Граница надежд

Ярослав встал и долго ходил по кабинету. Я видел, что ему трудно продолжать, но молчал. Пусть он сам найдет выход. Неужели он до конца своих дней останется таким?

— Ты снова начал выпивать, — остановился он передо мной и вытер пот со лба. — И делаешь это вечерами, чтобы люди не видели. Кого же ты боишься? Самого себя? Тебе недостает сил, знаний?.. А кто обладает этим багажом? Я? Драган? Знаешь ли ты, что происходит в твоем собственном доме?

— Да ты в своем уме?

— Оставил жену одну. На каждом перекрестке Жасмину поджидают то ее тетя Стефка Делиева, то бывший муж, не будем уж говорить о полковнике в отставке Велеве.

— Что ты сказал? А ну, повтори! — Я никак не мог прийти в себя от происшедшей в Ярославе внезапной перемены. То он был готов меня обнять, а теперь вдруг так перевернул мне душу, что я не сумел сразу отреагировать на его слова.

Мрачные мысли заставили меня вздрогнуть. Неужели Драган снова начнет копаться в прошлом? Но ведь он сам предложил помиловать Стефку Делиеву! А что касается семьи Велевых, то теперь она не имеет к Жасмине отношения, ведь Жасмина — моя жена.

— Не хочу думать, что тот Велико, который мог пойти на смерть, чтобы постоять за свою любовь, за свои идеи, уже перегорел, — продолжал Ярослав. — Душа этой женщины — как натянутая струна, исторгающая то песню, то стон. Может быть, она нуждается в тебе и ее устраивает твоя неотесанность? Или ты уже не горишь, потому что тебя подмяли наши будни?

Я молчал. У меня возникло такое чувство, что сболтну какую-нибудь глупость, если скажу хоть одно слово.

— Павел тоже с первого дня заперся в казарме. В твоем доме у его жены случился выкидыш. Ее увезли в больницу. Драган не в себе. А ты ничем не интересуешься! Опомнись! Казарма и работа от тебя не убегут. Сначала подумай о своем душевном равновесии, а уж потом бросайся в огонь.

— Жасмина моя жена! — с трудом проговорил я.

— Этого никто не оспаривает.

— А вот тебе стоит подумать о своем одиночестве. Я-то как-нибудь сам справлюсь со своими проблемами! — Я выпалил это, не подумав, озлобленный своим бессилием, а вышло так, словно сам себе дал пощечину. Ярослав еще больше побледнел, глаза у него ввалились и угасли. Жестокость ранит каждого человека... Но остановиться я уже не мог. Жасмина — мое больное место, и, видимо, эта боль так при мне и останется. И я никому не позволю прикасаться к ней, даже самой Жасмине.

— Я много раз думал о том, что же вас связывает, — тихо заговорил Ярослав. — И убедился в том, что она более гордая, чем ты. Да, браток, ты как был крестьянским парнем, так им и остался. Одного ты никак не поймешь: какие бы звания и должности нам ни давали, какие бы почести нам ни оказывали, мы — люди. И нам свойственны и возвышенные чувства, и низменные страсти. Ты затрагиваешь мои самые уязвимые места, чтобы отвлечь мое внимание от своей особы. Я не сержусь на тебя. Но запомни: я всегда буду страдать из-за того, что не могу, не должен иметь детей. А у тебя есть Сильва. Ты хоть о ней подумай...

Последние слова он выговорил еле слышно. Рука, сжимавшая угол письменного стола, как-то безжизненно опустилась, и я заметил, как посинели ногти на его пальцах. Я знал, что в момент приступа у него нет сил говорить, но продолжал стоять напротив него, как человек, который нанес удар и теперь следит, какой же будет от этого эффект. Сознавал всю нелепость своего поведения, но ничего не мог с собой поделать, не нашел в себе мужества признаться ему в том, что я на самом деле думал.

— Ну, довольно! — с трудом выговорил Ярослав.

Я вышел. Вот как в жизни бывает: Ярослав знал, что необходимо Жасмине, а я — нет. Ладно, постараюсь выяснить, чего она хочет, ничего не забыть и ничего не упустить, не давать повода для страданий. Трагикомедия! Смех сквозь слезы!

Дверь оказалась запертой. У меня был свой ключ, но я изо всех сил нажимал на кнопку звонка. В доме стояла тишина.

Открыв дверь, я вошел в квартиру и остановился в прихожей. Был уверен, что в одной из комнат нет никого, но в детской...

Вошел туда. Прижав к щеке тряпичного мишку, Сильва спала крепким сном. Я решил не будить ее, тихо вышел, прикрыл дверь и на первом попавшемся листке бумаги написал:

«Забегал на минутку. Сильва спала. Тебя не застал. Пожалуйста, подумай, в чем ты нуждаешься. Скоро приду.

Велико».

Ничего больше и не нужно было говорить.

По ледяным дорожкам на тротуарах катались дети. Я почувствовал, что мои ноги теряют устойчивость на этом сверкающем льду, и замедлил шаг. Того и гляди поскользнешься, упадешь и насмешишь детей. А разве жизнь не похожа на огромный каток? Одни падают, встают, а другие демонстрируют свое равновесие. Играют...

В штабе царило странное оживление. Не успел я войти в коридор, как мне доложили, что меня ждет начальник штаба капитан Генчев.

— Капитан Генчев, через полчаса командиров батальонов ко мне! Принесите мне и штатное расписание!

Я отдавал приказы, а Генчев смотрел на меня, но с места не сдвинулся.

— Товарищ майор, в кабинете вас ждут люди!

— Что за люди?

— А разве поручик Свиларов не нашел вас?

— Я спрашиваю: какие люди и при чем здесь Свиларов?.. Никто меня не находил; а почему, собственно, нужно было меня искать? Я не заблудился, и мне не нужна охрана. Ты знал, где меня можно найти. Или забыл мой телефон?

— Товарищ майор, я знал, где вы находитесь, и телефон не забыл, но...

Я зашел в кабинет капитана Генчева. Хотел в его глазах прочесть то, что он собирался мне сказать, но капитан смотрел на меня то ли смущенно, то ли виновато.

— Ваш вестовой, рядовой Кочо Ангелов...

— Умер, что ли?

— Хуже. Сбежал. Сегодня ночью вместе с одним солдатом из хозяйственной роты.

— Ночью?

— Их побег обнаружили к десяти часам утра, когда командир хозяйственной роты вернулся с товарной станции.

Он продолжал говорить, а я мысленно перенесся в сорок шестой год. Тогда, в сорок шестом, сбежали солдаты моей батареи. Правда, в то время командирами были еще царские офицеры, и мы с полным правом могли сомневаться в них.

Вчера мой вестовой принес мне воды и, уходя, пожелал спокойной ночи. Он осторожно прикрыл дверь моего кабинета, и звук его шагов затих в коридоре. Забота вестового обрадовала меня. Дело в конечном счете не в том, что я — командир, а он — вестовой. Просто меня тронули его человечность, добрая улыбка.

— А они ничего не прихватили с собой? — довольно спокойно спросил я.

— Ничего. До полуночи вестовой чистил лошадей. Потом он насыпал им корм...

— Говоришь, до полуночи чистил лошадей?

— Так доложили дневальные по конюшне.

— А кто сейчас в моем кабинете? — задавал я вопрос за вопросом, будто только что проснулся и никак не могу сориентироваться, где нахожусь.

— Подпоручик Прангов и двое в штатском.

Я не стал его больше расспрашивать, не было необходимости. Самое важное мне уже известно. Я знал, что за этим последует. Мое внимание привлек тот факт, что вестовой, который одновременно исполнял обязанности и ездового, до полуночи находился в конюшне, чистил лошадей, кормил их...