Гравитация

Делая вид, что мне понадобилось заправить брюки в сапог, я присела, пряча лицо. Человек, ставивший на Гаспара во время гонок в каменной чаше и выглядевший его хорошим знакомым. Поставлявший вышибал желающим. Не его ли людьми были те громилы в сарае?

Иногда мне казалось, что существует какой-то определенный план, некая закономерность, которой убийца руководствовался, выбирая свою следующую жертву. А иногда казалось, что единственное, что им руководит — простая прихоть. Они хотят проверить — окажусь ли я такой же прихотью, и смогут ли Гаспара поймать в тот момент, когда он потеряет контроль?

Я разгладила и без того узкие джинсы и поднялась на ноги. Бьёрн смотрел на меня сверху вниз, как огромная каменная статуя с острова Пасхи.

— Великолепно, — заявила я, — значит, будем делать так, как предложила Анна.

* * *

Ни один предложенный Тагамуто вариант не подходит, более того — каждый из них выглядит так нелепо и искусственно, что я заявляю — если они хотят результатов, то пусть дадут мне самой решать. Высказываюсь я конечно очень грубо, но зато спустя некоторое время Анна вынуждена согласиться и отдать поводья в мои руки.

Из головы не выходит приветствующий своих зрителей труп, с которого снята чулком кожа, словно огромная змея скинула прежнюю одежку. Я снова и снова возвращаюсь к этому сравнению, беспокоящему как ноющий зуб. Сидеть на жестком, ровном полу не очень приятно, я подтягиваю ноги, усаживаясь по-турецки. Когда мои ноги скрещиваются в более приятной позе, я наконец-то понимаю — чем меня зацепила эта мысль. Это же так очевидно, так понятно и всегда было на виду. Костоломы. Трое выпотрошенных.

Каждая жертва оставалась охотничьим украшением, с приложенным к нему посланием, рассказывающим о том — кем был трофей до своей смерти. Боюсь, что если придет мой черед, то Гаспар отрежет мне язык и вылущит мой мозг, как ядро грецкого ореха, вполне очевидно намекая на то, чем я заслужила его гнев. Как же до сих пор не поняла этого Тагамуто, не увидела приложенных к телам своеобразных записок?

Мои мышцы успевают так затечь, что я с трудом шевелюсь. Сколько прошло времени — не знаю, каждая связка ноет, но я не собираюсь отсюда уходить. Облокотившись на прямую поверхность, я успеваю даже немного подремать — будто провалилась в ватное небытие. Выныриваю оттуда я так внезапно, что, кажется будто глаза закрылись всего на пару секунд. Однако, сгущающиеся сумерки опровергают это, прошло гораздо больше времени. Как бы там не было, я продолжаю сидеть на месте в ожидании.

Даже если он удивлен, то этого не прочитать по его лицу. Гаспар стоит прямо передо мной, рассматривая мою съежившуюся под его дверью фигуру, и, лишь спустя некоторое время, протягивает руку, предлагая помочь подняться. Это весьма кстати, так как мои ноги словно окаменели, и разогнуть их не так-то просто.

— Что случилось, Ивана? — Я не сомневалась, что голос его будет полон неподдельного участия. Рука Гаспара, которую я отпустила с чуть большей поспешностью, чем нужно, еле заметно дергается, словно он хочет возобновить тактильный контакт, но останавливает себя.

Я опускаю глаза, мысленно хлещу себя по лицу, призывая собраться, затем немного хмуро, что вполне соответствует моим мыслям и образу, произношу:

— Нам нужно поговорить.

Лицо Гаспара отражает почти торжество, вперемешку с удовлетворением. Словно он ожидал, что я приду, не смогу оставаться в стороне и приду. Он открывает дверь своей квартиры, придерживает её, пропуская меня вперед.

Я даже останавливаюсь на месте, оглядывая совершенно новое помещение. Прежней квартиры нет, сейчас на полу лежит мягкий ковролин персикового цвета. Большой диван тянется вдоль стены, рабочий стол и несколько плетеных стульев стоят у окна. На небольшой этажерке в углу поблескивает гранями ваза. И в ней рассыпаются пурпурными каплями розы. Я не узнаю прежнюю квартиру Гаспара.

— Проходи, — он кивает на диван, а сам направляется за стеклянно-металлическую перегородку, разделяющую студию и кухню. Осторожно опускаюсь на край дивана, здесь, в этой обстановке, сменившейся как по мановению волшебной палочки, я ощущаю себя немного растерянно. Мои джинсы слишком дешево выглядят на мягкой ткани обивки, а я сама кажусь залетевшей в роскошные хоромы вороной.

Гаспар возвращается, неся поднос с парой чашек. Это своеобразный ритуал, который мы проводили каждый вечер, когда он заглядывал ко мне домой. И сейчас его действия — это тонкий намек, своего рода напоминание о наших встречах. Белый флаг перемирия на момент переговоров.

Мужчина придвигает к дивану стул, располагаясь напротив меня. Он сохраняет между нами дистанцию, давая мне личное пространство и при этом оставаясь в зоне диалога. От предложенного кофе я отказываюсь, этот жест показывает, что я знаю подтекст, но прикидываться, что всё — как прежде, не буду. Гаспар же делает небольшой глоток, осторожно откладывая в сторону, на поднос кофейную ложечку. Он скинул пальто и сидит передо мной, демонстрируя уязвимость, отсутствие угрозы и готовность к диалогу. При этом он ждет, ждет моей инициативы, что я заговорю первой. Я знаю, что Гаспар может ждать своего достаточно долго, если это ему нужно.

— Ты внес за меня залог, — почему я произношу именно это, понятия не имею. Слова выходят наружу мучительно и напряженно, я ненавижу себя за то, что говорю и как веду себя. Но все же помню, что если лгу я, то и мужчина напротив меня — далеко не ангел, и не обычный человек, обманывать которого и медленно пытаться увести за собой в нужную сторону мерзко. Передо мной тот, кто убивает других и не испытывает угрызений совести. Эти мысли помогают мне, но совсем немного. Гадкий, мутный осадок всё равно не оседает.

— Я не хотел, чтобы ты находилась в полиции. Это не самое лучшее место для пребывания там, — Гаспар пожимает плечами так, словно я сообщила ему, что вода — мокрая.

— В любом случае спасибо. Я верну тебе долг, — выходит гораздо более резко, чем должны звучать слова благодарности.

— Мы друзья, Ван, — напоминает мне он.

— Уверена, что мы никогда не были по-настоящему друзьями, — это не то, что должно было сорваться с моих губ, но такие слова не позволяют мне переигрывать в разворачивающемся акте нашего спектакля.

— И поэтому ты хотела убить меня, пыталась перерезать мне горло — голос Гаспара звучит с укором, и я не обманываюсь мягкостью его взгляда. Он наблюдает за мной.

— Да, — я киваю, — хотела. И не уверена, что не хочу этого больше.

Моё заявление не заставляет его, как любого нормального человека, выставить меня за дверь. Гаспар не улыбается, но и не меняет мягкую интонацию голоса, когда интересуется:

— Ты хотела обсудить это?

— Не совсем. Я хотела сказать, что, несмотря на это, с тобой я не ощущаю себя одиноко. Я живая, — каждое слово заставляет мои связки кровоточить.

Ощущение, что я наелась грязи, прямо таки въедается в кожу, и мой жалкий, озлобленый вид соответствует моим словам. Гаспар молчит, очевидно просчитывая варианты того, что я лгу. А затем протягивает руку, чтобы провести по моему лицу так же невинно и без двусмысленного подтекста, словно успокаивает меня.

— Я хочу предложить небольшую сделку, Ван, — моё имя, сокращенное до прозвища и произнесенное его голосом, хлещет меня как плеть, оставляющая багровые полосы. Я не дергаюсь, когда Гаспар касается меня, но с большим трудом заставляю себя подавить желание отодвинуться и спрашиваю: