Город без людей

Сев в автомобиль с Расимом, она зевнула. Потерян счет подобным вечерам, выпитым бокалам шампанского. Ей хотелось спать.

— Ну, куда поедем?

Куда? Будь это Шишли, они непременно погнали бы машину в Тарабью. Но так как они находились именно в Тарабье, не оставалось ничего иного, как мчаться в Шишли. Жаль, что шоссе не имело третьего направления!

Автомобиль пулей взлетел на холм Хаджи Осман. Расимом опять овладело поэтическое настроение.

— Эх, неповторимая прелесть любви! — воскликнул он. — Кто может ее описать? Уверенность, что ты наконец нашел женщину, которую искал, — это свет, объясняющий нам тайну жизни, это невидимая сила, это быстро летящие часы, часы, которые...

Севим сидела с закрытыми глазами, откинув голову на спинку сиденья.

— Эти слова мне знакомы, — пробормотала она в полудреме. — Я где-то их слышала...

«Черт возьми! — подумал Расим. — Ты даже газет не читаешь, где уж тебе знать Бенжамэна Констана [106] ... Ах, как мне не везет!..»

Он решил переменить тему разговора.

— Я очень счастлив! В небе — луна, рядом со мной — ты. Воздух напоен ароматом цветов...

Стрелка спидометра подрагивала на цифре 80.

106

Бенжамэн Констан (1845—1902) — французский художник.

— Взгляни на небо, любимая! Как прекрасна вселенная!

Севим с трудом подняла веки. Круглая луна улыбалась им сверху. Небо было бескрайнее, беспредельное, светлое и темное, божественное и неповторимое.

— Есть ли на луне люди?

— Почему же нет? Они живут там, не зная страданий, влюбленные и любимые. Там тишина и покой. Там любовь и поэзия. Ты слышала стихи Орхана Вели?..

Человека сводит с ума этот мир, Эта ночь, эти звезды, этот запах, Это дерево, усыпанное цветами...

Он обнял девушку за талию, притянул к себе, прижался щекой к ее лицу. Аромат волос Севим смешался с запахом весенней ночи.

Желтый лимузин мчался вперед в лунном свете, словно цветок ромашки, гонимый ветром.

— Взгляни на небо, любимая!..

Страшный грохот оборвал слова Расима. Машина на бешеной скорости врезалась в дерево у обочины дороги.

Миг — и все перемешалось: пыль, дым, мясо, сталь, земля. Зловещая гарь вспыхнувшего бензина заглушила аромат цветов.

Выскочившие из орбит глаза Севим с жутким упорством смотрели в бездну ночи. Наконец-то она видела миры, кишащие в черной пропасти. Тайны вселенной покоились в ослепительном свете. Разбитые на мелкие кусочки звезды без конца меняли форму, страдая, радуясь, любя. Бескрайний мир был полон любви, ненависти и вечного бессмертия... Солнце, мир, Стамбул. Севим... Вот она, вселенная!

— Да, вот она, вселенная...

Приятели Ахмед и Хасан сидели на деревянной скамейке парка «Ташлык» в Мачке [107] .

— Как страшно... — вздохнул Хасан.

— Как страшно, — повторил Ахмед. — И это только то, что мы можем увидеть глазами. А представь себе бескрайнюю, огромную вселенную!

Стамбульское небо находилось во власти ночи. Над Босфором от дворца Долмабахче до Хайдарпаша протянулась черная бездна, наполненная множеством звезд.

— Сорок миллиардов звезд! Эта цифра относится только к нашей галактике. Диаметр такого круглого, как мяч, звездного леса равен тысячам световых лет. Ты понимаешь, что это значит?

107

Мачка — район Стамбула.

Ахмед, как зачарованный, смотрел на небо и молчал.

— Это значит, — продолжал Хасан, — для того, чтобы свет дошел из одного конца этого леса в другой, нужны сотни тысяч лет. Если мысленно уменьшить солнце и положить его в виде апельсина диаметром в одиннадцать сантиметров к дверям университета в Беязиде, а рядом с ним — земной шар в виде песчинки диаметром в один миллиметр, то нашу самую ближайшую соседку звезду Вольф придется отправить в Лондон. А Вега, а Ригель!.. Они вне этих измерений... И это только наша галактика. А за ней — другие, миллиарды галактик.

Ночной ветерок перешептывался с листочками деревьев.

Ахмед горько усмехнулся:

— Бедный Гесиод... Утверждая, что молот, брошенный с вершины неба, достигнет земли через десять дней, он думал потрясти умы своей осведомленностью о небесном пространстве.

— Да разве один Гесиод ошибался? А бескрайне малый мир, мир атомов... Если мы мысленно увеличим диаметр атома радия до одного сантиметра, то обыкновенный микроб покажется нам величиной с Эйфелеву башню, а человеку, чтобы схватить рукой луну, достаточно будет встать на плечи другому.

Ахмед вздохнул:

— В каждой клеточке нашего тела бушуют бешеные электронные вихри. А мы ничего этого не чувствуем, любим, ненавидим, кичимся, сражаемся.

— Кто знает, может, человек — это одна из клеток более грандиозного по размерам существа. А?.. Например, большой рыбы...

— Согласен, но с условием, что эта рыба в свою очередь является клеткой еще большей рыбы.

— В таком случае, возможно, в клетках нашего тела есть и солнце, и луна, и миры, такие же, как тот, в котором мы живем. Разве не так?

— Верно... Может, мы поэтому такие спесивые?

Друзья рассмеялись.

Стамбул был объят мертвой тишиной.

Они некоторое время сидели молча.

— Ты говоришь, будет война? — спросил Ахмед.

— Да... — кивнул головой Хасан.

— Для чего, господи? Для чего?! Ведь жизнь так прекрасна! Я не люблю войну.

— Ее никто не любит, и все-таки она вспыхивает. Вспыхивает потому, что мир находится в состоянии борьбы.

— А покой? Неужели человечество не обретет покоя?

— Покой? Это воображаемое понятие. Вселенная не знает покоя. Есть ли покой в бешеных вихрях атомных ядер?

— А разве смерть не покой своего рода?

— Во вселенной нет смерти, — пробормотал Хасан, задумчиво глядя на луну. — Смерть не что иное, как распад клеток, изменение формы бытия. Если несколько сотен лет наблюдать за распадом ядра радия, можно в конце концов увидеть, как он превратится в свинец, но все-таки будет продолжать жить, сражаться, видоизменяться.

По небу скользнула звезда и тут же растаяла в черной пустоте.

— Сколько времени? — спросил Ахмед.

— Ровно полночь.

— Пора спать. Пойдем, что ли?

Они поднялись.

За кустом зашевелился бродяга, спавший прямо на траве. Он зевнул, посмотрел на небо и сказал:

— Эй, луна... Какая же ты круглая!

Седьмой день

I

Вначале сотворил бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и дух божий носился над водою. И сказал бог: да будет свет. И стал свет. И увидел бог свет, что он хорош; и отделил бог свег от тьмы. И назвал бог свет днем, а тьму ночыо. И был вечер, и было утро: день первый.

(Библия, книга первая, «Бытие», глава I, стих 1–5)