Ханидо и Халерха

Э, какая у кумаланов гордость, Апанаа! — Старик передохнул и потыкал себя пальцем в грудь: — Тут, вот тут чегой-то такое есть, чего и переломить нельзя. Спину-то можно. Потому не пошел.

Куриль тихо скреб мягкую щеку ногтями. Губы его опустились углами вниз, а глаза сонно перекатывались в щелках, выдавая растерянность и смущение.

— Ну, а Косчэ как увидел падаль — тоже назад. Тинальгин и в жирный год никому не давал… После Косчэ хотел на север пойти — может, говорит, дикого оленя подстерегу. А патронов-то нету. Лук, говорит, возьму. А я говорю — олени к ружью привыкли, с луком не подойдешь. И так думали, и по-разному. А потом опять же о Тинальгине вспомнили. Табуны Тинальгина-то по сухим низинам паслись, у Чукочьей реки. Значится говорю сыну, олени его хромотой меньше болеют, меньше, стало быть, дохнут. Иди, говорю, расскажи, как живем: может, дрогнет у него сердце. К тому же жена Тинальгина тебе, говорю, далекой теткой доводится.

— Ну, и ни с чем, конечно, вернулся? — мрачно поторопил Куриль.

— Нет, дал Тинальгин.

— Как — дал? — вздрогнул Куриль.

Ожил и Пурама: было что-то нескладное во всем этом деле.

— Так если дал, то чего же путать сатану с богом! — воскликнул он. — Может, сам Кака нас и запутал?

— Нет, Кака ни при чем, — махнул рукой и безнадежно вздохнул Нявал. — Тинальгин дал. Сам. Двух молодых быков. Еще десять телячьих шкур и мяса… Только ничего этого нам уже было не нужно. Потому как и здесь сын мой — эх, сын мой, сын! — здесь он нечестно сыграл… А потому, главное, было не нужно, что перед этим он… это… как, если сказать… Ну, украл трех оленей у него же, у Тинальгина.

— Нет! — резко выпрямился Косчэ-Ханидо. — Я не украл. Я забрал! Я не вор — пусть все кругом говорят, что вор, а я не украл. Я взял, отобрал у него трех оленей.

— Забрал!.. Отобрал трех оленей… — бледнея выдавил из себя Куриль. — Это как же так — отобрал?

— Постой. Постой, Афанасий Ильич. — Ниникай вытянул руку и завертел ладонью перед лицом Куриля. — Постой, не закипай. А на чьей земле пасет свои табуны Тинальгин? На улурской? А кто ему разрешил? Ты. Ты разрешил. А зачем разрешил? Сказать? Я скажу. Чтобы он хоть немного помогал людям Улуро. Чтобы ты сам меньше страдал. Не отпирайся — ты правильно сделал. Тут все по чести и по закону. А он — по чести? Травит улурский ягель и улурскую траву, а хоть одному юкагиру хоть одного оленя он дал? Нет! Он наживается, он грабит тундру твою!

Взгляд очень скупого на выдачу своих мыслей и чувств Куриля сейчас с откровенным удивлением бегал по лицу Ниникая; голова юкагиров как будто впервые видел этого лихого и непонятного чукчу.

— А знаешь, — сказал Куриль, — ты дельные слова говоришь. В них все — правда. Но сзади слов — неправда! Что же выходит, по-твоему?..

— Афанасий Ильич! — перебил его Ниникай. — Я вижу, с самим с тобой что-то непонятное делается. Я вот тоже пасу свой табун на улурской земле. И никто не скажет, что я у юкагиров в долгу. Я даю даже больше, чем с меня причитается, но это уж дело мое. Однако, ты от меня отвернулся, не одобряешь. А вот жадюгу Тинальгина хоть и ругаешь, но совсем выгнать не хочешь! Прогонишь на другой берег, а потом опять соглашаешься. Почему? Помню, снегов пятнадцать назад у нас с тобой разговоры были совсем другие…

— Этот твой разговор не относится к делу! — рассер дился Куриль. — Приглашай в ярангу к себе, там и отвечу Не Тинальгина я защищаю, а порядок, честь юкагирского рода.

— Пор-ря-док! — скривил лицо Ниникай.

— Хорошо. Пусть Тинальгина стоило наказать, взять с него хоть немного долгов. Но ведь он, Косчэ, не думал об этом, когда… воровал! Не мог он так думать!

— Почему же не мог? — возразил Пурама. — Вполне мог. Я ему говорил о Каке, о Петрдэ, о Тинальгине. Когда Косчэ-Ханидо отдавали на воспитание, мне было сказано: "Он должен стать богатырем. А несправедливых богатырей не бывает. Он должен ненавидеть зло, быть добрым и спра ведливым". Может, я не расслышал, может, они мне сказа ли другое? Но другой богатырь — это злобный и жадный дьявол! Вот я и говорил, что и у нашего Петрдэ, и у чукчи Тинальгина совести нет. У Тинальгина совсем ее нет. Оленей у него — как мошкары над болотом. Юкагирские пастби ща вытоптал до земли и дальше рвется. А попроси у него рога от оленя — не даст!

— Меня послушайте, — подал голос Косчэ-Ханидо. — Или я вам не нужен?.. Я в тот день — правильно — сначала не думал о том, что по справедливости у Тинальгина можно забрать и триста оленей. Я бежал к нему и старался не думать, что он самый жадный. Я только думал о том, что он самый богатый. Я знал, что у него горе — дохнут его олени. Но ведь олени дохли у всех, беда у всех — и кто может, тот и выручать должен Как же, думал я, не поймет он, что для нас потерять три оленя — это страшней, чем для него потерять три тысячи?

И еще я знал, что к нему почти никто не приходил с просьбой. Но мы ведь — какие ни дальние, а все-таки родственники ему, и раз я пришел, значит, нам плохо, значит, спасенья ищем… Он выгнал меня. Так и сказал: "Зачем пришел? Уходи!" Умирайте, мол, — надоедать не будете больше. И тогда я понял, что правда есть люди, которые других людей даже на скот променять не хотят. От ненависти к нему мне даже солнце в тот день черным казалось. Я хотел голодным идти к Ниникаю, к Оммаю, к Курилю — к любому доброму богачу, сколько бы дней ни пришлось идти и бежать. Я боялся вернуться ни с чем — мне казалось, что Тинальгин уже чует конец нашей семьи. Однако, сами ноги стали кружить меня по низинам, где паслись табуны этого страшного старика и трех его сыновей. Сколько было оленей там — живых, здоровых, жирных, как лошади. Сколько оленей!.. И тут я вспомнил все, что слышал о Тинальгине — от энэ, от ама, от дяди Пурамы, от пастухов. Тинальгин же почти не ест свежее мясо — тухлое ест! Он и сыновей к этому приучил. Всех пастухов своих кормит тухлятиной. Он одурел от жадности, одурел! Он уже и не человек, его нет в жизни — есть только какая-то злая и глупая сила… из сказки… Ну скажите: вор я? Как можно у такого человека украсть?

— Ну, и как же ты их "отобрал" у этой "злой силы"? — спросил Куриль, разливая по кружкам водку.

— К вечеру я понял, однако, что даже страх перед смертью не заставит меня дотронуться до чужого. И уже потемну я спокойно шагал к своему кочевью. Далеко от Тинальгина ушел. И вдруг впереди — шум какой-то, потом плеск по болоту. Схватился за нож — думал, на тэрыкы наскочил… Разглядел: олени. Много, штук сто..

— И ты отделил немного и погнал их к себе?

— Нет, я стал от них убегать, в сторону. А они, наверно, думали, что я хочу их к табуну гнать, и, когда я поднялся на холм, они опять впереди оказались. Я опять в сторону, а они туда же. У самого тордоха я прогнал их далеко к речке — и скорее назад. Отца не было, а мать от обиды на Тинальгина вся задрожала. "За такую жестокость, — сказала, — Тинальгин умрет голодной смертью. Бог накажет его. Мы же умрем!" А было утро. Я не заснул — я собирался сделать зло Тинальгину. Как рассвело, я взял лук и стрелы и вышел.

Олени как раз подошли близко к тордоху. Я натянул лук. Упал один. Я за вторую стрелу — упал второй, потом за третью. И если бы мать не натравила собаку, оленей бы я положил столько, сколько стрел у меня было… Дядя Пурама, дядя Ниникай, ей-богу, о желудке не думал!..

Швырнув в сторону опустевшую флягу, Куриль вспыхнул:

— Хорошо сделал. Ну, настоящий богатырь из сказки! — Он встал и начал нервно шагать вокруг очага.

— Хорошо или плохо — это с какой стороны глядеть, — сказал Ниникай. — А вот воровства я не вижу.

— Какое же воровство! — поддержал его Пурама. — Он зло выместил. И ничего больше не сделал. О, господи: теперь мне и помирать не страшно… И все из-за этого началось?..

— Ничего плохого… конечно, — сказал раздраженно Куриль. — Ты на меня разозлился, схватил ружье — и к моему табуну. Бах, бах — и выместил зло! И мясо забрал… Мясо-то куда дели?

— Грех его оставлять было… — пробурчала старуха.

— Ну вот — я и говорю! Но это, я думаю, не из сказки уже? А шкуры тоже в дело пошли? На шубу?

Косчэ-Ханидо, все время прятавший глаза, вдруг вытаращился на своего отца-покровителя. Лицо его было бледным, удивленно-испуганным. И под этим отчаянным взглядом Куриль быстро погас.

— Как же так? — спросил Косчэ-Ханидо. — Все пустое? Выходит, мы зря говорим? Вы бросаете нас? Мне косы обрезали и бросаете? Нас же духи сожрут! Или хотите, чтобы я один с Какой рассчитался?..

Сидевшая за спиной Нявала старая мать тихо, по-детски захныкала. С ней опять могло произойти то же самое, что было вчера.