Граф Рейхард

Мы развлекаемся, забыв, что скоро рассвет, - раздался гнусавый голос Андреаса.
– Этак мы можем не успеть разделать второй труп! Давайте-ка лучше бросать кости. Перво-наперво разыграем правую руку...

Писарь снова заизвивался и застонал, но его быстро угомонили несколькими увесистыми ударами палкой. По полу со стуком покатились кости.

Внезапно на заднем дворе прокричал петух. Слепцы замерли.

Я так и знал, - прошептал Андреас.

Заклинания больше не действуют!
– проговорил Руди.

Вы слишком долго возились с этим дураком Шютцем и потеряли драгоценное время, - раздражённо сказал Гюнт.

– Давай, Зиберт, продолжай скачку, коли начал, и по-быстрому уберёмся отсюда.

Хорошо бы сначала обыскать дом, может, здесь золотишко припрятано, - сказал Николаус и двинулся вдоль стены, ощупывая руками все попадавшиеся ему предметы.

Слепцы разбрелись по дому. Зиберт, взгромоздившийся на Шютца, дёргался всем телом и сладострастно стонал.

Внезапно слепцы притихли, навострив слух.

К дому приближались три крестьянина из ближней деревни, нанятых Гансом для ремонта хлева. Послышался громкий голос одного из них:

Что-то не выходит встречать нас хозяйка! Ещё спит, что ли?

Хозяин точно спит, - отозвался другой голос.
– Вчера, я слышал, он ездил в город. Небось теперь не скоро прочухается!

Даже печь не затопили - вон труба не дымит, - говорил третий.
– Не поесть нам сегодня свежего хлебушка...

Слепцы ринулись к двери, толкая друг друга.

Стойте!
– зашептал Килькель.
– Неужели мы так и бросил это здоровое, сильное тело?
– Он подскочил к писарю.
– Возьмём его с собой! До полуночи спрячем где-нибудь в лесу, а в полночь задушим и поделим!

Нас увидят с ним, - возразил Руди.

А может, Килькель прав?
– поддержал товарища Николаус.
– Ведь теперь не скоро нам представится случай убить человека и произнести над трупом заклинание. Магические формулы действуют только при молодой луне и при особом сочетании звёзд, а оно бывает далеко не каждый год...

Гюнт обернулся к нему.

Ты получил сегодня новую ногу?

Получил.

Ну и хватит с тебя.

Но мне ещё нужны новые голова, торс и левая рука!

А сгореть живьём на костре не хочешь? Убираться надо отсюда, пока они ещё далеко...
– Гюнт задержался возле писаря.
– Заодно мужика надо зарезать, чтоб не болтал...

И он дважды всадил Герштеккеру в грудь нож.

Нужное сочетание звёзд бывает даже не каждые десять лет...
– стонал Шютц, выходя из дома последним.
– Кто скажет, сколько ещё мне придётся обходиться гнилой культёй вместо руки?

А мне - грудью, на которой свалялась кожа и из прорех торчат голые рёбра?
– подхватил Андреас.

Тише вы, чёрт бы вас всех побрал!
– зашипел на них Зиберт.
– Молитесь сатане, чтоб нас не заметили!

Он шёл впереди, ведя ватагу к тропе, которая ныряла в тень под раскидистыми дубами. Его палка ловко ощупывала дорогу. За него цеплялся Гюнт, который на этот раз не стучал колотушкой; за Гюнтом хромал Килькель; Руди, очень довольный своей новой левой рукой, впился ею в плечо бредущего перед ним Николауса; за Руди шёл Андреас; замыкал процессию широкозадый неуклюжий Шютц, постанывающий и поёживающийся.

Слепцы скрылись за деревьями в тот момент, когда на противоположной стороне поляны показались молодые работники.

Беззаботно посвистывая, молодцы распахнули калитку и вошли во двор. Тут им сразу бросилось в глаза мёртвое тело, в котором они узнали хозяйку дома. А вглядевшись в труп, они побледнели: тело было раздето догола, и там, где должны были находиться дородный женский живот и бёдра, желтел худой, иссохшийся, изборождённый застарелыми язвами живот, производивший чудовищное впечатление своей жуткой несовместимостью с остальным телом. Но особенно поражали дряблые мужские органы, висящие между худыми бёдрами хозяйки!

Работники попятились, не сводя глаз с уродливого трупа. Не осмеливаясь приблизиться к мертвецу, они двинулись вдоль забора и, дрожа от страха, вошли в дом. В дверях они остановились, поражённые ещё больше. На лавке лежал труп, сочившийся кровью, а на полу распласталось что-то совсем уж невиданное: безголовое человеческое тело, словно составленное из частей других тел. Ноги и руки его высохли, кожа растрескалась, в гнойных ранах на животе чернели выступающие кишки. Мертвец казался выходцем из преисподней, страшным порождением Сил Тьмы, явно посетивших нынешней ночью этот уединённый дом.

Внезапно откуда-то сверху раздался дикий, пронзительный вопль:

Лизхен!

В чердачном люке на потолке показалось бледное перекошенное лицо Ганса Кмоха.

Лизхен! Лизхен! Лизхен!
– повторял несчастный хозяин.

Работники бросились вон из дома.

В тот день на участке Кмоха побывали священник и управляющий барона, но ничего толком от Ганса они не добились. К полудню он впал в забытьё, а к вечеру умер. Все сошлись на том, что дом и впрямь посетила нечистая сила.

Селиться на этом месте никто не захотел. На следующий год поляна заросла молодым лесом, а ещё через несколько лет заброшенная, с провалившейся крышей изба Ганса Кмоха и вовсе скрылась в буйной лесной поросли.

Слепцы, убравшись отсюда, поспешили покинуть и окрестности Тюбингена, где люди могли узнать головы Алоиза и бочара из Остенвальда.

Больше о слепцах ничего не известно. След их затерялся на пыльных и беспокойных дорогах средневековой Германии, и их зловещая тайна сгинула вместе с ними.

г.

Журнал "Метагалактика" 1, 1995 год

Отредактировано автором в августе 2011 года

КРОВАВЫЕ ОРГИИ

В Сицилии, близ города Тропани, в старину был монастырь, в котором жили монахини-бенедиктинки. Настоятельницей у них была мать Лициния, женщина весьма суеверная и ко времени нашего повествования уже пожилая. Случилось так, что в Трапани прибыл её родной брат по имени Джилиоло. По городу сразу прошёл слух, что у него есть рекомендательные письма от римских кардиналов и что он знаком с самим Папой. Слух этот, надо сказать, распространяла не кто иная, как сама Лициния, которой было прекрасно известно, что братец прибыл не из Рима, а из заштатного городишки Анконы. Приняв там монашеский постриг, Джилиоло вскоре был обвинён в прелюбодеянии и вынужден был бежать оттуда. И никаких рекомендательных писем он не имел, единственное письмо, которое он показывал всем и каждому, было фальшивым, сочинённым за несколько монет неким писарем в какой-то придорожной таверне.