Граф Рейхард

В углу на лавке как ни в чём не бывало сопел спящий Герштеккер. Обнаружив его, слепцы разразились радостными криками.

Тут мужик, - заговорили они, жадно ощупывая его грудь и живот.
– Похоже, не старый... Да чего там - молодой!... Кожа гладкая и живот не выпячивает... Повезёт тому, кому достанется такой живот!...

Писарь проснулся и, увидев слепцов, завопил от ужаса. Его тут же снова опрокинули на лавку. Откуда-то появилась верёвка, которой его начали связывать.

Писарь отвлёк на себя внимание большинства слепцов и за Гансом продолжали охотиться только двое.

Тише! Тише!
– кричали они своим товарищам.
– Мы не слышим из-за вас хозяина!

И всё же слух у этих существ оказался поистине дьявольским. Любое шевеление Ганса выдавало его с головой, и они тут же устремлялись к нему, словно были зрячими. Через минуту Ганс убедился, что спастись от них невозможно. Выход из избы был перекрыт, к тому же они размахивали палками так, что раза два или три чувствительно задели беглеца.

Вот он, здесь!
– гнусавили они щербатыми ртами.

В последней надежде Ганс бросился к лестнице на чердак. Палка слепца просвистела у самого его уха, но Ганс добрался до лестницы и проворно полез наверх.

Когда он перебирался с верхней ступеньки в душную черноту чердака, преследователь был у него уже за спиной и протягивал к нему свои скрюченные подагрой пальцы. Кмох ткнул ногой ему в голову, и тот, хрипло ругаясь, заскользил вниз по лестнице, увлекая за собой взбиравшегося следом товарища. Затем Ганс принялся колотить ногами и кулаками по лестнице. Подгнившее дерево трещало, лестница раскачивалась и наконец обрушилась, подняв целый столб пыли. Вместе с лестницей полетел на пол взбиравшийся по ней слепец.

Какое-то время в пыльных клубах раздавались ругань и кряхтение, а когда пыль осела, Ганс снова увидел слепцов. Они расхаживали по избе и ощупывали всё, что им попадалось. Время от времени их незрячие лица обращались к отверстию в потолке.

Он там, - звучали их глухие голоса.
– На чердак улизнул... Может, ещё есть лестница? Ищите... Надо поймать его до первых петухов...

Слепец с лицом Хебера пробасил:

Того ещё успеем, а пока этим займёмся, - и он показал на связанного писаря.

Ганс боялся пошевелиться, зная, что малейший шорох стразу привлечёт к нему внимание страшных существ. А в том, что это не люди, а выходцы из преисподней, он уже не сомневался: слепец, которого он только что лишил головы, поднялся с пола, нетвёрдой поступью подошёл к скамье у стены и сел.

Увидев безголового, Герштеккер завыл от ужаса. Слепы снова принялись его ощупывать. До Ганса долетали их голоса:

Мышцы на руках хороши...

Правая рука должна достаться мне. Я не менял свою уже лет пятьдесят... Пощупайте мою правую руку, во что она превратилась...

Ишь, чего захотел - правую руку... Будешь тянуть жребий вместе со всеми...

Ганс понемногу перевёл дух. Он смотрел из чердачного люка на калек, которые сбрасывали с себя рубища, обнажая свои нелепые тела и становясь от этого ещё уродливее и страшнее. А от разговоров их и вовсе бросало в дрожь.

Но Зиберту же вы отдаёте голову без жребия!
– спорил один из слепцов.

Ты, Руди, совсем выжил из ума, - отвечали ему.

– Зиберту в любом случае надо отдать голову, не будет же он ходить без головы!

Не хнычь, Руди. Тебе с гнилой рукой больше милостыни подавать будут.

А, идите вы к чёрту!
– кипятился слепец, которого звали Руди.
– Мне нужна новая правая рука!

Получишь её, коли удачно бросишь кости.

Ганс вдруг подумал о жене. Она ведь ничего не знает. Она может войти в избу и попасть в лапы к этим демонам!

Слепец с сильными руками вышел на середину избы и стукнул об пол палкой, привлекая к себе внимание.

Значит, так, - объявил он.
– Голову отдадим Зиберту. Остальное будем делить.

Правильно, Гюнт!
– загудели слепцы.
– Остальное поделим по жребию, как всегда делаем!

Мне-то правая рука не нужна, - продолжал Гюнт, - так что твои, Руди, шансы заполучить её повышаются.

А ноги? Ноги?
– чуть ли не хором заголосило сразу трое или четверо.

Ноги для слепцов были, пожалуй, самой большой ценностью из того, что называлось телом Якоба Герштеккера. Слепцы их ощупывали с особенным вожделением.

Хороши ножки!
– причмокивали они.
– На них до самого Нюрнберга дойдёшь, а то и того дальше - до блаженной Италии...

На каждую ногу будем бросать кости отдельно, - сказал Руди, - так, как мы это делали в Остенвальде. Затем разыграем живот, грудь и по отдельности - руки...

Я требую отдать мне живот без жребия!
– тонким голосом проверещал низенький слепой.
– Я не менял живота без малого девяносто лет, и если бы у вас были глаза, вы бы увидели, что из меня уже вываливаются сгнившие кишки! Пощупайте! Чувствуете, как лопается кожа?...

Ну уж нет, Шютц, - злобно отрезал Руди.
– Ты будешь бросать кости вместе со всеми.

Остальные согласно закивали:

Правильно! Не давать ему поблажки! Это из-за него мы не видим света, пусть мучается...

Внезапно они смолкли и насторожились. Со стороны тропы донёсся приближающийся конский топот. Гюнт сдавил писарю рот, чтоб не вздумал крикнуть. Слышно было, как лошадь ночного гостя остановилась и всхрапывает у крыльца, как сам гость, громко отдуваясь, подходит к двери.

Он ещё не вошёл, а Ганс уже понял, кто это. Из города вернулся работник!

Алоиз, стой!
– закричал он срывающимся голосом.
– Не входи в дом! Беги!

Но крик его от волнения получился слишком тихим. Дверь распахнулась, и в её проёме возник молодой бородач в лихо сдвинутой набок матерчатой шапке с пером. Алоиза качало от выпитого пива. Нетвёрдыми шагами он вошёл в полумрак избы, остановился и завертел головой.

Беги!
– ещё громче крикнул Ганс, но было уже поздно. Тёмные фигуры кинулись на бородача со всех сторон.

Эй! Вы кто? Пустите меня!
– заголосил было работник, но слепцы повалили его и принялись душить.

Ганс с содроганием смотрел, как тело распластанного на полу Алоиза бьётся в предсмертных судорогах.