Город без людей

Девушка весело и звонко рассмеялась. У нее были красивые ноги и пышная грудь. Она любила жизнь и не боялась ее.

Парень продолжал прикидывать в уме, как они израсходуют оставшиеся двести двадцать курушей. Он даже не услышал, когда нищий попросил у него милостыню.

Нищий, не получив ничего и от старика, больного раком, долго смотрел на лошадь, которую бил возница. Затем, почесав грудь, проглядывавшую сквозь прореху в минтане [97] , пробормотал:

— Бедное животное!

97

Минтан — род камзола с рукавами.

Краски на небе постепенно блекли.

Молодые влюбленные не спеша двинулись в гору к Азапкапы.

Старик, больной раком, крепче стиснул под мышкой конверт с рентгеновским снимком и зашагал в сторону Ункапаны вслед за чавушем-сверхсрочником.

Лошадь перестала упрямиться и потащила телегу, нагруженную ящиками.

Шираджи, звеня стаканами, направился к угольной пристани.

Нищий остался на мосту один. Делать было нечего. Он облокотился о перила и принялся размышлять, как могут рыбы с пустым желудком плавать в холодном как лед море...

Старик, больной раком, с конвертом под мышкой и несколькими батонами в руках вошел в одноэтажный деревянный дом на улице Акарчешме в Этйемезе.

Две маленькие девочки кинулись к отцу, обхватили ручонками его колени. Старик нежно, едва касаясь, погладил белокурые головки дочерей. Ему казалось, кто-то судорожными пальцами то стискивает, то отпускает его сердце. Он долго стоял, понурив голову, уставясь глазами в пол, мощенный плитками мальтийского камня. На душе было горько и тоскливо, словно он доживал свой последний день. Несколько секунд человек стоял в оцепенении, боясь пошевелиться. Будь это в его власти, он бы много лет простоял вот так, на ногах, не двигаясь, даже не дыша. Жаль, что это невозможно! Пока в теле есть хоть капля энергии, приходится подчиняться законам жизни. Он вздрогнул:

— У-у-ух!

Из кухни вышла женщина в платке.

— Проходи, дорогой, — сказала она.

— Возьми у меня батоны.

— Ты купил три штуки? У нас еще со вчерашнего дня остался один. Засохнут...

«Пусть засыхают, — думал он. — Никого не минет эта участь. Все сохнут. Я тоже. Скоро конец. Не сегодня, так завтра... Да, околеваю. Но что станет с этими крошками? Кто будет кормить их, растить? Можно ли верить, что господь даст им средства к существованию, которые он не давал их отцу?»

— Что у тебя под мышкой, эфенди?

— Так, моя папка... Принес с работы.

«Эх, жена, ты ничего не поймешь, если даже увидишь этот снимок. Зачем спрашивать?! В этом конверте мое освобождение и смерть наших девочек».

В саду семнадцатилетний парень латал футбольную камеру. Дверь дома была широко распахнута, и парень увидел отца.

«Почему он такой старый? Почему такой больной? Почему не такой, как другие отцы?!»

Старик переступил порог единственной комнатушки.

— А где Хамди?

— В саду. Играет в футбол... Сам с собой.

«Бездельник. Не вышло из него толку. Будь у Хамди хоть какая-нибудь профессия, он смог бы вырастить сестер. С утра до вечера гоняет мяч...»

— Папочка!

— Что, доченька?

Сестры-близнецы Зехра и Фатьма, держась за руки, вертелись около отца.

— Принес конфетку? Конфетку...

— Ах, какая жалость! Опять забыл.

Двадцать девять дней отец забывал про конфеты, и только первого числа каждого месяца память ему не изменяла.

— Ну-ка, девочки, найдите мои шлепанцы.

Старик начал медленно раздеваться. Малышки убежали. В комнате пахло плесенью. На циновке дремала большая кошка. По занавеске ползала оса, залетевшая в дверь. Конверт с рентгеновским снимком был брошен в шкаф. Портрет хозяина в молодости смотрел со стены уныло, грустно, словно он уже тогда, много лет назад, предвидел, что произойдет.

Старик раздвинул занавески, посмотрел в окно.

Смеркалось.

Вечер шел по улице Акарчешме медленно, степенно, как рассудительный глава семейства. Солнце спряталось за мечеть с деревянным минаретом. Сыроватый сумрак окутывал кварталы Арнавута, становясь с каждой минутой все гуще и темнее. В окнах то тут, то там вспыхивал свет. Через деревянные ставни в палисаднички падали оранжевые блики. В маленьких кухнях, мощенных мальтийским камнем, застучали деревянные сандалии. Вкусный запах еды, поднимавшийся с дымом из печурок, раздражал обоняние голодных, бездомных детей.

Запах тушеной рыбы в домах сборщиков налогов и соуса из баклажан у хозяев чувячных мастерских, смешиваясь с ароматом жареной печенки, которую готовили жены владельцев зеленных лавок, носился по всему кварталу от двери к двери. Маленькая девочка в сандалиях тоненьким голоском просила в долг у тетушки Хурие бутылку уксуса для свояченицы Хатче-ханым. Четырнадцатилетний мальчуган колотил семилетнего братишку, который никак не хотел идти домой, хотя было уже темно.

Молодая девушка, потряхивая косами, снимала с веревки прищепки и думала о парне, с которым тайком встретится после ужина за мечетью.

Юная белокурая невеста доставала из шкафа розовое одеяло, пахнущее духами.

Дряхлый старец, перед тем как отдаться сну, который одолевал его с наступлением темноты, молился аллаху, чтобы тот дал ему возможность еще раз увидеть солнце.

Свежий ночной ветерок врывался в приоткрытые окна, изгонял из комнат тепло дня, расстилался по полу воздушным ковром.

Старушки в белых платках, покрыв скатертями доски для теста, расставляли на них подносы.

Отцы семейств в ночных рубахах сидели на соломенных тюфяках, поджав под себя ноги, с нетерпением дожидаясь появления огромных закопченных кастрюль.

На улице Акарчешме царствовали еда и сон.

Слесарь Хайреттин уже давно сидел перед скатертью, уставленной закусками. Он сделал еще один глоток из пол-литровой бутылки.

— Смотрю, он стал сквернословить — как дал ему!..

Жена нарезала ломтиками сыр.

— Сдержался бы лучше! — пугливо воскликнула она.

— Как я мог сдержаться, если этот тип сквернослов от рождения!

— Что же он сказал?

— Как что? Поносил меня на чем свет стоит, и в бога, и в веру... Вижу, дело плохо. Спустишь ему — дошло бы до матери и жены. Схватил негодяя за глотку и ка-а-ак дал!.. Едва его у меня отняли.

— Тебя могли уволить с работы. Что бы мы тогда делали?

Хайреттин кинул в рот кусочек сыра и самодовольно усмехнулся.

— Пусть увольняют. Не умрем. Слава аллаху, пока у меня есть мое ремесло, я найду работенку!

Молодая женщина с гордостью посмотрела на огромные ручищи мужа. Вот уже три года она замужем за Хайреттином. За все это время он в общей сложности только четыре месяца сидел без работы. Хайреттин был мастер своего дела, работящий малый, добрый, покладистый, хоть и не в меру вспыльчивый. Он хорошо смотрел за домом, а жену прямо на руках носил.