Гость из будущего. Том 3

Кроме того в эту запутанную историю как-то вплетался и Олег Стриженов, который после фильма «Белые ночи» сначала увлёкся своей сценической партнёршей Людой Марченко, а чуть позже киношная судьба его свела и с Лионеллой Скирдой. Но крайним в этом непонятном «карамболе» остался я, который сидел, никого не трогал и пил кофе.

— Ты почему сидишь, Феллини? — подошёл ко мне нестройной походкой Владимир Басов, держа в руках стопку коньяка. — Давай ещё раз «Комарово». На недельку до седьмого, я уеду тата-тата.

— А давай! — зло рявкнул я. — Свистать всех наверх!

* * *

— Хороший ты парень, Феллини, — доверительно сообщил мне композитор Аркадий Островский, когда спустя три часа наш весёлый теплоход обогнул остров Котлин, на котором раскинулся город Кронштадт, и повернул на северо-восток в сторону посёлка Комарова.

К этому времени разгул гостей кинофестиваля дошло до своей кульминационной точки. Кто хотел напиться, уже напился и был перенесён в каюты, а кто хотел подраться — успел скинуть пиджак и помахать кулаками. А один особо прыткий товарищ, представлявший «Грузию-фильм», запрыгнул на стол, выкрикнул слово «асса» и смело кувыркнулся вниз. В результате чего сломался один стул, но сам джигит так и не пострадал. Поэтому певец Эдуард Хиль вывел меня и Аркадия Островского на палубу, где было не так шумно и весело, и предложил прямо здесь написать ещё что-нибудь.

— Хороший ты парень, — задумчиво повторил Островский и тут же, всплеснув руками, выпалил, — но я никак не могу взять в толк, откуда в твоей песне стихи Кости Ваншенкина?!

— Чего только, Аркаша, в жизни не бывает, — протараторил Хиль. — Давайте уже сосредоточимся на искусстве. Предлагаю начать с припева.

— А я предлагаю начать с договора, — улыбнулся я, вытащив из внутреннего кармана пиджака записную книжку.

— Чегооо? — опешив, хором спросили Аркадий Островский и Эдуард Хиль.

— Сейчас мы подпишем такую бумагу, по которой я становлюсь соавтором музыки, Эдуард первым её исполнителем, а вы, Аркадий Ильич, обязуетесь эту музыкальную композицию отдать в мой новый художественный фильм и больше никому, — я облизнул кончик химического карандаша и начал очень быстро строчить простенький договор на развороте записной книжки.

Кстати, к такому карандашу в этом для меня прошлом времени я буквально прикипел. Во-первых, из-за добавленного красителя в графит он писал словно шариковая ручка. Во-вторых, если шариковая ручка в кармане могла потечь, то карандаш был абсолютно безопасен. И в-третьих, слова, написанные им, невозможно было ни подправить, ни стереть.

— Тогда нарисуй ещё одно соглашение, — упёрся композитор Островский, после того как я и Хиль поставили свои подписи. — По новой бумаге мой друг Костя Ваншенкин становится соавтором текста твоей песни «Как провожают пароходы». Справедливое требование?

«Требование более чем справедливое, тем более товарищ Ваншенкин и есть настоящий автор песни, — подумал я и, сощурив глаза, чтобы рассмотреть качающийся на горизонте балтийский берег, стал в прямом смысле слова тянуть время. — Но если я сейчас дам слабину, то признаю, что являюсь элементарным вором и плагиатором, потому что непременно поползут нехорошие слухи. А этого я позволить себе не могу и точка».

— Так дело не пойдёт, — теперь упёрся я. — Когда ваш друг Константин только сочинял свой стих, Эдуард эту песню уже пел на гастролях.

— Да, я её уже пел, — с грустью в голосе буркнул Хиль.

— Значит, не договорились, — пробормотал Островский.

— Значит, эту мелодию, которая сейчас крутится в моей голове, доведёт до ума другой композитор, — сказал я, сунув листок с договором во внутренний карман пиджака. — Значит, кое-кто другой прославится на весь мир.

— Да, у нас в Ленинграде композиторов пруд пруди, — поддакнул Эдуард Хиль, незаметно для Аркадия Островского подмигнув мне. — А мировая известность и слава на дороге не валяются, ха-ха.

— Либо валяются, но не пойми где и очень, и очень недолго, — добавил я.

Островский несколько раз тяжело вздохнул, потом тоже посмотрел вдаль, где уже виднелись сосны на морском берегу, и наконец, выпалил:

— Хрен с вами! Давай мычи, чего ты там сочинил?

— Тогда поставьте свою фамильную закорючку вот сюда, — я прижал листок с договором к металлическому корпусу теплохода, а карандаш передал товарищу композитору. — Тема композиции звучит примерно так: «Я очень рад, ведь я, наконец, возвращаюсь домой».

— Любопытно, — крякнул Аркадий Островский, поставив подпись.

Но как только я набрал в легкие воздуха, как на палубу выбежала моя любимая актриса Нонна Новосядлова. В свете корабельного освещения на фоне оранжевого зарева заката Нонна была необычайно хороша. Её огромные глаза горели негодованием, а русые до плеч волосы трепал легкий морской ветерок.

— Между прочим, пока ты тут прохлаждаешься, ко мне несколько раз подкатывали какие-то неприятные мужики, — обиженно протянула она.

— Да, нас тут мужиков полно, а такие красавицы, как Нонночка, все на пересчёт, — хохотнул Эдуард Хиль.

— Спокойно, дорогая, я завтра им всем пересчитаю рёбра, чтоб не распускали грабли, — буркнул я и накинул на плечи девушки свой пиджак, так как к десяти часам вечера стало по-осеннему прохладно.

— И заслуженным деятелям искусств? — хихикнула Нонна.

— Этих вызову на поэтическую дуэль, — ответил я и запел, стараясь подражать доброму мистеру Трололо:

Ааааа Я-я-яааа

Я-я-яааа Яаа, я-я

О-о-о-ооооо О-я-яааа

Я-я-яааа Яаа, я-я.

Е-е-е-е-е, е-е-е, е-е-е, о-хо-хо-хо-хо

Е-е-е-е-е, е-е-е, е-е-е, о-хо-хо-хо-хооооо

Ааа, о-о-ооо, ооо-ла-ла

— Ху, — выдохнул я. — Вот примерно такая мелодия. Чуть лёгкие не порвал.

— Замечательный мотив, — промурлыкала моя любимая актриса и прижалась ко мне всем телом, прячась от неприятного пронизывающего морского ветерка.

— Любопытно, — по слогам произнёс Аркадий Островский, который, по всей видимости, уже мысленно включился в работу.

— Да, в этом что-то есть. А кто напишет текст песни? — спросили Эдуард Хиль, покосившись в мою сторону.

— В том-то весь и фокус, что здесь текст не нужен! — возбуждённо вскрикнул товарищ композитор. — Это, Эдик, будет вокализ, композиция, которая понятна на любом языке и в любой точке мира! Гениально!

— Верно, вокализ, — кивнул я, чмокнув Нонну в милую щечку.

— А я признаться не ожидал от тебя, Феллини, такой творческой прыти, — пролепетал композитор Островский, внимательно всматриваясь в мои «честные» глаза в поисках кого-то подвоха. И этот подвох, конечно, имел место быть. Однако его корни были настолько фантастичны, что расскажи я всем всю правду, то меня бы просто сочли за сумасшедшего.