Город без людей
Шрифт:
Когда письмо было прочитано, все, кроме Ахмеда, хором закричали:
— Молодец каймакам!
Лесовод встал, покачиваясь. Он с трудом удерживал в руке стакан:
— Выпьем, друзья... За здоровье Диогена...
— Почему?
— Он сказал: «Не заслоняй мне солнце, другой милости я не желаю...»
Раздались восторженные возгласы, все подняли бокалы.
Молчал только Ахмед. Сердце его было полно любви и благодарности.
X
Утром Ахмед проснулся с ощущением отвратительного горького
— Ну и разоспался ты... скоро уж третий намаз... Слуга с утра обивает порог — тебя зовет старший судья...
Ахмед с трудом встал с постели, открыл окно и, высунувшись наружу, облил голову холодной водой. Некоторое время он следил за тонкими струйками воды, сбегавшими по его мокрым волосам на землю. Вода освежила. Быстро одевшись, он проскочил через двор, где всегда пахло плесенью, и вышел на улицу.
У Кадыбабы дверь ему снова открыла Джанан. Девушка казалась свежей, как только что сорванная гроздь винограда.
— Пожалуйста, Ахмед-бей, отец ждет вас.
Ахмед улыбнулся:
— Мне тоже что-то нездоровится, еле поднялся. Должно быть, я заставил себя долго ждать?
— Не беда. У нас каймакам-бей, они вместе с отцом.
Приоткрыв дверь, Джанан отошла в сторону. Она не хотела, чтобы каймакам увидел ее с Ахмедом.
Ахмед вошел в комнату.
— А, младший судья! Добро пожаловать! Ну что, казнить тебя или помиловать? — закричал каймакам, обращаясь к Ахмеду, словно тот пришел не к Кадыбабе, а к нему, каймакаму. Он всюду чувствовал себя, как в своем кабинете, и любое событие рассматривал как относящееся непосредственно к его персоне. Это чувство привилегированного положения, порожденное долгими годами власти, было у него своего рода вторым слоем кожи.
Ахмед с благодарностью крепко пожал ему руку. Кадыбаба, очень недовольный этой неожиданной встречей, сказал, указывая на стул:
— Добро пожаловать, сын мой. Сюда, пожалуйста... Я расхворался не на шутку, ты, должно быть, устал...
— Да, уж ты постарался, Кадыбаба, — подхватил каймакам. — Свалил все дела на беднягу, а сам полеживаешь... Ведь у тебя и нет ничего, ты как огурчик... Я больных по лицу узнаю.
— Простуда, — забормотал Кадыбаба и, несмотря на всю свою опытность, покраснел.
— Где же ты простудился в такую жару? Сомнительно! Ну да ладно, все же я желаю тебе скорого выздоровления и оставляю наедине с твоим помощником.
Каймакам встал и, прощаясь с Ахмедом, сказал:
— Что же ты совсем не заглядываешь ко мне?
«Работы много, не могу выбрать времени», — хотел было сказать Ахмед, но каймакам опередил его:
— Ну-ну... Разговоры о времени — это болтовня, на выпивки у лесовода ты, однако, находишь время...
Как быстро обо всем узнают в этом Мазылыке!
— Только смотри, как бы тебя не приучили пить. Я знаю лесовода, он бутылями пьет...
Кадыбаба, проводив каймакама, повеселел. Удобно расположившись на миндере, он спросил:
— Ну, рассказывай, сын мой, как ты провел вчерашнее дело?
Ахмед рассказал об истории с дровосеком и о том, какое он вынес по этому делу решение. По мнению Кадыбабы, Ахмед правильно выбрал статью кодекса и
определил срок заключения.Через некоторое время благодаря заботам ловкого Кадыбабы Ахмед снова остался наедине с Джанан.
Сегодня девушка была одета особенно изысканно. Ее золотистые волосы, разделенные посередине ровным пробором, кокетливо ниспадали на плечи. Абрикосового цвета пушистый свитер, плотно облегавший фигуру, подчеркивал красивую форму груди и бедер. При малейшем движении маленькие девичьи груди вздрагивали. С трудом поддерживая пустую болтовню, Ахмед вдруг почувствовал, что он молод и холост... «В самом деле, почему я не женюсь на этой девушке? — думал он. — Родители согласны выдать ее за меня... Достаточно протянуть руку — и я обниму это молодое тело...»
Девушка, словно угадав его мысли, стояла потупившись. Они молчали. В доме тишина. Будто нет ни Кадыбабы, ни его жены — ушли и оставили их вдвоем. Ни звука. Неподвижны даже мухи, облепившие края оконных занавесок. Хоть бы на улице кто заговорил... И там тишина... Все молчит... Мазылык умирает... Он при смерти... Сейчас в мире живу только я... И вот она... Я ощущаю ее дыхание, от которого шевелится золотистый пушок над ее верхней губой... Что, если я прикоснусь губами к этим маленьким красным влажным губам? Если она будет сопротивляться и запрокинет голову, я возьму ее за волосы... Дрожа, словно раненая газель, закроет она свои голубые глаза... Мы рухнем на тахту, прильнув друг к другу губами... И тогда... Тогда...
Ахмед вздрогнул и поднялся:
— Уже поздно, мне пора идти...
Девушка, не проронив ни слова, пошла проводить его.
XI
Выйдя утром на улицу, Ахмед услышал печальную весть: разлилась река! Несколько деревень на равнине залито водой. Каймакам и прокурор рано утром отправились в Чальдере... Городок был взбудоражен этим событием. Крестьяне из окрестных деревень собрались у здания муниципалитета и пересказывали друг другу подробности наводнения. Ахмед отправился прямо в суд. Двери закрыты... Даже слуги не видно... Возвращаясь, он встретил сына председателя муниципалитета.
— Где отец?
Мальчик пожал плечами:
— Я почем знаю... Что я, его секретарь?
— Как же это ты не знаешь, где твой отец?
Мальчишка, не считая нужным даже ответить, убежал.
Воспользовавшись отсутствием каймакама, несколько чиновников сидели в кофейне и играли в нарды. Какой-то жандарм наблюдал за их игрой. Ахмед подозвал его:
— Приятель, не знаешь, где унтер Хасан?
— Он уехал вместе с каймакамом, начальник.
— Что ж, в участке больше никого нет?
— Нет, я сегодня дежурный.
Ахмед направился к муниципалитету. Тоже закрыто... Старик слуга спит, лежа ничком на скамье на солнце. Под деревом, в углу двора, сидит пожилой крестьянин, курит...
Ахмед подошел к нему:
— Ты откуда, земляк?
Крестьянин поднялся, улыбается:
— Из Феттахлы, господин.
— Равниной шел?
— Нет, но я видел несколько человек из Чальдере...
— Что они говорят, какие новости?
— Да что скажут? Разлилась река...
— Никто не погиб?