Графиня де Шарни (Часть 3)

– Я подпишу предложение о лагере просто как гражданин, - сказал Серван.

– А Верньо предложит декрет о священниках, - в один голос произнесли муж и жена. На следующий день Серван передал свое требование Собранию. Верньо положил декрет в карман и пообещал извлечь его оттуда, когда придет время. Вечером того дня, когда предложение было отослано в Законодательное собрание, Серван, как обычно, пришел на совет министров. О его демарше уже стало известно, Ролан и Клавьер поддержали его против Дюмурье, Лакоста и Дюрантона.

– Входите, сударь, - воскликнул Дюмурье, - и дайте отчет о вашем поступке!

– Прошу прощения, а кому?
– осведомился Серван.

– Как - кому? Королю, нации, мне! Серван улыбнулся.

– Сударь, вы совершили сегодня серьезный демарш, - заметил Дюмурье.

– Да, сударь, знаю. Крайне серьезный, - подтвердил Серван.

– Вы получили приказ короля действовать таким образом?

– Признаюсь, сударь, нет.

– Тогда почему вы так поступили?

– Потому что это мое право как частного лица и гражданина.

– Значит, вы представили это поджигательское предложение в качестве частного лица и гражданина?

– Именно.

– Тогда почему вы подписались не только фамилией, но и прибавили .военный министр.?

– Потому что я хотел показать Собранию, что готов как министр поддержать то, чего требую как гражданин.

– Сударь, - объявил Дюмурье, - ваши действия обличают в вас и дурного гражданина, и дурного министра.

– Позвольте мне, сударь, - возразил Серван, - самому судить о вещах, которые касаются моей совести. Если бы мне понадобился судья в столь деликатном вопросе, я постарался бы, чтобы его звали не Дюмурье. Дюмурье побледнел и сделал шаг навстречу Сервану. Серван положил руку на эфес шпаги. Дюмурье повторил его движение. Тут вошел король. Он еще не знал о предложении Сервана. Министры умолчали о нем. Назавтра декрет о сборе двадцати тысяч федератов в Париже обсуждался в Законодательном собрании. Король был ошеломлен этой новостью. Он вызвал Дюмурье.

– Сударь, вы верный слуга, - сказал Людовик XVI, - и мне известно, как вы защищали интересы королевской власти от этого негодяя Сервана.

– Благодарю, ваше величество, - ответил Дюмурье и после некоторой паузы осведомился: - А вашему величеству известно, что декрет прошел в Собрании?

– Нет, - сказал король, - да это и неважно. В нынешних обстоятельствах я решил воспользоваться своим правом вето. Дюмурье покачал головой.

– У вас иное мнение, сударь?

– Государь, - отвечал Дюмурье, - при отсутствии каких бы то ни было сил для оказания сопротивления, при том, что вы являетесь предметом подозрений большей части нации, ожесточенных нападок якобинцев, при весьма обдуманной политике республиканской партии подобное решение вашего величества означало бы объявление войны.

– Ну что ж, война так война!
– бросил король.
– Я объявил войну своим друзьям, почему я не могу объявить ее своим врагам?

– Государь, в той войне у нас десять шансов из десяти на победу, а в этой все десять на поражение.

– Но разве вы не знаете, с какой целью затребованы эти двадцать тысяч человек?

– Государь, дайте мне пять минут, и я докажу, что не только знаю, какова цель этого предложения, но и предугадываю, к чему оно приведет.

– Говорите, сударь, я слушаю. Опершись рукой на подлокотник кресла и подперев подбородок ладонью, Людовик XVI приготовился слушать своего министра.

– Государь, - начал Дюмурье, - те, кто потребовал этого декрета, являются врагами не только короля, но и отечества.

– Вот видите, вы сами это признаете!
– прервал его король.

– Скажу больше: осуществление этого декрета приведет к огромным несчастьям.

– Ну так...

– Позвольте, государь...

– Да, да, продолжайте.

– Военный министр совершил преступление, потребовав собрать двадцать тысяч человек рядом с Парижем, в то время как армии наши слабы, границы оголены, казна пуста.

– Да, я тоже считаю это преступлением, - согласился король.

– Это не только преступление, государь, но и, что стократ хуже, неосторожность. Крайне неосторожно предлагать Собранию сбор недисциплинированной толпы, разжигая ее патриотизм с опасностью, что первый попавшийся честолюбец может стать ее вожаком.

– Это Жиронда говорит устами Сервана!

– Совершенно верно, государь, только воспользуется этим вовсе не Жиронда.

– А кто же? Быть может, фейаны?

– Не те и не другие, а якобинцы. Якобинские клубы распространились по всему королевству, и из двадцати тысяч федератов, думаю, девятнадцать окажутся их приверженцами. Поверьте мне, государь, зачинщики декрета будут низвергнуты этим самым декретом.

– О, если бы я мог поверить в это, я почти утешился бы!
– воскликнул король.

– Итак, государь, я полагаю, что декрет представляет опасность для нации, для короля, для Национального собрания, а главное, для самих его авторов, которых он покарает, но тем не менее, государь, мнение мое однозначно: вы можете лишь одобрить декрет. Столь изощренное коварство подстрекнуло его появление, что я убежден, государь: тут замешана женщина!

– Госпожа Ролан, не так ли? Ну что бы женщинам прясть, вязать, только бы они не занимались политикой!

– Что вы хотите, государь! Госпожа де Ментенон, госпожа де Помпадур, госпожа Дюбарри отучили их заниматься исконно женскими делами... Итак, как я уже сказал, декрет был задуман с изощренным коварством, обсуждался с воодушевлением, принят с энтузиазмом. Все словно ослепли и не видят последствий этого злосчастного декрета, и, если вы даже наложите на него вето, он все равно будет исполнен. Только вместо двадцати тысяч человек, собранных в соответствии с законом, благодаря чему их можно будет заставить подчиняться приказам, из провинции к приближающемуся празднику Федерации без всякого закона прибудут сорок тысяч, и они одним ударом смогут смести и Конституцию, и Законодательное собрание, и трон. Если бы мы были победителями, а не потерпели поражения, - понизив голос, добавил Дюмурье, - если бы у меня был повод назначить Лафайета главнокомандующим и передать ему под командование сто тысяч человек, я сказал бы вам: "Государь, не соглашайтесь!" Но мы потерпели поражение и внутри страны, и за границей, поэтому я говорю вам, государь: "Согласитесь!" В дверь короля заскреблись.

– Войдите!
– сказал Людовик XVI. Вошел лакей Тьерри.

– Государь, - доложил он, - министр юстиции господин Дюрантон просит позволения поговорить с вашим величеством.

– Что он от меня хочет? Узнайте, господин Дюмурье. Дюмурье вышел. В ту же секунду из-за портьеры, закрывающей дверь, что вела в покои королевы, появилась Мария Антуанетта.

– Государь, будьте тверды!
– воскликнула она.
– Этот Дюмурье такой же якобинец, как и остальные! Разве он не напялил красный колпак? Что же до Лафайета, вы знаете, я предпочту погибнуть без его помощи, нежели быть обязанной спасением ему! Но тут послышались приближающиеся к двери шаги Дюмурье, портьера опустилась, и видение исчезло.

XLВЕТО

Едва опустилась портьера, открылась дверь, и вошел Дюмурье.

– Государь, - сообщил он, - только что по предложению господина Верньо прошел декрет о священниках.

– Но это уже заговор, - вскочив, заявил король.
– И о чем трактует этот декрет?

– Вот он, государь. Господин Дюрантон принес вам его. Я полагаю, ваше величество окажет мне честь, позволив высказать свое мнение о нем, прежде чем выступить на Совете.

– Вы правы. Дайте-ка его. Голосом, дрожащим от волнения, король прочитал декрет, текст которого мы уже приводили. Прочитав, король смял и отбросил листок.