Государственный палач

В какой-то из своих внутренних реплик я успел оговориться насчет Гриши-стража: мол, мальчик далеко не птенец, потому что этот мальчик после моих добросердечных слов о его предполагаемом предательстве вместо мыслительного неторопливого анализа самым недвусмысленным образом преобразился в дикого, невоспитанного людоеда, предки которого не погнушались жилистой сухостойной стати морехода и англичанина мистера Кука.

То есть пока я с интеллигентской садистической усмешкой вел дипломатическую беседу-монолог с Гришей, мозг последнего растерял последние остатки личной безопасности, предохранительный инстинкт извратился и подал невразумительную команду: скушать врага вместе с его заряженной игрушкой!

И Гриша, не давая мне секунды на размышление, всей своей тренированной мышечной массой вбросился в форточку, предварительно сделав руки по швам, и в коротком полете ласточкой внутрь лимузина успел-таки, подлец, прихватить своей зубастой, усаженной стальными фиксами и мостами (еще в момент моего полонения я эти зубы успел запечатлеть) пастью хрупкий вороненый короткопалый ствол пистолета-пулемета. И, не давая мне опомниться, мощным движением молодецкой шеи вырвал и отбросил смертоносную игрушку куда-то вниз, в сведенные трупным окостенением расставленные колени холодеющего командира.

Вот это я понимаю подготовочка… Вот они кадры настоящих бойцов! Умудрился я восхититься людоедской сноровкой мальчика, который, стиснутый чужеземными рамками дверной форточки, успел почти до пояса пропихнуть себя внутрь салона, всем своим аппетитным видом докладывая мне, что мудачок-мужичок – это покамест цветочки, а ягодки будут первый сорт…

И в подтверждение этого его стальная клацкающая, изголодавшаяся пасть зарыскала в мою сторону, непременно ища мой нежный, разом вспотевший кадык.

Меня же эта предмогильная увертюра занимала все больше и больше. Ну-ну, сторож Гриша, покажи, на что ты еще способен. И, не потакая его кровожадному зову, увернулся от его мотающейся, таранящей стриженой башки и, приложивши некоторые усилия, втащил на себя окоченевшего коллегу его, нарушив тем самым свои нравственные установки: не пачкаться трупными человеческими оболочками, не бередить их естественного оцепенения.

И, улучив предательский момент, вместо своей увлажненной пульсирующей щеки подсунул служебную холодную, отвердевшую, надеясь, что в пылу своей кровожадности страж Гриша удовлетворит свое вампирское желание слегка свернувшейся кровью.

И Гришина симпатичная ждущая пасть не промахнулась, изрыгая мило тигриные звуки, в которых пошло мешался слабосильный человеческий мат-арго; нашедши вожделенную сырую плоть, она со смачным чавканьем и хрустом чужих горловых хрящей замкнулась, на какое-то мгновение притихла, как бы не веря в свою удачу, слегка отжала челюсти, по-волчьи перехватила, вгрызаясь, и на какой-то миг как бы изнемогла от сладостной минуты бытия…

Похоже, мальчик прибалдел от своей очередной победы, тем лучше для его молодецкого здоровья.

Да, я почти умилялся Гришиной бесстрашной прытью. Меня умиляли его неразборчивые вкусовые данные. Его воистину зеленобереточная небрезгливость: когда вместо разрывной пули тум-тум – собственный обыкновенный палец с грязным отросшим ногтем, втолкнувши который в глазницу врага внутри его черепа взбить коктейль из мозгов его, а отверстие, куда он (бравый диверсант) сует самую неискушенную пищу, запросто превращается в противопехотную лимонку-людоедку.

Мягко отжавши противоположную дверцу, я рывком вывалился наружу, жадным собачьим придыханием хватая вкусный, прохладный осенний с горчинкой воздух. Не позволяя телу расслабляться, перебирая руками по лакированному захолодавшему кузову машины, встал в полный рост, не забывая пройтись по адресу моей горячо ненавидимой супруги: стерва, сидит себе и в ус не дует… Разумеется, про ус жены я выругался несколько аллегорически, но все равно в этот вечер она меня достала.

Потому что я так полагаю: если тебя единогласно выбрали президентом, то президентствуй себе на здоровье. Она, видишь ли, считает низким занятием для себя ковыряться своим розовым язычком в его похотливой заднице… Ну дак, милочка, это твоя прямая обязанность залезать и пальцем, и язычком поработать – ты президент фирмы, ты…

Между этими моими здравыми, хотя занудными, сетованиями я по-разведчески перемещался вдоль выпуклой задницы машины, надеясь узреть беззащитный вздернутый зад стража Гриши.

Чаяния мои оправдались: в окошке плотно торчало его джинсовое гузно, используемое в данную секунду в виде подвешенного тренировочного мата, а вернее, тугой вихляющейся боксерской груши.

Однако вместо кулаков, защищенных толстыми перчатками, по Гришиной малоувертливой груше тузили более крутые предметы: тренированные озлобленные ноги в кроссовках пришедшего в себя плененного прохожего, который все-таки являлся куратором нашей семейной конторы и который, благополучно очухавшись и невзирая на то, что его собственные руки надежно спрятаны за его собственной спиной, углядевши перед собою вражеский, достаточно прицельный толстомясый зад, принялся его обрабатывать по каким-то своим тайным правилам.

Сунув пару раз по Гришиному копчику сдвоенными пятками, он как бы амнезировал, лишил его задницу смысла и воли к сопротивлению.

И, не вставая же, изготовившись снизу, въехал прямо между обмякших Гришиных ляжек. Въехал туда беспощадной рэкетирской подошвой и тотчас же въехал другой, и еще…

У меня аж слюна выступила от переживательного зрелища, от оглушающей мужской боли, которая слабым током ударила и по мне, и по моим ногам, и в низ живота – все-таки писательская впечатлительность, мать ее дери… Пардон за грубость.

Я считал и до сих пор считаю: в пылу потасовочной дискуссии во все места позволено прикладываться, но в интимные – это ни в какие ворота! Тем более если твой противник в таком невыгодном для него положении. Это все равно что связанного молотить в промежность.

Нет, я отказываюсь понимать современное юношество, их какую-то, что ли, пещерную неинтеллигентность по отношению друг к другу, хотя и понимаю, сентиментальничать во время подобных разборок не приходится.

И в этой самой паузе, когда я от возмущения почти закряхтел, плененный мой куратор-рэкетир вдруг встретился с моими негодующими очами, радостно захлопал своими и изволил пробормотать самое подходящее для данного случая:

– Добрый вечер, Дмитрий Сергеевич! Гуляете…

– Угадали, юноша. Гуляю. Для пущего здорового сна.

Однако в ту же секунду прекратил ерничать, так как разглядел, что глаза юноши-куратора более не источают мальчишескую радость, а напротив, они переполняются до самых краев слезной влагой.

– Сергеич! – завсхлипывал все еще неловко лежащий юноша. – Сергеич, эта падла! Эта-а… Он стрельнул ребят. На-асмерть… – И, ткнувшись мокрой съежившейся физиономией в пыль, уперся лбом, подтянул колени, пытаясь самостоятельно встать.