Грань

Кевин не ответил, но на секунду на его лице появилось очень страшное выражение, будто мышцы свела судорога. Он отвернулся.

– Судебный медик, осмотревший вас в день инцидента, выявил у вас следы побоев разной степени давности, – отчужденно проговорил Стэнхоуп, перевернув страницу. – Это сделала она или Кирк?

Квинси, поджав губы, опустил подбородок и нервно повел плечами, будто пытался сбросить с себя невидимую руку. Его дыхание стало резким и частым. Адвокату показалось, что Кевин вот-вот расплачется, но тот лишь заморгал интенсивнее.

– Послушайте, я действительно должен знать правду, – попытался успокоить его Чарльз. – Если вы пытались защищаться, то это в корне меняет дело.

– Я пытался защитить свое место во дворце, остальное не имеет значения, – гордо произнес Кевин.

– Ну конечно, – саркастически выдавил Чарльз. Его начинали раздражать бредовые фантазии парня.

– Вы смеетесь надо мной, – разочарованно вздохнул Кевин. – Хотя вы поклялись следовать за мной. Вы не верите, что я достоин занять это место. И как мне донести до вас, что оно мое по праву, не потому что я был рожден таким?! Всю мою жизнь я шел к этому, и это был тяжелый путь. Я усердно трудился, отдавая всего себя.

Он опустил покрасневшие глаза. Его руки переместились со стола на колени. Он нервно теребил подушечки пальцев, точно пытался вернуть им чувствительность. Чарльз попытался совладать со своим неприкрытым изумлением. Квинси не трогали вопросы о матери и прежней его жизни. Но когда речь заходила о «троне», он становился слишком эмоциональным. Нужно было вернуть его прежнее расположение.

– Сир, я расстроил вас. Прошу меня простить, – Стэнхоуп виновато опустил голову. – Но то, что вы сделали – это преступление, и за него нас будут судить.

– Мне об этом известно, – сказал Кевин, отвернувшись. – Но в тот момент я не видел иного выхода.

Стэнхоуп потер лоб. Как же сложно было с этим парнем. Повисло продолжительное напряженное молчание.

– Вы выглядите встревоженным, – внезапно произнес Кевин. Его взгляд все так же был направлен в сторону, однако голос звучал спокойно и даже слегка сочувственно.

– Простите? – Чарльз понятия не имел, в какую сторону будет развиваться разговор.

– Вчера вы были подавлены. Я заметил это, едва вы вошли, – пояснил Кевин. – А сегодня ваши глаза полны тревоги. С вами приключилось нечто неприятное после нашей встречи?

Квинси взглянул на адвоката в ожидании ответа.

– Нет, – покачал головой тот. – Ничего такого.

– Это хорошо, – на его губах мелькнула едва заметная улыбка. – Я много размышлял. Я не хотел бы, чтобы вы подвергали себя опасности из-за данной мне клятвы. Ведь если что-то произойдет, я не смогу вас защитить.

Стэнхоуп на мгновение потерял дар речи. Он решил, что парень, должно быть, шутит. Но тот, казалось, был совершенно искренним.

– Вы беспокоитесь обо мне? – недоуменно уточнил он.

– А что мне еще остается? – вздохнул Кевин. – Вы – единственный мой заступник.

От таких слов Чарльзу стало немного не по себе.

– Прошу прощения, но моя встревоженность не связана с вами.

Кевин одарил его полным недоверия взглядом.

– Мой отец скончался позавчера, – продолжил Стэнхоуп, стараясь придать голосу беспечный тон. – Моя мачеха грозит лишить меня наследства.

Чарльз знал, что такие откровения идут вразрез с профессиональной этикой. Но ему показалось, что сохранить доверие клиента в этой ситуации куда важнее. К тому же он не сказал ничего такого, чего скоро нельзя будет прочесть в желтой прессе. Кевин сочувственно покачал головой, его холодные глаза вдруг стали невероятно грустными.

– Мне очень жаль, – произнес он тихо и выразительно.

От его голоса у Чарльза почему-то защемило в груди. Он понимал, насколько это нелепо, вот так получать соболезнования от своего подзащитного, обвиняемого в убийстве. Но так вышло, что это были единственные слова утешения, что он получил. И то была искренность, в которую он верил. Семь лет Стэнхоуп пытался доказать отцу, что он достойный сын. Он учился и работал, не зная отдыха. Он шел к своей цели – стать барристером, невзирая на бедность, дискриминацию, насмешки коллег и начальства. Он забыл о своих желаниях, наплевал на потребности. И вот, когда он наконец получил мантию, отец умер, оставив его одного. И Чарльз понятия не имел, куда ему двигаться дальше.

Он склонился над столом, подперев кулаком лоб. Он не плакал. Разревись он здесь, не стерпел бы позора. Его взгляд уперся в расплывающиеся строчки на белой бумаге. Кевин поднялся и подошел к нему. Закованные в наручники руки опустились адвокату на плечо. Кевин был совсем как ребенок, пытающийся утешить взрослого. Да он по сути и был ребенком. Стэнхоуп вздохнул.

– Завтра вас переведут в следственный изолятор, – сказал он, поднимая взгляд на юношу. Тот кивнул. – До суда вы будете находиться там. Но волноваться не стоит, я буду навещать вас. Если я вам срочно понадоблюсь, вы сможете со мной связаться.

Чарльз распрощался с Кевином и покинул здание полиции. Его недоистерика навела его, по крайней мере, на одну дельную мысль. Как любой ребенок, Кевин должен был ходить в школу. Адвокат позвонил миссис Одли, и она рассказала ему, что Кевин посещал католическую школу при церкви Святой Марии.

Еще будучи подростком, Чарльз сам познал всю прелесть католических школ с раздельным обучением. Полсотни юношей, переживавших пубертат, честно пытавшихся усмирить буйство гормонов, с переменным успехом внимали учению о милосердии, добре и любви к Господу. Едва ли их можно было осуждать за то, что иногда они воспринимали «возлюби ближнего своего» буквально. Стэнхоуп, осознавший свою ориентацию в довольно раннем возрасте, был готов протянуть руку помощи любому заплутавшему товарищу, чем впоследствии и навлек на свою голову беду в виде скандала, исключения из школы и первой серьезной размолвки с отцом.

О своем приходе адвокат уведомил директора школы заранее. Он кратко изложил причину своего обращения и пояснил, что ему нужна характеристика Кевина с места обучения. Директор его понял и назначил встречу после полудня, заверив, что подготовит всю необходимую информацию. К удивлению Чарльза, оказалось, что Кевин уже выпустился из старшей школы. Адвокату даже разрешили взглянуть на копию табеля, прилагавшегося к его диплому.

– Квинси выпустился раньше, чем положено, но дело было не столько в интеллектуальных способностях, сколько в усердии и старании, – сказал его классный руководитель. – Он все время занимался, до закрытия сидел в библиотеке, потому и смог закончить школу экстерном. Обычно мы не одобряем такой подход, но ситуация в его семье была довольно сложная.

– Что вы имеете ввиду? – уточнил детектив.

– Ну, вы наверное знаете, что мать Кевина была больна. Какие-то осложнения, очевидно после отбывания наказания. Он говорил, что после школы собирается пойти работать, чтобы помочь ей. Нести такой груз ответственности непросто, должно быть, его психика просто не выдержала.

Стэнхоуп был озадачен. Учителя Квинси в один голос твердили, что юноша был прямо золотым ребенком, послушным, учтивым и трудолюбивым. А узнав о причине его заключения, они начинали строить оправдывающие его версии произошедшего. Чарльз допускал, что преподаватели могут вести себя подобным образом по указке директора. Тот, как любой управляющий учебным заведением, беспокоился в первую очередь об имидже школы. Но факт оставался фактом – парень оказался достаточно способным, чтобы закончить школу в семнадцать лет. Ко всему Стэнхоуп выяснил, что у Кевина была особая тяга к искусству. Он даже принес школе несколько наград своими работами. Работы эти хранились в школе. И хотя адвокат не разбирался в живописи, все же нашел их интересными.