Город без людей

Эта легкость поначалу показалась ему счастьем. Но оно было недолгим. Ахмед уже так привык к разным хлопотам, что сидеть сложа руки ему было просто невыносимо. По вечерам он с увлечением слушал радио и находил в этом утешение. Но днем, бесконечно долгим днем, он вновь впадал в беспросветное уныние.

Ахмед лгал, когда говорил Кадыбабе, что дядя зовет его в Стамбул. И теперь он должен был, хотя бы на короткое время, взять отпуск и ехать в Стамбул. Но что он скажет о женитьбе по возвращении? «Ну и чудак же я! — думал Ахмед. — Солгав один раз, можно солгать и другой. Что-нибудь придумаю. Скажу: «Мы не поняли друг друга и расстались» или: «Моя невеста не захотела ехать в Мазылык, а я предпочел отказаться от нее, нежели пожертвовать своей работой». Да, но ведь тогда в душе Кадыбабы и его дочери вновь затеплится надежда? К тому же эта выдумка о его женитьбе может дойти и до Седеф и расстроить ее». Как трудно жить среди людей и быть далеким от них! Люди не хотят оставить его в покое.

Он написал письмо дяде, в котором сообщил, что собирается взять на некоторое время отпуск и приехать отдохнуть в Стамбул. Он отправил также в министерство юстиции прошение о годичном отпуске. В ожидании ответа на эти два письма необходимо было найти какое-нибудь занятие, которое отвлекло бы его. С того дня, как были разбиты его надежды, Кадыбаба с жаром принялся за свои обязанности в суде. Он почти не оставлял никаких дел Ахмеду, полагая, что этим наказывает его. Однако он не мог помешать Ахмеду выезжать в деревни на следствие. Поездки на мулах были уже не под силу Кадыбабе. А дела, месяцами ждавшие своей очереди, настоятельно требовали проведения следствия.

Ахмед, привязав к седлу торбу с одеялом и простыней, отправился в дорогу в сопровождении секретаря суда. Сейчас он вновь чувствовал себя свободным и счастливым. Перед его взором простиралась бескрайняя зеленая равнина. Беззаботное путешествие, отдых в тени деревьев, обед из свежего сыра, чеснока и вареных яиц... Что может быть приятнее?

Крестьяне, работающие в полях, без особого интереса смотрят на них, те же, которым случается бывать в касабе, с почтением приветствуют их в надежде когда-нибудь извлечь из этого пользу. Изредка навстречу попадается всадник. Царящая в природе божественная тишина на мгновение нарушается.

— Селям алейкум!

— Алейкум селям!

Немного погодя Ахмед слышит, как всадник обменивается приветствием с отставшим секретарем суда.

Они останавливаются у источника, пьют ледяную воду. Приятно охладить губы, которые горят от молодого чеснока. Освежив водой загорелые лица, закуривают. Ахмеду хочется говорить.

— Бог в помощь, отец, — обращается он к крестьянину, работающему на поле около дороги.

— Спасибо, бейим.

— Что будешь сеять?

— Волею аллаха, кунжут.

— Нет, бейим, поле аги... Я испольщик.

Ахмед глубоко затягивается и кричит другому крестьянину:

— Здравствуй, парень!

— Здравствуйте!

— Что ты здесь делаешь?

— Да ничего, работаю.

— Это чье поле?

— Аги.

Отдохнув возле источника, Ахмед и его спутник не спеша отправляются дальше. Ночуют прямо в степи или в какой-нибудь деревушке. На четвертый день они достигли земляного моста, который природа воздвигла сама, словно зная, что цивилизация еще долгие века не будет заниматься этими затерянными уголками. Бурная горная река неожиданно исчезала под землей и появлялась метрах в семи по другую сторону дороги. Ахмед попытался на глазок измерить глубину пенящегося со страшным грохотом голубого потока и поблагодарил бога рек и земель за то, что тот соорудил такой мост. Поросшие тенистыми, раскидистыми деревьями огромные скалы противоположного берега напоминали фантастические статуи. Равнина кончилась, начинались горы.

Ахмед предпочел продолжать пешком это утомительное и в равной степени опасное путешествие. Взбираться по этим скалам верхом было невозможно. Спрыгивая на землю, он вдруг заметил в тени дерева какое-то темное пятно. Приглядевшись, он понял, что это спит человек.

— Может, поблизости есть деревня, спроси-ка у этого человека.

— Сейчас узнаем.

Секретарь спрыгнул с мула и направился к спящему. Это оказался седобородый старик крестьянин.

— Эй, отец...

Старик не шевелился. Секретарь суда потряс его за плечо.

— Да проснись же, отец.

Старик лежал не двигаясь и только приоткрыл глаза. Если бы не дрогнувшие веки, Ахмед подумал бы, что перед ним мертвец. Все лицо старика было в глубоких морщинах. Можно было подумать, что спит он под этим деревом с тринадцатого века, таким он казался сонным и древним...

Ахмед подошел к ним ближе.

— Извини, отец, мы разбудили тебя...

Старик смотрел на них невидящим, застывшим взглядом.

— Мы хотели спросить, есть ли поблизости деревня?

Старик медленно повернул голову налево и, слегка приподняв брови, указал на поднимавшиеся к небу скалы. Потом снова молча устремил свой потухший взор на путников. В этом взгляде было спокойствие паука, сидящего в своей паутине.

Ахмеду становилось страшно, когда он смотрел на скалы, нависшие над головой. Казалось, они вот-вот рухнут вниз. Его пугал шум низвергающейся с гор воды, шелест огромных деревьев, дикие крики птиц. И он закричал, желая услышать свой голос:

— Ты из той деревни, отец?

Старик покачал головой. Видно, не любит говорить или не считает нужным. Ахмеду непременно хотелось заставить его говорить.

— В деревне есть где переночевать? Скажи! Я судья из Мазылыка.

Крестьянин продолжал молча смотреть на него, но теперь взгляд его немного прояснился.

Он попытался выпрямиться и заговорил:

— Сынок, тебя султан послал?

«Этот старик совсем из другого мира... — думал Ахмед, карабкаясь по скалам и вытирая катившийся со лба пот. — Он всех покинул и покинут сам, всех потерял и потерялся сам, не хочет, чтобы о нем кто-нибудь подумал и сам ни о ком не думает, молчалив и безропотен... Как мифологический бог... Страшен, но мертв... Воздух гор так опьянил его, что, кроме него, он ничего не чувствует, кроме скал, ничего не видит и слышит только шум ветра. Пусть за горами расцветают новые сады роз, волнуются моря, звенят колокола... Он далек от всего этого и ничего не знает. Как дикий олень, живет он там, где родился; там же он и умрет».

Два часа карабкались Ахмед и его спутник по скалам. К заходу солнца, обессилевшие, добрались они наконец до деревушки Карасабан [50] . Ахмед ворчал:

— Назвали тоже... А что пахать? Земли и не видно...

— Это ведь горные селения. Хозяйство у них небольшое. Разводят коз, торгуют дровами.

— Наверное, в деревне никого нет.

— Разрешите, я покричу?

— Давай.

Секретарь суда, сложив руки трубочкой, закричал:

— Староста! Эй, староста!

50

Карасабан — по-турецки означает плуг.

Из-за домика с камышовой крышей показалась чья-то голова. Человек неприязненно смотрел на прибывших.

— Земляк, не знаешь, где староста?

Не произнеся ни слова, человек исчез.

Секретарь суда разозлился.

— Ах ты, каналья, даже не ответил! Подождите немного, господин судья, сейчас я найду этого старосту.

Секретарь привязал мулов к дереву и отправился на поиски. Ахмед был без сил. Он вытер платком пот со лба, сел на землю и сидел так, пока не пришли секретарь суда и староста.