Ханидо и Халерха

Старик Нявал выпил бесстрастно и не поморщился, не обтер губ, будто не заметил горечи водки.

Не ополоснув кружек, старуха начала разливать чай. Но руки у нее дрожали еще сильней, и струя куда надо не попадала.

— Эпэхэй, не принимай на сердце обиду — давай я тебя заменю, — сказал Ниникай. — Нездорова ты.

— Значит, вот, Апанаа, — тихо заговорил Нявал, опустив голову. — Приготонься услышать самое плохое, о чем ты даже не думаешь… Ну, шаман Косчэ, шаман! — поднял он в отчаянии глаза. — Давно шаман. Только это не все… Это — ладно, это… так вышло. Язык отвалится, если дальше скажу.

Старуха неожиданно бойко вскочила, метнулась к пуору, упала, сжалась под самой ровдугой в комочек и тонкотонко заголосила.

А за пологом что-то решительно зашуршало — и все три гостя вздрогнули, услышав громкий звон бубна. Протяжная, на чукотский манер, песня разлилась по тордоху. Но песню эту вдруг заглушил отчаянный стук колотушкой, стук со звоном и треском об обруч.

Куриль увидел побледневшие лица Пурамы и Ниникая, а те увидели побледневшее лицо Куриля.

Пурама вскочил на ноги. Никто не успел опомниться, как он с силой рванул полог и отшвырнул его в сторону. Ниникай тоже вскочил. Увидев босого, косматого, широкоплечего парня с бубном и колотушкой в руках, Куриль отвернулся и с горя закрыл ладонью глаза. Визгливо закричала старуха; бубен, кажется, полетел почему-то вверх и со звонким стоном ударился о каркас; тордох заскрипел; раздалось хрипение троих мужчин: Косчэ, Пурамы, Ниникая.

Схватка продолжалась недолго: Пурама хорошо знал слабости ученика, хотя уж и не был очень силен, а вот Ниникай хотя и не знал, на что способен молодой богатырь, зато был силен и горяч. И вдвоем они ловко справились с лихим дикарем.

Куриль оглянулся, когда Косчэ лежал на полу со связанными руками и ногами. Он успел догадаться, откуда появился ремень, — его спутники все предусмотрели, ко всему приготовились, и эта решительность их очень обрадовала бы его, если бы не отвратительный вид Косчэ, заставивший ни о чем хорошем не думать. Ниникай приподнял связанного, чтобы он не лежал, а сидел, и Куриль получил возможность глянуть прямо в лицо своему счастью и своей беде. А лицо это мерзко кривлялось. Косчэ подражал Каке — он скалил белые зубы, стараясь обнажить десны, он разводил глаза врозь, морщился; и еще он чем-то походил на уродливую Тачану — может быть, длинными растрепанными косами, или нет — это Тачана походила на мужика, а теперь он на нее… Кровь ударила Курилю в голову: "Да зачем он мне нужен такой! Плюну, уеду. И погода хорошая. А попу привезу Сайрэ. Скажу, что у обещанного ста рики заболели. С Какой рассчитаюсь потом…" Он хотел отвернуться, но увидел, как связанный Косчэ повалился на бок и как в следующий момент Ниникай ударил ногой вроде бы в его руку или в бок. И только блеснувший на лету нож объяснил, что случилось. "Ого, нож припас. Кого ж он хотел ударить — себя, меня, Пураму?"

Однако происшедшее говорило слишком о многом, и мысли Куриля круто переменились. Шаманство, выходит, только прикрытие! Дело не в бубне. А в чем? На каком слове Косчэ оборвал отца?..

— Так, — увереннее заговорил голова, оборачиваясь к старику. — Кака, стало быть, принудил твоего сына взяться за бубен? Так это было?

— Что вам от нас нужно? — не ответил Нявал. — Сын нужен? Берите. Но ведь вы не возьмете. Шаман он, шаман. Видите сами.

— Не хочешь сказать, что натворил Ханидо и чем воспользовался Кака? Но мы знаем. Сам Кака нам сказал. Пока что троим. Поезжай в стойбище и проверь. Может он врет?

Лицо старика вытянулось, челюсть у него отвисла и щеки провалились.

— Н-не мог он… сказать, — покрутил головой Нявал. — Не мог. Обманываешь, Апанаа.

— Я с ним сейчас дерусь насмерть — он все козыри выложил. Узнал, что я еду к тебе, за твоим сыном примчался в стойбище. Так это было?

— Да, — сказал Пурама. — Перекрещусь. Трезвый приехал…

Нявал расширенными глазами следил за мелькающей рукой Пурамы.

— Но он же… это… Он же… Мы порешили молчать — и он, и мы… Я же платил ему за молчание!..

— Как платил? — за всех троих спросил Ниникай.

— Ну, дык… как? Песцами, чем же еще.

— Ну, Куриль, ты как хочешь, а я за это освежую Каку! — Ниникай тяжело дышал, оглядывая тордох, будто отыскивая глазами выход, чтобы немедленно броситься исполнять угрозу. — Я его освежую при всем народе…

— И много отдал? — спросил Куриль.

— Все, отдавал… — У старика обвисли плечи. — Договорились: вся добыча его, пока Косчэ не станет шаманом. Пока вдохновение не придет.

— Да ты ум потерял! Ему куда нужней было твое молчание. Потому что он мне, мне большую дорогу переходил, и ты мог бы требовать от него плату!

— Ох, ох, ох… — покачал головой Нявал. — Мне сильней нужно было молчание…

— Я хочу выпить еще, — сказал Куриль, делая передышку. Он боялся настаивать па ответе, которого не только не знал, но о котором и не догадывался.

Но тут не выдержало сердце старухи. Понимала она, что если и врет Куриль, то все равно не устоять Нявалу против двух богачей и Пурамы.

— Ох, говорила я, говорила — давай укочуем на морской остров, — сказала она. — Не согласился. Я знала, что здесь люди отыщут нас все равно. Уехали бы там спокойно в тот мир…

— "Уехали бы!", "Спокойно", — передразнил ее муж. — А он? Ему двадцать три. Одному, посередь моря, всю жизнь мучиться?

— А, признался! — налегала старуха. — Надеялся, зна чит! На что надеялся? На людях мучиться легче?

— Если не по своей воле, то люди могут простить, — сказал Ниникай осторожно: он тоже не мог догадаться, что же такое сделал Косчэ-Ханидо.

— Ну, ты видишь — они все знают, — поддалась на обман старуха. — Скажи. Так жить тоже нет мочи.

Но тут опять повторилось то самое, что уже было. Связанный Косчэ рванулся, заорал во все горло, захрипел, стал биться, извиваться, будто ремни до костей врезались ему в тело. Мать есть мать. Старуха бросилась к сыну и, увидев налитые кровью глаза, вцепилась себе в волосы, заорала тоже, затряслась, стала метаться. Пурама опять схватил Косчэ. Но тот плевался, хрипел; косы у него совсем расплелись.

— Развяжи его! — кричала старуха. — У него кровь внутрь польется.

— Н-не польется! — сказал с беспощадной уверенностью Пурама.

— Влип в грязь — и прикидываешься, как женщина, — повернул голову Ниникай. — Встану сейчас и волосья обрежу. Не умеешь ответ держать, как мужчина. К тому же ты не во всем виноват — я же знаю…

Плечи старика вдруг начали дергаться; быстро кивая головой и опуская ее все ниже и ниже, он тихо заплакал.

А на Косчэ-Ханидо ничто не подействовало. Он продолжал вырываться из пут, биться, хрипеть и строить безобразные рожи.

Помутнело на душе у Куриля. Вломился в чужой тордох, как медведь. По каким обычаям, по какому праву он делает это все?..

Выпив остывший чай, как воду, он перевалился на бок, со вздохом спрятал в карман свою кружечку, а другой рукой дотянулся до шапки и стал натягивать ее на лысую голову.

— Прошу вас богом, хозяева, — сказал он, — не держите на нас обиду. Не хотел я силой и грубостью. Так получилось. С добрыми мыслями ехали мы. О свадьбе вашего сына я думал, о богатых подарках, о том, как повезу молодых в острог. Большое счастье вам выпадало. Каке я дал бы хороший выкуп, заткнул бы ему рот, а мы сговорились любую тайну похоронить и не вспоминать о ней.