Грех

Воротаотворились: двамужикав нечистых телогрейках выкатили натележке автомобильный мотор, -- и Нинкасквозь створ углядела, как высыпали монахи из трапезной. Пристроилась, чтоб видеть -- ее монашка, кажется, не было среди них; впрочем, навернякали?
– - в минуту рассыпались они, рассеялись, разошлись по двору, дварослых красавцатолько остались в скверике, театрально кормя голубей с рук.

Нинкавошлав проходную, спросилау сухорукого, в мирское одетого вахтера:

– - Что? Туданельзя?

– - А вы по какому делу?

– - Ищу одногою монаха. Оню -- и замялась.

– - Как его звать?

– - помог вахтер.

– - Не знаю, -- ответилаНинка.

– - В каком чине?

– - Не знаю. Кажетсяю нет, не знаю!

Вахтер развел здоровой рукою.

– - Я понимаю, -- сказалаНинка.
– - Извините, -- и совсем было ушла, как ее осенило.
– - Оню оню неделю назад егою побилию Сильно.

– - А-аю -- понял вахтер, о ком речь.
– - Агафан! Сейчас мы ему позвоним.

– - Как вы сказали? Как его звать?

– - Отец Агафангел.

Телефон не отвечал.

– - Сейчас, -- сказал сухорукий, сновавзявшись задиск.
– - Вы там подождите, -- и кивнул запроходную.

Нинкапокорно вышла, прошептала:

– - А-га-фан-гелю Отец!
– - и прыснулатак громко и весело, что красавцы, продолжающие кормить голубей, обаразом оглянулись нахохоток.

Вахтер приоткрыл окошко:

– - Он сегодня в соборе служит.

– - Где?
– - не понялаНинка.

– - В соборе, -- кивнул сухорукий нагромаду Троицкого.

В церкви онаоказалась впервые в жизни. Неделю тосковавшая по монаху, казнившаяся виною, час проведшая в лавре, Нинкавполне готовабылаподдаться таинственному обаянию храмовой обстановки: пенье, свечи, черные лики в золоте фонов и окладов, полутьмаю Долго простояланапороге, давая привыкнуть и глазам, и заколотившемуся сверх меры сердечку. Потом шагнулав глубину.

В боковом приделе иеромонах Агафангел отпевал высохшую старушку в черном, овеваемую синим дымом дьяконовакадила, окруженную несколькими похожими старушками. Нинкадаже не вдруг повериласебе, что это -- ее монашек: таким недоступно возвышенным казался он в парчовом одеянии.

Онаотступилаво тьму, но Агафангел уже ее заметил и, о ужас!
– - в самый момент произнесения заупокойной молитвы не сумел отогнать кощунственное видение: нинкинаголова, поворачиваемая трупно-белой, огромной ладонью жлоба-шофера.

Нинканацыпочках подошлак женщине, торгующей зазагородкою свечами, иконами, книгами, шепнула:

– - Сколько будет ещею ну, это?..
– - и кивнулав сторону гроба.

– - Служба?
– - спросилаженщина.

– - Во-во, служба.

– - Часадва.

– - Так до-олго?! А какая у вас книжкасамаяю священная? Эта, да?
– ткнулапальчиком в нетолстое черное Евангелие, полезлав сумочку заденьгами.
– А этот вот, поп, он через какие двери выходит?..

Жизнь бурлилаперед стенами лавры: фарцовая, торговая, валютная: ЫЖигулиы, ЫВолгиы, иномарки, простые и интуристовские автобусы, фотоаппараты и видеокамеры, неимоверное количество расписных яичек всех размеров, до страусиного, ложки, матрешки, картинки с куполами и крестами, оловянные и алюминиевые распятия, книги, газетыю И много-много ашотиковю

Нинкас Евангелием под мышкою жадно, словно три дня голодала, елау ступенек старого троллейбуса, превращенного в кооперативную забегаловку, пирожки, запивая пепси из горлышка, и видно по ней было, что, подобно альпинистке, спустившейся с высокой горы, дышит онане надышится воздухом: может, и вонючим, нечистым, но, во всяком случае, не разреженным, нормальной, привычной плотности.

Шофер стал наподножку полузаполненного ПАЗика:

– - Ну?! Кто еще до Москвы? Пятеркас носа! Есть желающие?

Какие-то желающие оказались, и Нинкатоже встрепенулась, двинулась было к автобусу, но затормозиланаполпутию

юСторож запирал парадные двери собора. Агафангел разоблачился уже, но все не решался выйти из церкви, мялся в дверях. Старушку даже убирающую подозвал, собрался пустить наразведку, но устыдился, перекрестил, отправил с Богом.

И точно: в лиловом настое вечера, почти слившаяся темным своим платьем с черным древесным стволом, поджидалаНинка.

– - Здравствуйте, -- сказалапересохшими вдруг связками.

– - Здравствуйте, -- остановился наполноге монах.

– - А вы что, и впрямь -- Агафангел? Непривычно очень. Вы и в паспорте так?

– - Н-нетю в паспорте -- по-другому. Сергей.

– - А я -- Нина, -- и Нинкаподалаладошку лодочкой.
– - Познакомились, значит.

Монах коротко пожал ладошку и отдернул руку. Мимо прошли двое долгополых, недлинно, но цепко посмотрели напарочку.

– - У вас, наверное, неприятности будут, что я прям' сюдазаявилась?

– - Не будут. А что вы, Нина, собственно, хотели?
– - изо всех сил охлаждал, бюрократизировал монах свой тон.

– - Прощения попроситью -- прошепталаНинкажарко.
– - И вот, вы забылию -вынулаиз кошелькаперстень.

Монах отклонил ее руку:

– - Оставьте. Мне его все равно носить больше нельзя.

– - Нельзя?

– - Это аметист, -- покраснел вдруг монах.
– - Символ девственности. Целомудрия.

– - А!..
– - прошептала-пропелаНинка.
– - Так вы и вправду -- ни с кем никогда?

Монах сквозь землю готов был провалиться от неловкости.

– - Так у нас же с вами все равно ничего не было, -сновапротянулаНинкаперстень.

– - Нет, -- покачал головою Агафангел.
– - Не не было.

Еще кто-то прошел в черном, оглянулся наних.

– - Все-таки я ужасная дура, -- сказалаНинка.
– - Вы здесь так все навиду!

– - Неужели вы думаете, Нина, что мне важно хоть чье-нибудь о себе мнение, кроме собственного? И потом -- тут у нас не тюрьма. Я мог бы выйти отсюда, когдазахотелю

– - Поняла, -- ответилаНинка.
– - Я не буду к вам приставать больше. Никогда, -- и быстро, склонив голову, пошлак воротам.

– - Нина!
– - окликнул, догнал ее монах.
– - Господи, Нина!

Неизвестно откуда, тьмою рожденный, возник старик, тогда, ночью, молившийся в келье:

– - Считай себя хуже демонов, отец Агафангел, ибо демоны нас побеждаютю -сказал и растворился, как возник.

– - Старец, -- шепнул Сергей после паузы.
– - Мой духовник. Я должен ему исповедоваться.