Грезы и тени

Я не изъ сентиментальныхъ ухаживателей и, когда женщина мн нравится, бываю довольно остроуменъ. Однако, моя гостья — хоть бы разъ улыбнулась: будто и не слыхала моихъ шутокъ и комплиментовъ. Лицо ея застыло въ неподвижномъ выраженіи тупого покоя. Она сидла, уронивъ руки на колна, въ полъоборота ко мн.

— Я здсь жила, — вдругъ прервала она меня, не обращая ко мн ни глазъ, ни головы — словно меня и не было въ комнат. Это упорное невниманіе и смшило меня, и злило. Думаю:

— Либо психопатка, либо дура непроходимая.

— Все другое, — продолжала она, глядя въ уголъ, — другое… и обои, и полы…

Ага! сентиментальность! Воспользуемся.

— Вы, кажется, очень любите эту квартиру? — спросилъ я, разсчитывая вызвать ее на откровенныя изліянія. Она, не отвчая, встала и прошла въ тотъ уголъ, куда глядла.

— Здсь были пятна, — сказала она.

— Какія пятна? — озадачился я.

— Кровь.

Отрубила и возвратилась къ столу. Я ровно ничего не понималъ. Но эта дурочка была такая красивая, походка y нея была такая легкая, что волновала и влекла она меня до одурнія… и какъ-то случилось, что, когда она проходила мимо меня, я обнялъ ее и привлекъ ея голову къ себ на плечо. Не знаю, что именно въ моей гость подсказало мн, что она не обидится на мою дерзость, но я былъ увренъ, что не обидится, — и точно, не обидлась, даже не удивилась. У нея были холодныя, мягкія ручки и холодныя губки — большая прелесть въ женщин, если она позволяетъ вамъ согрвать ихъ.

— Взгляни же на меня, шепталъ я, — зачмъ ты такая безучастная? У тебя должны быть чудные глазки. Взгляни.

Она отрицательно качнула головой.

— Ты не хочешь?

— Не могу.

— Не можешь? почему?

— Нельзя.

— Ты всегда такая?

Вмсто отвта, она медленно подняла руки и обняла мою шею. Стало не до вопросовъ.

Любовный смерчъ пролетлъ. Я валялся y ея ногъ, воспаленный, полубезумный; a она стояла, положивъ руку на мои волосы, холодная и невозмутимая, какъ прежде. У меня лицо горло отъ ея поцлуевъ, a мои не пристали къ ея щекамъ — точно я цловалъ мраморъ.

— Мн пора, — сказала она.

— Погоди… погоди…

Она высвободила руку.

— Пора…

— Тебя ждутъ? кто? мужъ? любовникъ?

Молчитъ. Потомъ опять:

— Пора.

— Когда же мы увидимся снова?

— Черезъ мсяцъ… я приду…

— Черезъ мсяцъ?! такъ долго?

— Раньше нельзя.

— Почему?

Молчитъ.

— Разв ты не хочешь видть меня раньше?

— Хочу.

— Такъ зачмъ же откладывать свиданіе?

— Это не я.

— Теб трудно придти? теб мшаютъ?

— Да.

— Семья y тебя что ли?

Молчитъ.

— Гд ты живешь?

Молчитъ.

— Не хочешь сказать? Можетъ быть ты нездшняя?

Молчитъ и тянется къ двери…

— Пусти меня…

Я озлился. Сталъ поперекъ двери и говорю:

— Вотъ теб мое слово; я тебя не выпущу, пока ты мн не скажешь, кто ты такая, гд твоя квартира, и почему ты не вольна въ себ.

Губы y нея задрожали… и слышу я… ну, ну, слышу… тмъ же ровнымъ голосомъ:

— Потому что я мертвая.

Внятно такъ…

И… и я ей сразу поврилъ, и вся она вдругъ стала мн ясна. И я не испугался, a только сердце y меня какъ-то ухнуло внизъ, будто упало въ желудокъ, и удивился я очень. Стою, молчу и гляжу во вс глаза. Она спокойно прошла мимо меня въ переднюю. Я схватилъ свчу и за нею. Тамъ — Сергй, и лицо y него странное. Онъ выпустилъ гостью на подъздъ. На порог она обернулась, и я наконецъ увидалъ ея глаза… мертвые, неподвижные глаза, въ которыхъ не отразился огонекъ моей свчи… Я вернулся въ кабинетъ. Стою и думаю:

«Что такое? разв это бываетъ? Разв это можно?»

И все не боюсь; только по хребту бжитъ вверхъ холодная, холодная струйка, перебирается на затылокъ и ерошитъ волосы. A свча все y меня въ рукахъ, и я ею машу, машу, машу… и остановиться никакъ не могу… О, Господи!.. Увидалъ бутылку съ коньякомъ: глотнулъ прямо изъ горлышка… зубы стучатъ, грызутъ стекло.

— Баринъ, а, баринъ! — окликаетъ меня Сергй.

Взглянулъ я на него и вижу, что онъ тоже знаетъ. Блъ, какъ млъ, и щеки прыгаютъ, и голосъ срывается. И тутъ только, глядя на него, я догадался, какъ я самъ-то испуганъ.

— Баринъ, осмлюсь спросить: какая это госпожа y насъ были?

Я постарался овладть собою.

— A что?

— Чтой-то он какія… чудныя? Врод, какъ бы…

И мнется, самъ стсняясь нелпости необходимаго слова.

— Ну?!

— Врод, какъ бы не живыя?

Я — какъ расхохочусь… да вдь во все горло! минуты на три! Ажъ Сергй отскочилъ. A потомъ и говоритъ:

— Вы, баринъ, не смйтесь. Это бываетъ. Ходятъ.

— Что бываетъ? кто ходитъ?

— Они… неживые то-есть… И дозвольте: такая сейчасъ мзга на двор, что хорошій хозяинъ собаки на улицу не выгонитъ; a он — въ одномъ платьишк, и безъ шляпы… Это что же-съ?

Я ужасно поразился этимъ: въ самомъ дл! какъ же я то не обратилъ вниманія?

— И еще доложу вамъ: какъ сейчасъ вы провожали ее въ переднюю, я стоялъ аккуратъ супротивъ зеркала; васъ въ зеркал видать, меня видать, a ея нтъ…

Я — опять въ хохотъ, совладать съ собой не могу, чувствую, что вотъ-вотъ — и истерика. A Сергй стоитъ, хмуритъ брови и внимательно меня разглядываетъ; и ничуть онъ моей веселости не вритъ, a въ томъ убжденъ. И это меня остановило. Я умолкъ, меня охватила страшная тоска…

— Ступай спать, Сергй.

Онъ вышелъ. Я видлъ, какъ онъ, на ходу, крестился.

Не знаю, спалъ ли онъ въ ту ночь. Я — нтъ. Я зажегъ свчи на всхъ столахъ, во всхъ углахъ, чтобы въ квартир не осталось ни одного темнаго мстечка, и до солнца проходилъ среди этой иллюминаціи. Такъ вотъ что! вотъ что!.. тамъ все — какъ живое, какъ обыкновенное; и однако оно и необыкновенно, и мертво. Я не трусъ. Я не люблю думать… нтъ, не люблю ршать о загробныхъ тайнахъ, a фантазировать кто же не любитъ? Я интересовался спиритизмомъ, теософистами, новой магіей. Я слжу за французской литературой и охотникъ до ея оккультическихъ бредней.

Вонъ и сейчасъ на стол валяется La Bas. Но оккультизмъ красивъ, огроменъ, величавъ. Тамъ — Саулъ, вопрошающій Аэндорскую волшебницу, тамъ — боги, выходящіе изъ земли. Манфредъ заклинаетъ Астарту; Гамлетъ слушаетъ тайны мертваго отца; Фаустъ спускается къ «матерямъ». Все эффектныя позы, величавыя декораціи, значительныя слова, хламиды, саваны. Ну, положимъ, я не Саулъ, не Манфредъ, не Фаустъ, a только скромный и благополучный управляющій торговою конторой. Положимъ, что и чертовщина иметъ свой табель о рангахъ, и мн досталось привидніе — по чину: изъ простенькихъ, поплоше. Но чмъ же я хуже, напримръ, какого-нибудь Аратова изъ «Клары Миличъ?» A сколько ему досталось поэзіи! «Розы… розы… розы…» — звуковой вихрь, отъ котораго духъ захватываетъ, слезы просятся на глаза. Но, чтобы привидніе пришло запросто въ гости и попросило чашку чаю… и, вонъ, лежитъ недоденный кусокъ хлба, со слдами зубовъ…