Граница надежд

Второй раз в этот день я бежала по улицам, охваченная паникой. Прежде всего я подумала о Сильве, потом о Велико... Не помню, как добралась до дому.

Открыв дверь детской, я увидела, что Сильва сидит на постели. Она едва повернула головку, чтобы посмотреть на меня.

— Я голодная. Ты бросила меня одну, и я не знала, что мне делать. — Она принялась баюкать своего тряпичного мишку. — Ах ты непослушный! Ничего не понимаешь, а мамочка о тебе заботится...

Стоя в дверях, я любовалась безмятежностью маленькой умницы. А ведь и она вырастет, захочет идти своей дорогой, иметь свою жизнь.

Я едва добралась до дивана и даже забыла, что Сильва голодна и в ее комнатке надо затопить печь. Позже, выйдя в коридор, заметила на столике какую-то бумажку. Это оказалась записка:

«Забегал на минутку. Сильва спала. Тебя не застал. Пожалуйста, подумай, в чем ты нуждаешься. Скоро приду.

Велико».

О, как я сожалела о том, что мы не встретились! Я прижала записку к груди, словно пыталась мысленно поговорить с ним, узнать его мысли.

Мое поведение можно было счесть непристойным: в тот момент я забыла и о Венете, и о ее страданиях, и даже о том, что Сильва проголодалась и ждет меня в соседней комнате. Я слонялась по дому, не отдавая себе отчета в том, чем занимаюсь. Как-то совсем машинально покормила дочку, убрала комнаты. На улице уже стемнело, а я все еще не снимала передник. Наконец выбрала платье, которое больше всего нравилось Велико, и переоделась. Посмотрела на себя в зеркало. Мне исполнилось двадцать семь лет, а на меня смотрела зрелая женщина, прошедшая через труднейшие житейские испытания. И усталая. А какие глаза!.. Никогда раньше я не присматривалась к своей внешности, к глазам. Какой блуждающий, мутный взгляд... Обнаружив это, я просто ужаснулась. Неужели глаза так предательски выдают мое душевное состояние? Неужели от Велико ничего нельзя скрыть? Поймет ли он меня правильно?..

Кто-то позвонил. Я похолодела, руки стали ледяными. Открыла дверь и увидела свою тетю Стефку Делиеву. Она держала над головой старый зонтик.

Тетя сразу поняла, что застала меня врасплох, но ничуть не смутилась. Закрыла зонтик, и я невольно обратила внимание на струйку воды, стекавшую на каменные ступени с посеребренного наконечника.

— Зашла на минутку, — произнесла тетя и прошла мимо меня. Я уступила ей дорогу, как незнакомому человеку, от которого нельзя ожидать добрых вестей, но и выгнать которого нельзя. — Мужа нет дома, не так ли? — Она осмотрела комнату так, словно собралась ее покупать.

— Он может вернуться в любую минуту.

— Я не боюсь его, но без него будет лучше. Значит, ты сменила простор и уют дома Велевых на эту дыру?

— Не жалуюсь. Ты знаешь, что в этих вопросах мы придерживаемся противоположных мнений.

— Знаю! И несмотря на это, я пришла. Времена теперь такие. С тех пор как существует мир, слабый идет к сильному, бедный просит у богатого.

— Ну и что же дальше? — От одного ее взгляда у меня темнело в глазах.

— Я всего лишь хочу напомнить тебе кое-какие житейские правила, чтобы ты поняла: я не капитулировала и вы меня не запугали.

— Благодарю за старания, тетя. Но если бы ты даже не сказала мне всего этого... Я ведь знаю тебя лучше, чем ты предполагаешь.

— Прекрасно! Ты избавляешь меня от излишнего унижения.

— Слушаю тебя! — Я торопилась, ведь Велико мог вот-вот прийти, и непрошеный визит тетки помешал бы нашей столь долгожданной встрече.

— Тебе известно, что меня приговорили к пяти годам тюремного заключения за мою любовь, за мои убеждения.

— Это было давно, дело прошлое.

— Да, но это никогда не забудется. Тебе известно и другое: в наших банках конфискованы все мои сбережения. Формально я получила свободу, а по сути обречена на голодную смерть.

— По тебе этого не скажешь, тетя. Если бы ты все это рассказала кому-нибудь другому, возможно, тебе и поверили бы, но я...

— Твой фанатизм мне известен, так же как и твоя бессердечность. Ты убила своего первого и законного мужа — молодого Велева, такого талантливого человека. Убила его душу. Но со мной тебе будет труднее справиться.

— Ты пришла меня запугать? — поднялась я со стула, готовая выставить ее за дверь.

Тетя тоже поднялась. Наверное, догадалась о моем намерении.

— Я пришла к своей столь влиятельной племяннице с двумя предложениями.

Я не стала уточнять с какими, меня это ничуть не интересовало. Даже ее ирония меня не тронула. А тетя продолжала:

— У меня есть дорогая французская мебель. Я бы отдала ее тебе, а ты дай мне за это небольшую сумму. Ты можешь временно взять из банка те деньги, которые я внесла на твое имя много лет назад, и одолжить мне их на один год. Я верну долг в двукратном размере и даже не потребую никакой компенсации за мебель.

Меня рассмешило ее предложение. Французская мебель, деньги в банке, компенсация... Какое-то средневековье. Даже тюрьма никак не повлияла на нее.

А тетя ждала ответа. Она была уверена, что ее слова произведут на меня впечатление, и, видимо, считала, что я в этот момент прикидываю в уме, какую можно из всего этого извлечь для себя выгоду.

— Мебель у меня есть, тетя. Я ни в чем не нуждаюсь. Что касается денег, то сберегательную книжку я передала своему бывшему супругу еще до того, как мы развелись. Даже доверенность ему дала. Деньги ваши! Можете располагать ими как хотите.

— Ты сумела в нужный момент освободиться от предрассудков: для тебя отцовская кровь ничего не стоит, — съязвила тетя. Она всегда впадала в подобное состояние, когда чувствовала, что теряет почву под ногами.

— Вероятно, во мне в большей степени сказывается материнская кровь, — не осталась я в долгу, но она даже бровью не повела. Переложила зонт в другую руку и добавила:

— Ну а теперь о самом важном. Твой муж ныне всесилен.

— Да ну? И что из этого следует? — Меня снова охватило желание выгнать ее.

— Мне нужен пропуск в пограничный город нашей области, чтобы устроить неотложные личные дела торгового характера. Ты одна можешь мне помочь.

— Ты убеждена в этом?

— Даже больше, чем в том, что я все еще жива и стою рядом с тобой.

— Должна тебя разочаровать. Мой муж — военный, а не милиционер. А к милиции мы оба имеем такое же отношение, как и ты.

— Трусишь?

— Нет, лишь сожалею.

— И это твое последнее слово?

— Да, и притом абсолютно категоричное!

— А ты не боишься, что я могу чем-нибудь нарушить твое семейное счастье?

— Всегда можно причинить зло человеку. Все зависит от того, кто и что задумал.

— Твоя переписка с Гансом из Лейпцига находится у меня в сейфе.

— Подлость остается подлостью, тетя, хотя цену ей пока и не установили. Мой муж знает обо мне все, но, к сожалению, я далеко не все знала о тебе. Весьма сожалею, но больше не желаю ни видеть тебя, ни когда-либо встречаться с тобой. Почему? Ты сама должна понять. А что касается писем, которыми ты пытаешься меня шантажировать, то можешь передать их в милицию или в органы государственной безопасности, чтобы они помогли тебе полностью реабилитировать себя.