Горицвет. лесной роман. Часть 2

– Нет, он не сказал ничего особенного, - произнесла Ляля, и легко пробежалась по клавишам.
– Он все время шутил.

– Так уж и все?

– Все или почти все. Нет, конечно, в самом начале он поговорил с Колей на счет... Да, Жекки, я же тебе еще не рассказывала. Это же замечательная новость.

– Что такое?
– У Жекки, никогда не ждавшей ничего хорошего от замечательных новостей, опять все внутри помертвело.

– Оказывается, Грег вытребовал в земском архиве смету на строительство больницы в Новоспасском, которую составили лет десять назад, и про которую даже Коля уже забыл думать. А Грег отдал ее кому-то переделать. Ты представляешь, он собирается дать денег на строительство, и спрашивал у Коли, что потребуется, как он выразился, помимо стен. Медицинский инвентарь, инструмент, кровати, лекарства и все такое. Видела бы ты Колю! Он совсем, совсем по-другому теперь отзывается о Греге! Он говорит, что мы его, по меньшей мере, недооценивали, а по большей - не знали вовсе. Правда, ко мне это внезапное признание не имеет отношения, потому что я одна, наперекор вам всем, всегда утверждала, что Грег - благороднейший человек. Мне было довольно одной истории с Юрой, чтобы понять это.

– И Грег дал денег на больницу?

– Ну, уж ты слишком прыткая, сестричка. Еще остается уйма формальностей. И прежде всего, земство должно вынести одобрение на строительство, а среди гласных, между прочим, есть и наши противники. Ты, конечно, не знаешь, но у них там существует целая антипрогрессивная партия во главе с этим мерзавцем Калинским. Они утверждают, что в настоящее время народу не нужны никакие улучшения. Крестьянская рождаемость и так слишком велика, а хорошее медицинское обслуживание только еще больше увеличит численность народа, а это приведет к дальнейшему дроблению крестьянских наделов, к росту нищеты и, как следствие - приведет к бунтам, голоду и тому подобное. Но Грег твердо пообещал, что как только формальности будут улажены, он перечислит в кассу земства всю нужную сумму. А земство уже возьмет на себя дальнейшее содержание.

– Невероятно. Может, он и вправду нездоров?
– невольно вырвалось у Жекки.

– Извини, что ты сказала?

– Я сказала, что Николаю Степанычу следовало, как доктору, получше обследовать господина Грега. Возможно тогда, он заполучил бы вместо мнимых средств на больницу, вполне настоящего богатого пациента.

– Жекки, - голос Елены Павловны мгновенно пресекся, и ее лицо стало холодным, - изволь хотя бы иногда выбирать выражения. Я не потерплю, чтобы ты в моем присутствии так отзывалась об этом человеке. Прошу, иметь это в виду.

– Ну, прости, - едва-едва, через силу вымолвила Жекки.
– Когда у меня так адски болит голова, я совершенно не соображаю, что говорю. Хотя Грег все равно совсем не тот, за кого ты его принимаешь. Я знаю это лучше, уж поверь. Он в любую минуту способен предстать в своем истинном виде, а уж тогда твоему разочарованию, Лялечка, не будет предела. Так что постарайся не обольщаться.

– Можешь не предупреждать, я не слушаю. И напрасно ты взяла на себя роль этакой всезнайки. Она тебе не к лицу. Твои сужения о людях, сколько мне помнится, никогда не отличались меткостью.

– А твои - правдоподобием. Лучше скажи, не собирается ли наш общий знакомый открыть в Инске картинную галерею или частную оперу? Я слышала, он большой ценитель прекрасного.

– Перестань. Я же просила.

– Не буду, не буду.

– А что до прекрасного...
– Ляля снова пробежалась по клавишам и бойко пробарабанила начало "Турецкого марша".
– То... Грег попросил меня сыграть что-нибудь и... Я, мне кажется, никогда не видела его таким. В общем, я сыграла что-то. И ты знаешь, я, наверное, неплохо играла, потому что он не усидел на месте, подошел прямо ко мне и встал тут, у фортепьяно. И я опять по его лицу поняла, что ему понравилось. А он, уж поверь моему чутью, разбирается в музыке не хуже твоего Аболешева. Только опять как-то иначе. Я, наверное, не сумею выразить это, но ... Мне кажется, Грег очень любит музыку, а то, что он любит, делает его слабым, и он, как может, старается это скрыть, потому что для него слабость постыдна.

Жекки показалось, что она сама давно знала об этом и только удивлялась, почему не осознала с такой же отчетливостью, как после слов Ляли. Она вспоминала, как менялся Грег, стоило кому-то затеять разговор о музыке, каким принужденно замкнутым при этом становилось его лицо. И как, наконец, заметно возрастало в нем, обычно таком вальяжном и раскованном, какое-то необъяснимое внутренне напряжение, когда он слушал музыку.

"Ну конечно, - поддакивала она себе, - по-другому это не объяснишь. И как это не похоже на Аболешева. Аболешев тоже словно бы насквозь проникнут музыкой, а зависим от нее даже сильнее, чуть ли не физически. Но на Аболешева музыка действует как эликсир жизни. Она наполняет его и выходит почти сразу, едва он перестает слышать. На Грега музыка влияет совсем иначе. Он будто лишается какой-то части своей естественности и становиться тем, кем был, может быть, когда-то совсем давно. Может, в другой жизни, или еще до того, как его душа вселилась в теперешнее тело. И при всем при том, это так мало вяжется с ним, настоящим".

– Ну а что же было потом?
– спросила Жекки, отталкивая от себя навязавшиеся сопоставления Грега с Аболешевым.

– Потом снова шутил. Заметил что-то забавное на счет мадам Беклемишевой и ее вечной приживалки Пеструхиной. Что-то вовсе на грани приличия. Впрочем, как всегда. Да, про тебя, если это тебе интересно, спросил как-то между прочим, с дежурной учтивостью, мол здорова ли ваша сестра. И все. Никакой особенной пытливости.

– Кажется, он не слишком спешил с отъездом?

– Нет, он, кажется, не пробыл у нас и часа. И кстати, как раз начал прощаться, когда Алефтина засобиралась с твоей племянницей подышать свежим воздухом. Ты знаешь, Николай Степанович настаивает, чтобы с ней гуляли хотя бы полчаса в день в любую погоду. Это, как он говорит, необходимое условие для нормального развития и я, разумеется, с ним согласна. Грег тотчас встал и откланялся. Вот, вроде бы и все.

В это время в коридоре послышались тяжелые, переваливающиеся шаги и слабый, прерываемый воркующими пришепетываниями, детский писк. Ляля всплеснула руками:

– Ну вот, легки на помине. Алефтина с гулянья вернулась. Ты извини, Жекки, я тебя оставлю. Мне нужно кормить. А ты, если хочешь, сходи к Николаю Степановичу. Он что-то у себя засиделся. Да, и не забудь - ты у нас обедаешь. Да, да и никаких отговорок. Я старшая сестра, и ты обязана меня слушаться. Ты еще не знаешь всего, что я вынуждена буду тебе сказать.

– Лялечка, прошу тебя...
– попробовала отговориться Жекки, уже поняв, что спорить бесполезно.

Сестра сбила ее с толку. Увлеченная рассказом о прощании Грега, Жекки напрочь забыла о том, что сама пришла к Коробейниковым ровно с той же целью. О своей рассеяности она пожалела, уже вступив в кабинет Николая Степановича.

VI

Доктор Коробейников вышел навстречу, издалека протягивая ей руку, сильно выпиравшую из рукава пиджака, очевидно, сделавшегося с течением времени заметно короче нужного размера. Вообще, некоторое равнодушие к внешней стороне собственной жизни, было хорошо известной чертой Николая Степановича.

Он мог годами носить одни и те же костюмы, не замечая ни появляющихся на них чернильных пятен, ни вытертых локтей, ни оторванных пуговиц. Точно так же, впрочем, он не замечал подобных изъянов и в одежде других людей, что, по мнению Жекки, ничуть не извиняло его. К еде он также был весьма невзыскателен и не замечал большой разницы между блюдами, приготовленными их старой кухаркой, и теми, что подавались в лучшем ресторане города. Скорее даже, первым, более сытным и простым, он оказывал предпочтение. Жалованье доктора почти целиком переходило в руки Ляли, столь же мало приспособленные к ведению хозяйства, как и руки самого Николая Степановича. Как они умудрялись при этом держать в порядке большой дом, более мене прилично выглядеть, одевать и кормить детей, могло бы остаться неразрешимой загадкой для любого человека, не знающего о существовании Алефтины.

Само собой, маломальская бытовая устроенность в безалаберном семействе Коробейниковых установилась лишь благодаря неусыпному попечению толстой доброй няньки. В отличие от Ляли, Алефтина как-то успевала, будто случайно, подсунуть доктору сюртук поновее. Мимоходом подсказать, что на таком-то галстуке жирное пятно. Возвратившись на кухню, отругать кухарку за перерасход провизии, а проходя через гостиную, смахнуть лишний раз вместо горничной пыль с комода. Она же могла как бы вскользь, заметить Елене Павловне, что и той не мешало бы заказать к зиме новую пару обуви