Грани Обсидиана. История Берты

– Поймали тех.. хрустов?

– Да. Пока здесь безопасно. Но лучше всегда с собой бери собаку. У людей слух и нюх хуже.

Вот вроде умный, а не понимает, что она потому Тура не берет, что порвет его пес при встрече, как есть порвет! Если бы Эрин к ним в дом захаживал, тогда Тур бы пообвык, к запаху принюхался, запомнил…

– Мать похлебку готовит, – сказала Берта, – тебя отведать зовет.

Хорошо ведь придумано; вроде как не она сама зазывает, а просто приглашение передает? Но, еще не договорив, Берта поняла: ничего хорошего. У Эрина остатки улыбки на лице растаяли, глаза сузились в щели, так что и цвета уже не разобрать.

– Прости, – сказал, помолчав, парень. – Нельзя мне.

Берта отвернулась, чтобы он досаду на ее лице не углядел. Бросила через плечо – хотелось шуткой, получилось ядовито:

– Никак ты снеговик, у нашей печки растаять боишься?

– Вроде того, – отозвался Эрин негромко.

Двое посидели рядом молча, глядя в разные стороны. Не дождешься от меня приглашения боле, ярилась про себя Берта: ишь, какой упертый да капризный, нельзя ему! Словно девица красная боится, обидят его! Когда молчать стало совсем невмоготу, Берта поднялась и, старательно обходя взглядом парня, промолвила:

– Ну что ж, пора мне. Прощай… снеговик!

Эрин вскочил следом.

– Подожди! – Даже чуть за рукав ее не схватил – отдернул пальцы, когда Берта на него глянула. – Я отдать тебе хотел…

Поспешно зашарил по карманам, за пазухой, в заплечной сумке, шипел, бормоча что-то вроде «где же они?.. потерял?.. забыл?», то и дело вскидывая взгляд, словно боясь, что девушка не вытерпит и уйдет. Зря боялся – заинтересованная Берта и с места не стронулась.

– Вот!

– Что это? – спросила она растерянно, хотя видела – что. Носки. Неказистые, серо-черные, даже на вид жесткие.

– Хотел отдать тебе, – повторил Эрин тише. – Тут речки незамерзшие, ты пару раз провалилась. До дому бежала в мокром. Они из конского волоса. Намокнут, подержи пару минут на морозе, потом помни, стукни друг о друга, вода и осыплется льдинками.

Эрин говорил непривычно быстро и много, точно боясь не успеть или забыть, что сказать хотел. Берта с раскрытым ртом смотрела то на него, то на протянутые носки.

– Сам вязал, – совсем тихо закончил парень. – Не побрезгуй.

Берта головой мотнула, с трудом удержав рвущийся наружу нервный смешок: вот же, и он с подарочком! Сказала сдавленно:

– Не побрезгую. Спасибо.

У Эрина радостно блеснули глаза. Но закончил разговор привычно:

– Меня на пару недель отсылают. Вернусь в… Высокое только к Зимнему празднику. Не жди.

И сорвался с места так, что полы полушубка взлетели. Ровно боялся, что Берта схватит его за эти самые полы и от себя не отпустит: только снег поземкой.

– И не собиралась я тебя ждать вовсе! – так же традиционно закричала девушка вслед. И уже открыто и радостно засмеялась, разглаживая неожиданный подарок. Вот же: думал о ней, беспокоился. Сам связал! Будет, о чем пошептаться при следующей встрече с Гутрун, рассказать подружке о новом удивительном знакомце.

Только уже повернув к дому, Берта сообразила: а когда же это Эрин видел, что она в ручей проваливалась? Получается, следил тайком, а она ни сном, ни духом?!

Или приглядывал, чтобы с новенькой в здешних местах ничего не случилось?

***

Первый год только перебравшаяся сюда семья Берты боялась даже за ворота лишний раз нос высунуть, поэтому не побывали ни на одной большой ярмарке, что устраивают под стенами замка в годовые срединные дни. Их так и называют: Зимняя, Весенняя, Летняя и Осенняя. Зато в этом году и просить отпустить не пришлось: мать Берту чуть ли не в спину вытолкала, благословив в путь-дорогу. Нисколько за кровиночку не обеспокоилась, посылая прямиком в логово страшных Хозяев. Берта подозревала, всё из-за того, что с торговым обозом едут с отцами и парни с Краинки. Да и на самой ярмарке со всего Приграничья народу будет.

Главное, гонор свой прятать куда подальше, к парням приглядываться, да на вечеринках не сидеть в темном углу бирючкой; себя показывать, улыбаться и разговоры разговаривать. Всё это мать втолковывала, собирая Берту в путь-дорогу. Вот в этом мешке пироги, сало, лепешки. Тут теплые носки, платок красивый, платье… не вздумай мне помять! Даже медью ссудила – скупо, наказав без крайней нужды не тратить. Ага, согласилась Берта, нетерпеливо поглядывая в окно, а еще лучше обратно привезти! Наскоро прижала к себе вздумавших реветь сестренок, пообещав с ярмарки леденцов-гостинцев, кивнула топтавшемуся тут же деду и потащила мешок с жалким своим товаром к уже ожидавшим на дороге саням.

Правда, пришлось задержаться, вернуть назад отправившегося за хозяйкой Тура.

– Охраняй дом, понял? Домой!

Враз поникший пес громко заскулил вслед.

Гутрун откинула навстречу подружке меховую полость.

– Залезай, поехали!

Соловая лошадка тронула с места так резво, словно ползимы ожидала поездки в Высокое. Берта только и успела оглянуться на свой дом, быстро исчезнувший за придорожными сугробами. Пристроила ноги среди мешков с товарами, поплотнее укуталась и принялась рассматривать проносящиеся мимо заснеженные деревья, словно никогда их до этого не видела, то и дело отвечая на улыбку оживленной Гутрун. Уехать вдаль от дома аж на целую неделю, увидеть ярмарку, замок Пограничников! Да и может – Берта поспешно запихала тайную мысль подальше – с Эрином встретиться; говорил же, как раз к Зимовороту вернется. За оставленную семью можно не волноваться – подружкины родители обещали навещать через день. Да и кузнец вниманием не оставлял; может, как раз что и сладится в отсутствие старшей дочери: Берте казалось, что немногословный Рёрик ее побаивается. Привыкла она после смерти отца быть не только кормильцем, но и зачастую главой семьи, даже мать бранилась на нее куда меньше…

И зимняя дорога в большой компании уже не страшила: к полудню они догнали обоз из трех саней, выехавший с Краинки еще затемно.

…Шагнув в двери постоялого двора, Берта даже приостановилась: нижний зал был переполнен, все ели, пили, говорили, обменивались приветствиями и ругательствами одновременно.

– Чего стала? – проворчал Моди, старший старостин сын, отталкивая ее с прохода. – Вот же корова, не обойдешь ее, не объедешь!

– Сам ты… телок безрогий, – беззлобно отругнулась Берта. Прошлым летом Моди сильно ей докучал, но сейчас, после зимнего безлюдного кукования на хуторе, надоесть пока не успел. Да еще от длинного стола махала Гутрун – той каким-то чудом удалось заполучить не только местечко на лавке, но и большую миску супа. Берта приткнулась с краю, с удовольствием уминая горячую похлебку и послушно глядя, куда указывала подруга: то на пригожего парня, то на девицу разряженную…

По говору вокруг было ясно, что в Приграничье селился народ из самых разных мест: иные и беседовали меж собой на своем наречье, переходя на общий язык лишь ради обслуги или соседей по столу. И одежки, даром, что все теплые меховые, украшены и сшиты по-разному; платки и платья с незнакомыми узорами. Серьги и височные кольца посверкивали и позванивали, притягивая взгляды. Некоторые проезжие еще и одежду расстегивали чуть не до исподнего – не от жары, а как бы невзначай показывая свои цветастые мониста да гайтаны.

Молодежи было немало. Видно, многие отцы-матери рассуждают, как Бертина родительница: деревень в Приграничье наперечет, стоят они друг от друга вдалеке, а потому где же знакомиться и приглядывать молодым себе пару, как не на праздниках всеобщих, ярмарках?

Сытая и согревшаяся Берта прислушивалась и к торговым разговорам: тут же били по рукам скупщики и промысловики; договаривались о цене, ниже которой «ни-ни» продавцы; похвалялись рукоделием умельцы… У нее самой тоже было, что продать – утаила несколько шкурок от глаз вездесущего старосты. Шибко дешевой была цена, которую тот за меха назначал, да и брал как бы нехотя, губу выворачивая и пофыркивая с пренебрежением – как ей казалось (не казалось?), притворно. Вот и решила Берта продать сама, но опасалась продешевить или, наоборот, слишком большую цену назначить, придется тогда возвращаться не солоно хлебавши. Надо сначала по рядам пройтись, прицениться, а потом уж свое предлагать…