Город без людей

— Если в касабе будет свет, нам-то что от этого?

— Как что? — пытаясь придумать что-нибудь, переспрашивал агроном. — Ведь касаба принадлежит и вам тоже! Разве вы не хотите, чтобы там был свет?

— А разве сейчас в ней темно? Как же там живут?

— Не в темноте, конечно; лучину жгут, керосин. А мы хотим, чтобы свет давала машина. Вся касаба будет залита светом, пусть ей завидуют другие. Но для этого нужна ваша помощь... Если вы дадите по нескольку курушей, мы сделаем машину, которой нет нигде по соседству. Приедете в касабу — увидите, что в ней ночью светло, как днем, и тоже порадуетесь.

— А мы туда не ездим.

— Как не ездите? Или у вас никогда не бывает дел в касабе?

— Если когда и поедем, так не остаемся там до вечера, после третьего намаза возвращаемся.

Агроном невольно вспомнил каймакама. Несмотря на свою беззаботность и равнодушие, каймакам был умный человек и умел говорить с крестьянами. Однажды, когда строился мост через речушку Солаклы, ему пришла мысль использовать для этого надгробные камни, но он натолкнулся на решительное сопротивление крестьян. Каймакама это ничуть не смутило, он спокойно спросил их:

— Вы мусульмане?

— Мусульмане, господин каймакам.

— А если вы мусульмане, то должны верить, что настанет день — и мертвые воскреснут.

— Мы верим, господин каймакам.

— В таком случае скажите мне, разве ваши родственники, воскреснув, не захотят прийти в Мазылык?

Крестьяне растеряны, молчат, потом, осклабившись, хором отвечают:

— Конечно, захотят, почему бы им не захотеть?

— Да как же они придут, если не будет моста?

Крестьянам нечего было возразить. Они своими руками вырыли надгробные камни и перетащили их к месту строительства.

Ах, был бы здесь сейчас каймакам, он мигом бы уговорил этих упрямцев! Жаль, что его нет и что он вообще не хочет браться за это дело. Агроном уже пожалел, что заехал в эту горную деревушку, где его никто не понимал.

Ему надоел этот бесполезный разговор; желая поскорее окончить его, он коротко сказал:

— Вот так, друзья... Я рассказал вам все как есть. Поможете — очень хорошо, не поможете — ну что ж, дело ваше. Мы ничего не требуем, а просим от чистого сердца. А вы решайте...

В это время поднялся какой-то старец. Он, видимо, был уполномочен говорить от имени всей деревни:

— Мы не очень поняли, что ты нам рассказывал, — начал он. — Никто из нас не видел машины, которая дает свет. Но мы поможем, насколько это в наших силах. — И гордо, но немного презрительно добавил: — Пусть куруши горцев помогут жителям Мазылыка.

Остальные не проронили ни слова. Но было видно, что все одобряют слова старика. Уже стемнело. Высыпали звезды. Уставшие за день крестьяне стали расходиться. Вечерняя молитва и сон звали их в мир тишины и покоя.

* * *

Ахмед радовался, как ребенок, видя, как идея его медленно, но уверенно начинает претворяться в жизнь. Со спокойным сердцем работал он весь день и рано закончил все дела. Даже проливной дождь, лишивший его привычной прогулки по свежему воздуху, не испортил ему настроения. Наоборот — ему становилось весело, когда он смотрел на хрустальные капельки, скользившие по стеклу. Ему казалось, будто не гром, а приступ смеха сотрясает небо. Не черные тучи закрыли горизонт, а опустился театральный занавес, который через несколько минут откроет взору величественную сцену. Молния слепила глаза, как раскаленное добела железо, и сверкала, словно искра будущей электростанции.

Делать ему было нечего. И он решил, что лучше пойти домой почитать, нежели слушать бесконечные наставления Кадыбабы. Да и Кадыбаба будет избавлен от необходимости выискивать повод, чтобы где-нибудь в своих длинных проповедях вставить несколько слов о достоинствах своей дочери.

Когда он вошел к себе в комнату, его взору предстала неожиданная картина. Дочь Хатидже-нинэ, Седеф, сидела у стола и перелистывала одну из его книг. Увидев его, девушка встала и спокойно сказала:

— Мать велела подмести вашу комнату.

Ахмед молча направился к столу. Он не любил, когда посторонние рылись в его книгах. Ахмед взглянул на книгу, которую листала Седеф. Это был роман Питигриля с нескромным рисунком на обложке. К счастью, рисунок, исполненный художником-футуристом, трудно было понять человеку, незнакомому с этим искусством. Должно быть, и девушка ничего не поняла.

— Ты умеешь читать?

— Нет.

— Что же ты делала с книгой?

— Смотрела картинки.

Неужели поняла?.. Ахмед почувствовал, что краснеет.

— Хатидже-нинэ дома?

— Нет.

Странно... Девушка совершенно не стеснялась его.

— Гм... Ну, хорошо... Значит, ты картинки смотрела?

Ахмед снял кепку, повесил ее на гвоздь в двери. Потом, делая вид, что не обращает внимания на девушку, сел на кровать.

— Тебе нравятся книги с картинками? Садись... Что же ты стоишь?

— Я пойду, у меня дело есть...

Ахмед пожалел, что предложил ей сесть.

— Ну, хорошо. Если мать разрешит, в свободное время я могу научить тебя читать.

Девушка сразу оживилась.

— Правда, можете?

— Конечно.

— А трудно научиться читать?

— Это зависит от способностей... Ты, кажется, неглупая девушка, будешь стараться — научишься...

— И тогда я смогу читать эти книги?

— Читать-то, наверное, сможешь, но не поймешь.

Радость девушки сразу угасла.

— Почему?

— Почему? Видишь ли... — Ахмед с трудом подбирал слова. — Для того чтобы понять эти книги, недостаточно только уметь читать...

Седеф молча взяла веник и пошла к двери. Ахмеду не хотелось обрывать приятно начавшийся разговор. Может, девушка не так глупа, как ему кажется?

— Что же ты уходишь? Ведь мы разговариваем...

— Надо подмести другую комнату, скоро мать придет.

— Верно... Если твоя мать увидит, что мы с тобой говорим, она рассердится, конечно.

— Почему?

— А разве нет?

— Не рассердится.

Хатидже-нинэ действительно не сердилась. Ахмед понял это потом, когда начал учить Седеф грамоте. Старая, сварливая Хатидже-нинэ почему-то не замечала, что дочь ее подружилась с постояльцем.

Теперь, кроме хлопот, связанных со строительством электростанции, у Ахмеда появилось еще одно приятное для него занятие. Ему доставляло большое удовольствие заниматься с Седеф, часто видеть ее. С каждым днем он все более и более убеждался в том, что она очень красива. У Седеф был маленький нос, полные губы и черные, как уголь, глаза. В лице ее была какая-то необыкновенная привлекательность, приводившая его в смятение. Особенно красивы были глаза... Черные-черные! Когда Ахмед пытался что-нибудь прочесть во взгляде девушки, у него было такое ощущение, словно он проваливается в кромешную тьму.