Государь

…Удар меча с грохотом обрушился на щит, неприятно отдавшись в руке. Богуслав не успел увидеть ударившего. Толчея боя унесла его еще на два лошадиных корпуса вперед – на нового противника. Но сойтись они не успели. Ромей вдруг запрокинулся назад – черенок стрелы вырос в глазной прорези.

– Пер-рун! – взревел Богуслав и обрушил саблю на тыльник другого ромея. Вроде просек… Но результат увидеть не успел. Ромейское копье зацепило прикрывший левый бок щит. Деревянная основа хрустнула, щит вырвало (не выпустил бы – остался без руки), и тут же прилетел удар мечом. К счастью – касательный, не вскрывший панциря…

Богуслав ответить не смог. Но один из гридней принял ворога на копье, да так мощно, что и без разгона пробил и бронь, и поддоспешник…

Гридень выпустил увязшее копье, выхватил меч и послал коня меж двух ромейских, один из которых только что потерял всадника, а другой вдруг вскинулся на дыбы, лупанул копытом по ощерившейся морде гриднева жеребца… И получил в шею предназначенный Богуславу копейный тычок…

Эх, не к таким конным схваткам привык сын воеводы Серегея. К степному простору привык, к стремительной скачке, к мгновенной сшибке… А тут – толчея, как в пешей рукопашной, когда вокруг тесно от своих и чужих, и засапожник, бывает, опаснее длинного меча…

Впрочем, и врагам было так же неудобно. Копье, главная сила катафрактов, без таранного разгона броню берет плохо.

Тут Богуславов жеребец окончательно увяз. Ни вперед, ни назад. Вокруг – злобные вражьи кони… Один – без седока, на двух других – побитые, до третьего – не дотянуться… Хотя…

Духарев вбросил саблю в ножны, вытянул из чехла лук, одновременно, шуйцей, сбрасывая крышку колчана…

Звонко щелкнула тетива – и ромей опрокинулся, получив с пяти шагов стрелу пониже подбородка.

Богуслав привстал на стременах, рванул тетиву за ухо – и еще один враг схлопотал граненый наконечник в кольчужную завесу шлема…

И тут же сам Богуслав схлопотал стрелу в грудь. Аккурат в зерцало. Доспех выдержал. На стременах Богуслав тоже устоял, но четвертый выстрел ушел в небо…

Впрочем, это было уже неважно. Гридь продавила пробку из неполной сотни (численность выяснилась позже) катафрактов и ворвалась в лагерь.

Богуслав вернул лук в налуч, вырвал у катафракта, поймавшего шеей стрелу, ромейский щит (больше и тяжелее привычного, но лучше, чем никакого), дунул в рог («За мной!»), выхватил саблю и послал коня по прямой меж палатками туда, где прошлой ночью пировал с вождями мятежников…

Чтобы опять нарваться на катафрактов. И на сей раз увязнуть окончательно.

Схватившиеся русы и ромеи опрокинули здоровенную палатку и дрались уже на ней. Рядом что-то горело, наполняя воздух дерущим горло чадом. Богуслав слышал, как что-то хрустело и трещало под копытами жеребца, но смотреть вниз было некогда. Он бился сразу на обе стороны, с двумя ромеями, один из которых орудовал короткой булавой, а второй норовил треснуть щитом, потому что иного оружия у мятежника уже не осталось. Но убил ромеев не Богуслав. Одному разрубил тыльник прорвавшийся к воеводе гридень, а второго, с булавой, отправила к праотцам прошившая кольчужную сетку и ударившая в горло стрела.

Богуслав оглянулся и увидел шагах в тридцати вскочившего ногами на седло хузарина, уже наложившего на тетиву новую стрелу…

Тут, едва ли не прямо из-под копыт Богуславова коня, взметнулось пламя – и воеводе понадобились все его силы, чтобы удержать жеребца в повиновении.

К счастью, огонь дальше не пошел – пожрал сваленную палатку и унялся. Зато испуганные пламенем лошади катафрактов раздались в стороны, и Богуславу удалось вырваться из тесноты.

Вперед, вперед! Сопровождаемый неполной сотней прорвавшихся гридней, воевода поскакал по просторной, сажени три в ширину, улице, больше не встречая организованного сопротивления, и вскоре оказался в самом сердце лагеря – перед здоровенным шатром, где прошлой ночью его угощали предводители мятежников.

Здесь было жарко. Было, потому что сейчас на поле боя остались только трупы. Ромеев и нурманов. Нурманы, впрочем, наличествовали и в живом виде. Бойцы Сигурда занимались любимым делом – грабежом.

Богуслав заступил конем дорогу одному из скандинавов, и тот охотно сообщил, что тысячи две ромеев прорвались через заслон и ушли через восточные ворота.

– А что делать? – философски завершил нурман. – Их много, а мы – одни.

И начал стаскивать панцирь с мертвого катафракта.

Нет, мятежники не ушли. Не получилось. Коса напоролась даже не на камень. На скалу. С предсказуемым результатом.

Главная заслуга в этой блестящей победе, безусловно, принадлежала Владимиру.

Именно его гридь, сокрушив многократно превосходящего врага, разметав линии пехоты, заставила мятежников обратиться в бегство. Разбегавшихся преследовала, била и секла легкая конница, вдесятеро уступавшая числом, но, чтобы это понять, ромеям надо было хотя бы оглянуться.

Однако паническое бегство – не отступление в боевом порядке. Тут каждый – сам за себя. Знай перебирай ногами, втягивая голову в плечи, слыша за спиной нарастающий конский топот и молясь: «Не меня, Господи! Только не меня!..»

Мятежников погубила собственная беспечность и внезапность ночного нападения. Не то чтобы ночная война была ромеям в новинку. Дядя главного мятежника, император Никифор Фока, активно внедрял в практику этот самый прием. Он вообще был реформатор, василевс Никифор, император-полководец, коварно убитый своим «наследником», тоже великим полководцем Иоанном Цимисхием. Но одно дело, когда ты сам атакуешь растерявшегося врага, а другое – когда просыпаешься от грохота битвы и воплей своих гибнущих солдат… И понятия не имеешь, что происходит.

Паника – страшная штука. За стенами лагеря ромеи могли бы хоть месяц обороняться против всего императорского войска. Даже без тех бойцов, что ночевали снаружи, воинство Никифора и Калокира запросто удержало бы свой укрепленный лагерь. Достаточно было отстоять ворота.

Но оба военачальника мятежников почему-то не подумали об обороне. Видно, крепкие стены лагеря показались им ловушкой и оба в первую очередь думали не о битве, а о собственном спасении. Может, в этом была виновата слепота Никифора Фоки, а у Калокира недостало харизмы, чтобы взять ситуацию под контроль?

Так или иначе, но оба командира бросились наутек почти одновременно.

Один – через западные ворота… Где и напоролся на гридь Богуслава, другой, со значительно большей боевой силой, – через восточные.

Прорваться через дружинников Богуслава Никифору Фоке не удалось.

Его телохранителей разбросали и побили, а сам Никифор Фока был взят в плен даже не гриднем – безусым отроком, на которого конь вынес слепца.

Патрикий Калокир, задержавшийся чуть дольше и сумевший собрать достаточно мощный кулак из катафрактов и лучшей пехоты, прорвал заслон нурманов, вырвался на оперативный простор… Чтобы оказаться на пути удирающих от Владимира своих собственных бойцов.