Грымза с камелиями

– Ты могла бы рассказать мне об этом раньше.

– Вот еще!

– А как же твоя гражданская совесть? – ухмыльнулся Максим.

– Спит моя совесть, та, которая гражданская.

– Тогда почему сейчас рассказала?

– Все вам не так, – возмутилась я, – что бы я ни сделала, вы начинаете подозревать меня еще больше.

– Так если у тебя все шиворот-навыворот, как же тебя не подозревать?

– Значит, в то, что моя совесть проснулась, вы не поверите?

– Не поверю, – Максим уже смеялся.

Правильно. Не верьте.

– Где теперь эта газета? – спросил он с явной заинтересованностью.

На меня обрушился удушающий приступ паники. Не могла же я сказать, что газета после вечеринки оказалась у нас в домике – круг подозреваемых расширился бы не в нашу пользу.

– Не знаю, – пожала я плечами, – мне надо было к Воронцову возвращаться, и я ушла раньше.

Выкрутилась.

Теперь я собиралась поделиться с Максимом своими гениальными мыслями. Выбрав торжественный тон, я сказала:

– Газету, конечно, видели тысячи людей, и здесь ее наверняка листали – кто-то же притащил ее в эту глушь, но кто мог знать, что эта самая Воронцова Галина Ивановна приехала сюда, в свой загородный дом? Она бывает-то тут раз в сто лет. Да и об этой ее резиденции вряд ли кто-нибудь догадывается, а тот, кто украл, был в курсе...

– А ты на вечеринке рассказала, что Воронцова твоя хозяйка и что она живет неподалеку? – перебил меня вопросом Максим.

– Да.

Он задумался, я задумалась тоже. В памяти опять замелькал Осиков, перелезающий через забор...

Оказавшись в своем домике, я радостно вздохнула – все шло как нельзя лучше, все шло по плану. По моему плану.

Глава 23 Не спится... Лучше бы я спала...

Сил не было ни на что, вечер меня вымотал до предела. Я упала на кровать в надежде быстро заснуть, но перед глазами проплыла сначала мама (я мужественно прогнала этот мираж прочь), потом Осиков (его я просто проигнорировала), затем Егор...

– Он-то тут к чему, прочь, все прочь... – пробормотала я, поворачиваясь на другой бок.

Через некоторое время я почувствовала холод. Решила не обращать на такую мелочь особого внимания и, натянув тонкий плед почти до макушки, сделала еще одну попытку заснуть. Холод продолжал наступать. Я поджала к животу ноги и продержалась приблизительно десять минут, но потом наступила вечная мерзлота.

Кто кого – я вечную мерзлоту или она меня? Бедные мамонты, как же им было холодно!

Ничего не оставалось делать, как только признать свое поражение. Поерзав, я откинула плед и бросилась к печке.

– Дрова, дровишки! Спасибо, Юрий Семенович, что вы подумали обо мне. Так, как это делается...

Я забила печку дровами.

– Нужна бумажка, мне нужна бумажка. Ура, газета!

Вынула половину березовых кочерыжек, скомкала газету, разложила ее по углам и... Не думайте, что я ничего не умею, я как-то в детстве ходила в поход, так что костерок соорудить – не проблема.

– Мне нужны щепки! – объявила я, подпрыгивая на месте от холода.

Вот и щепочки, все же милый человек Юрий Семенович.

Щелчок зажигалки, и... О чудо!!! Через пятнадцать минут я почувствовала долгожданное тепло, нырнула под плед и пожелала себе сказочных снов.

«Что это за стук? Это стучат мои зубы. Почему они стучат? Сколько времени?» – запульсировало в голове.

– Опять холодно... – прошептала я, чувствуя, как костенеют пальцы.

Оказалось, что я поспала три часа, всего лишь три часа. На негнущихся ногах я вновь побрела к печке – она оказалась абсолютно холодной, как мраморная плита на кладбище. Заглянув внутрь, обнаружила, что дрова прогорели мало, и все потухло давным-давно.

– Начнем все с начала, – уже без энтузиазма сказала я.

Дрова, газета, щепки, зажигалка. Щелчок и... и зажигалка не сработала – сдохла, зараза. Далее шла непереводимая игра слов.

– У-у-у! – взвыла я, с отчаянием глядя на дверь.

Замотавшись в плед, я отправилась в роскошный особняк Воронцова за новой зажигалкой (не могла же я провести всю ночь в холодильнике). Раздражение и мерзкий холод были практически непреодолимыми препятствиями на моем пути. И не надо забывать про страх...

Страх!

Я оглянулась по сторонам и вздрогнула – в уши, точно жужжащие пчелы, полезли подозрительные шорохи. Подскочив, я побежала с такой скоростью, что коленки захрустели, а лицо от встречного ветра сплюснулось в блин. Преодолев ступеньки, дернула ручку, но дверь не поддалась. Закрыто.

Мысленно я запаниковала: «Как это закрыто? Я что тут, одна в ночи? Это Екатерина Петровна закрыла дверь... гадина! И что мне делать, умереть от холода и страха? Пойду к Юрию Семеновичу, пусть спичек хоть даст».

Запрещая себе оглядываться по сторонам, я заторопилась к пристройке. «А вдруг сейчас на плечо мне ляжет чья-нибудь рука?..» – пронеслось в голове.

Наперекор всем запретам, я оглянулась двадцать три раза.

Впереди, за забором, что-то мелькнуло. Я машинально накрылась пледом с головой и прижалась к стене, слилась, так сказать, с обстановкой. Помедлив, чуть раздвинула плотную ткань и посмотрела в щелку. Ругая себя всевозможными словами, борясь одновременно с любопытством и страхом, я поплыла в сторону маленькой калитки, находящейся с задней стороны дома.

– Не скрипи, прошу тебя, не скрипи, – шепотом взмолилась я, толкая калитку. Она не скрипнула, мне явно везло, если то, что происходило, можно было хоть как-то ассоциировать с везеньем.

Итак, я оказалась в лесу... ночью – мама назвала бы меня ветреной и непорядочной.

Почти сразу я разглядела мужчину: он стоял в отдалении боком ко мне. Интересно, а какие мужчины могут гулять по ночам в лесу? Не помню, чтобы мама что-нибудь говорила по этому поводу. Налицо явная дискриминация по половому признаку.