Гудериан

На свет божий вытащили старое тактическое положение, согласно которому наступление через реку Буг у Брест-Литовска должны возглавить пехотные соединения, а 2-я танковая группа Гудериана воспользуется их плацдармом. Командующим соседней 4-й армией был Клюге, с которым в той же самой ситуации у Гудериана возникли споры по вопросу о развертывании его корпуса в сентябре 1939 года. Гудериан опять не отступал от своих принципов. Немедленного и прочного успеха, утверждал он, можно добиться лишь сочетанием таких факторов, как максимум внезапности, сила удара, глубина проникновения и скорость. Этого пехотные дивизии, в отличие от танковых, гарантировать не могли – урок, полученный в июне 1940 года на реке Эна. Гудериан доказал свою правоту, но, исходя из позиции здравого смысла, признал необходимость выделения пехотного корпуса для захвата Брест-Литовска, крепости и важного транспортного узла. Для этой цели ему временно подчинили 12-й корпус. И опять его готовность к разумным компромиссам в ходе дебатов привела к подлинной интеграции идей, поскольку тогда же 2-я танковая группа была придана 4-й армии Клюге на первоначальной стадии наступления, так как действовала на его участке. В последующие месяцы группа Гудериана несколько раз переподчинялась Клюге, хотя по большей части оставалась в прямом или косвенном подчинении фон Бока. Личные отношения внутри этой троицы приобретали немаловажное значение для развития кампании и в немалой степени повлияли на судьбу Гудериана, так же, как и Гальдер, ведший непрерывные споры с Браухичем и Гитлером.

Наступление до Смоленска

У начальников Бок заработал себе репутацию «упрямого и неуживчивою», а подчиненные считали его слишком придирчивым начальником, хотя Гудериан в этом отношении особых проблем не испытывал. Вместе они добились выдающихся результатов, ведь их объединял типичный для генштабистов подход к стратегии. В отношении же тактики Бок, как того требовали правила, оставлял Гудериану свободу действий. Довольно часто в своих письмах Гудериан говорил, что с командованием группы армий у него неплохие отношения. И все же нам немало говорит тот факт, что Гудериан отдавал предпочтение Рундштедту, несмотря на его очевидные недостатки как командующего. Это благожелательное терпимое отношение объясняется естественной реакцией Гудериана на теплый прием, пусть даже под ним скрывались очевидные несовершенства. Рундштедт был человеком, располагающим к себе, приветливым в обращении, а Бок – сдержанным и холодным. Имелась и еще одна причина для настороженного отношения Гудериана к Боку – события 1938 года, ведь Бок был среди тех, кто поддержал Браухича, когда тот решил ограничиться сухими, формальными проводами Фрича. Гудериан всегда был на стороне Фрича и не скрывал этого. Однако неизвестно, каким было бы поведение Гудериана, если бы в 1941 году он знал, что штаб Бока стал центром заговора против Гитлера (о чем сам Бок был осведомлен). История и сам Гудериан об этом умалчивают. Почти наверняка можно утверждать, что Гудериану ничего не было известно, в противном случае он, скорее всего, принял бы меры против заговорщиков, ведь его вера в Гитлера еще не поколебалась, а вот Бок уже засомневался. Однако Уилер-Беннет считает, что главком группы армий «Центр» не обладал сильным характером и, несмотря на все свое презрение к Гитлеру, не дал бы втянуть себя в заговор из трусости. И все же Бок принадлежал к числу тех военачальников, кто решительно отказался передавать в войска печально известный приказ Гитлера о физической ликвидации всех попавших в плен политработников Красной Армии и, тем самым, спас Гудериана, который мог оказаться в щекотливой ситуации, вынужденный как-то реагировать на этот приказ. Тем не менее, Гудериан, в свою очередь, отказался продублировать другую опасную инструкцию, освобождавшую солдат от всяческой ответственности за преступления против русского населения, написав: «Как я, так и многие командиры корпусов были безусловно убеждены, что дисциплина пострадает в случае объявления этого приказа». Гудериан обосновал свой отказ с военной точки зрения (но не с моральной), и его примеру последовали все германские генералы, отклонившие такие требования. Однако в «Воспоминаниях солдата» Гудериан писал: «…германские солдаты должны признавать международные обязательства и вести себя согласно велению христианского сознания».

Генерал-фельдмаршал фон Клюге во многом отличался от Бока, будучи, прежде всего, более энергичным. Однако, как утверждает Уилер-Беннет, фон Клюге был вероломен и не гнушался взятками. В 1942, еще находясь на действительной службе, он получил от Гитлера письмо с поздравительным посланием, куда также был вложен чек на значительную сумму и разрешение на дополнительные траты на свое поместье. Следует добавить, что по прошествии некоторого времени и Гудериан получит от фюрера земельное пожалование, но на тот момент он временно окажется не у дел, и даже будет казаться, что его пребывание на действительной службе закончилось навсегда. Роммель и Лист отказались от подарков. Следует ли считать эти подарки взятками – другой вопрос. В случае положительного ответа окажется, что в прошлом очень многие военачальники всех наций должны были страдать от угрызений совести, когда благодарное государство вознаграждало их за заслуги. С Клюге отношения у Гудериана не сложились, но причину не следует искать в корысти кого-либо из них или политических разногласиях, хотя каждый, будучи вначале послушен Гитлеру, затем по-своему стал оказывать сопротивление. Их язвительные споры были личными и профессиональными, что не редкость среди генералов. Артиллерист Клюге считал танкиста Гудериана угрозой традиционным, испытанным принципам, потому в интересах дисциплины его следует держать на коротком поводке. Гудериан в присутствии Клюге чувствовал себя не в своей тарелке. С его точки зрения, фельдмаршал был чванлив и нетерпим к чужим мнениям: на фотографиях, где Гудериан снят сразу после встреч с Клюге, на его лице отчетливо видны следы нервного напряжения. В Клюге, которого в армии прозвали Хитрюго-Ганс (игра слов, Kluger Hans означает «умный» или «хитрый Ганс»), Гудериан видел угрозу военным принципам, ключам к победе в тех условиях, когда перспективы на окончательную победу начали блекнуть. Неприязнь и недоверие Гудериана к Клюге со временем перешли в открытую ненависть. Обвинения в некомпетентности, выдвигавшиеся Гудерианом, разумеется, не имели под собой достаточных оснований. Их конфликт представлял собой столкновение двух образов мышления – отважного командира, который сплошь и рядом шел на риск, пусть даже рассчитанный, и благоразумного генерала, стремившегося к сохранению своего личного благополучия, зависевшего от безопасного положения его армии в сражении, и предпочитавшего при возможности уклоняться от всякого риска, а не идти ему навстречу. Разумеется, антипатия между этими двумя крупными военачальниками в некоторой степени отражалась на планировании и осуществлении операций центральной группировки вермахта в России, однако не следует придавать слишком большое значение этой, в общем-то, мелочной склоке, тем более назревали события, впоследствии нанесшие германской военной машине ущерб несоизмеримо больший.

Когда ранним утром 22 июня советско-германская граница на всем ее 1500-мильном протяжении вдруг озарилась вспышками ружейных и орудийных выстрелов, это не должно было стать неожиданностью для советского руководства, получившего множество предупреждений о надвигающейся угрозе, но начавшего принимать меры, когда стало слишком поздно. В результате многие советские солдаты, не успевшие очухаться после обильных субботних возлияний, угодили в плен к немцам, не сделав ни единого выстрела. В течение нескольких часов люфтваффе завоевали господство в воздухе, сохранявшееся в течение всего 1941 года, и три мощные группы армий обрушились на противника, ошеломленного и на время оказавшегося неспособным сопротивляться.

Сравнение между боевыми действиями, которые в 1941 году вела в России 2-я танковая группа, более известная как танковая группа «Гудериан» (солдаты гордились буквой «Г», нарисованной на бортах их машин), и которые вел в 1940 году во Франции 19-й корпус, говорит о.многом. В 1941 году в распоряжении Гудериана имелось пять танковых дивизий, но танков в них было в два раза меньше, чем в тех трех дивизиях, которыми он командовал в 1940 году, так что, фактически, танков в целом оказалось даже меньше, хотя это количественное уменьшение компенсировалось в качественном отношении – на смену легким танкам пришли средние. В то же время в России у Гудериана было больше пехотных формирований, некоторым в наступлении придавались подразделения штурмовых самоходных орудий. И все же во Франции 19-й корпус наступал на участке фронта шириной в 25 миль, а в России полоса наступления составляла около 100 миль. Кроме того, сопротивление французов носило спорадический характер и слабело день ото дня, а сопротивление русских, наоборот, крепло по мере продолжения войны, несмотря на некомпетентность их высшего командования, плохо распоряжавшегося своими численно превосходящими силами. Ни растянутая линия фронта, ни жестокое сопротивление противника не повлияло на манеру ведения боевых операций Гудериана. Он командовал группой так же, как ранее корпусом – находясь на фронте и используя радиосвязь. Даже плохое состояние русских дорог не могло помешать ему следовать сразу же за танками. Особенно доставалось штабу и водителям, валившимся с ног от усталости, но, подгоняемые командиром, продолжавшими путь, так как Гудериан всегда стрёмился держать ситуацию под своим личным контролем. Он то и дело попадал под огонь противника, но каждый раз каким-то чудом спасался. Однако сравнение пройденных расстояний демонстрирует огромную разницу между двумя кампаниями, даже если допустить, что советское руководство имело возможность жертвовать врагу гораздо большие территории, чем французское.

Во Франции 19-й корпус за 7 дней прошел 149 миль от Седана до Абвиля. Максимальный дневной переход равнялся 56 милям, причем в последний день кампании. В России 2-я танковая группа за 7 дней прошла 273 мили от Брест-Литовска до Бобруйска, максимальный дневной переход равнялся 72 милям и опять-таки в последний день. К 16 июля группа оказалась у стен Смоленска, пройдя 413 миль, несмотря на серьезное сопротивление русских и остановки по техническим причинам. В ходе этого стремительного продвижения группой армий «Центр» были захвачены большие трофеи, включавшие 2500 танков и 1500 орудий, причем львиную долю танков захватили танковые группы. Однако и пехота показала удивительные результаты, проходя пешком огромные расстояния, несмотря на пыль и сильную летнюю жару. Пехотные части все время стремились вдогонку моторизированным колоннам. Их задачей стала ликвидация значительных группировок противника, оказавшихся в немецком тылу после прорыва танков Гудериана и Гота. И опять умы высшего командования были озабочены дилеммой – как связать темпы наступления с темпами ликвидации обойденного врага, которого нужно было сначала блокировать, а затем, сжимая кольцо окружения, принуждать к сдаче в плен или уничтожать. Эта дилемма в России стояла гораздо острее, чем во Франции. Гудериан и Гот стремились наступать вне зависимости от того, как складывалась обстановка у них в тылу. Они рассчитывали обеспечить безопасность за счет движения и полагали, что хаос и паника, посеянные ими, с лихвой компенсируют всякие попытки разрозненных формирований противника вести боевые действия в тылу немецких войск. Ярко пылавший факел победы увлекал их вперед и ослеплял, не давая видеть происходящее позади. Однако, возродив прецедент, установленный во Франции, Гитлер вмешался и на этот раз и потребовал, чтобы Гудериан и Гот сомкнули армии у Минска, а не у Смоленска, как того желали Бок, Гудериан и Гот, хотя Гудериан признавал, что преодоление такого большого расстояния одним рывком таит в себе немалый риск.

27 июня приказ Гитлера был реализован, и в плотно сжимающееся кольцо окружения попало несколько сотен тысяч русских солдат. В «Воспоминаниях солдата» Гудериан пишет: «Были заложены основы для первой большой победы в этой кампании», но в письме к Гретель он гораздо более сдержан:

«Сегодня, после шести дней боев, пишу тебе первое короткое приветствие с известием, что у меня все хорошо. Мы находимся в глубине вражеской территории и, по-моему, достигли значительного успеха.

Тысяча благодарностей за твои добрые пожелания при отъезде и в мой день рождения и отдельное спасибо за васильки и маргаритки. Они доставили мне огромное удовольствие».

«Битва началась рано утром 22 июня там, откуда я ушел в 1939 году. Первый удар достиг внезапности и был сокрушителен. Вслед за этим последовало несколько напряженнейших суток, мы ели и спали урывками, когда придется, а для писем совсем не было времени…»

Далее Гудериан скорбит о потерях. В числе убитых оказалось и несколько близких ему офицеров.

«Все это очень печально. Противник сопротивлялся мужественно и упорно. Бои идут очень тяжелые. Это нужно принимать как факт».

«Вдобавок случилось одно досадное происшествие, один инцидент, имеющий некоторое значение. Но о нем ничего в этом письме. Войска и техника опять в должном порядке, да и все остальное тоже. Жара, комары, пыль. Мой караван показал себя великолепно. Однако мне так хочется принять ванну».

Виноватым в «досадном происшествии» оказалось его непосредственное начальство. 1-го июля Гудериан написал Гретель: «Клюге проявил себя в качестве настоящего тормоза прогресса», но в том же письме появляется нечто куда более значительное, признак пробуждающегося понимания бед, которые может принести неограниченная власть Гитлера: «Все боятся фюрера, и никто не осмеливается возразить что-нибудь. К сожалению, это приводит к ненужным потерям».

Этот недостаток понимания трудностей, встречавшихся на пути ударных механизированных групп со стороны Браухича, Бока и Клюге, был, разумеется, вполне типичным для любого руководителя, которому полумеры казались анафемой. Смешно, но 29 июня Гальдер в своем дневнике выразил надежду, что Гудериан ослушается фюрера и продолжит наступление на свой страх и риск! Наверное, многие немцы вздохнули бы с облегчением, знай они о том страшном замешательстве, в котором находились русские. Сталин и советское верховное главнокомандование узнали о катастрофе, постигшей их войска в районе Минска, лишь 30 июня. Русские системы связи, явно уступавшие немецким, оказались парализованными, и советское руководство узнавало об истинном положении вещей из германского коммюнике. Немцы раструбили о своих успехах на весь мир. Даже генерал Павлов, командующий фронтом, не успел в полной мере оценить размер бедствия. Впрочем, у него для этого не осталось времени. В тот же день он, вместе со старшими офицерами своего штаба, был арестован и позднее расстрелян. Немцы еще не пали так низко – пока.

В России все происходило так же, как и во Франции. Поразительные успехи танковых групп, служившие, по мнению Гудериана, достаточным основанием, чтобы не снижать темпов наступления, вызвали директиву сбавить ход, пока удастся разобраться с трофеями и окруженными русскими армиями, еще не сложившими оружие. Войска группы армий «Центр», как и других групп, вели боевые действия трех видов. Пехотные соединения либо вступали в бой с противником, пока не уничтожали его или вынуждали рассеяться в городах, деревнях, лесах и болотах, либо обходили его. Мобильные войска старались вырваться как можно дальше вперед, естественно, не слишком нарушая ограничительные директивы. А в расширяющейся зоне коммуникаций в тылу действующей армии под видом борьбы с партизанами начинали свою деятельность по уничтожению мирного населения эйнзацгруппы СС. Они проводили ее там, где партизан вообще еще не было, и если бы с населением обращались гуманно, партизанское движение не приняло бы такого размаха, а в некоторых местностях могло и совсем не возникнуть. Некоторые германские генералы знали о погромах и прочих эксцессах, однако мало кто отдавал себе отчет в масштабе, какой те приняли. Почти все, в особенности полевые командиры, игнорировали известия о зверствах. Гудериан, например, редко посещал коммуникационные линии, но Пауль Дирихс вспоминает, как он пришел в ярость, когда узнал, что эсэсовцы расстреляли двух русских гражданских лиц. Это случилось еще в начале кампании. А 29 июня Гудериан с надеждой и беспокойством писал Гретель: «Население смотрит на нас как на освободителей. Остается надеяться, что они не будут разочарованы».

В условиях высокой мобильности характер операций немецких войск претерпевал изменения. Наставления, выпущенные еще до кампании, состояли из общих формулировок. В них не ставились четко определенные цели, лишь ряд тактических и стратегических импровизаций, относительно простых в осуществлении благодаря изумительно гибкому командованию и прекрасно функционировавшей связи. Практически мгновенно 28 июня Бок мог принять решение о передаче танковых групп Гудериана и Гота в подчинение Клюге и о переименовании 4-й армии в 4-ю танковую армию. Одновременно с этим он передал пехотные соединения, находившиеся ранее в подчинении Клюге, во 2-ю армию. Таким образом, Клюге, в отсутствие четких директив, имел незавидную задачу сдерживать нетерпеливых Гудериана и Гота. Перетасовать соединения было нетрудно, однако произошла задержка с выработкой директив, сказавшаяся отрицательно. Каждый военачальник хотел быстро двигаться на восток, но со своей собственной скоростью. Первоначальная неопределенность каждого удара грозили все большим риском, так как оппортунизм Гитлера проявился в плохо скоординированных, прямых приказах отдельным танковым группам, инструкциям, которые, игнорируя центральную стратегию, нацеливали их на конкретные группировки противника сразу же, как только разведка их обнаруживала. Таким образом, как позднее указал Гот, танковый кулак превратился в растопыренную пятерню, в противоположность девизу «Klotzen, nicht Kiekern».