль, а потом еще куда-то, я не запомнила. Кажется, в Казань.

– Как странно, - с трудом выговорила Жекки.

– Да, и при том, как всегда шутил очень мило, и мне, право, так не хотелось его отпускать, что я ему об этом прямо сказала. Он почему-то засмеялся, и сказал, что ни за что не оставил бы столь гостеприимный дом, но его вынуждают к отъезду какие-то важные причины. Он не сказал какие, но по его лицу я догадалась, что ему, в самом деле, не хочется никуда уезжать, и он точно переступает через себя.

Жекки в очередной раз поздравила себя с проницательностью и внезапно, с необъяснимой, редко ее посещавшей, отчетливостью ощутила, до чего же ей самой не хотелось, чтобы Грег уезжал. Как будто она до того успела привыкнуть к его язвительному вниманию, что и отсутствие насмешек могло стать непереносимой потерей. В душе, как в пустом колодце, отчего-то сразу сделаось гулко и холодно.

Когда она узнала об отъезде Аболешева, пустоты не было, потому что, несмотря на всю боль, причиненную словами его записки, в глубине души жила уверенность, что подлинного разрыва с Аболешевым быть не может, пока она сама не захочет этого разрыва. А она его не захочет, потому что не может желать уничтожения собственного я, нераздельного с Аболешевым. Точно так же должен был чувствовать и он. Так ей казалось. И это давало почти несокрушимую уверенность в неизбежности их скорой встречи. А вот весть об отъезде Грега никакой уверенности не внушала. Кроме надежды увидеть его в качестве Серого у Жекки не оставалось никакого утешения. "Неужели я могла, в самом деле, привязаться к нему, человеку?
– подумала она, с недоумением прислушиваясь к себе.
– Или я совсем не знаю себя, или он все же не такой уж разнузданный негодяй, каким я его вообразила".

– Ну и стоит ли огорчаться, в самом деле?
– сказала она, вопреки тому, что вертелось у нее на языке.
– Ты же, Лялечка, в первую очередь должна радоваться. Без него, вот уж поверь, и тебе, и всем нам будет куда спокойнее.

– Что ты такое говоришь, - нисколько не обижаясь ее намеком, возразила Ляля, - оставь это, пожалуйста. И что за беда, что он мне понравился? Как друг понравился, понятно тебе, как друг, маленькая ты интриганка.

– Я не интриганка. А как друг он может нравиться только каким-нибудь деревенским дурочкам.

– А ты наслушалась о нем разного вздора. Лучше вспомни, что он сделал для Юры. И потом, ты сама находила удовольствие в его обществе, если верно, что толкуют о тебе в городе. Кстати, вот об этом я и хотела поговорить.

– Не надо, прошу тебя, - взмолилась Жекки, - у меня, правда, голова как чугунная. Муж куда-то уехал, и опять этот противный сон, от которого хоть на стены кидайся, а ты со своим Грегом ... Он ведь не сказал тебе ничего особенного?

– Особенного?

Ляля вскинула тонкие, слегка округленные брови и внимательно посмотрела на сестру. Что-то в вопросе Жекки показалось ей подозрительным, но она сочла за лучшее пожалеть Малышку и не выпытывать у нее никаких потайных смыслов. Состояние Жекки - бледность, странно вспыхивающие глаза - и точно, внушало сострадание.