Ханидо и Халерха

— Что, моему слову хочешь поверить? А если закричу: "Шаманил он"?

— Ну, что ж, Сайрэ будет попом. А Косчэ-Ханидо на писаря, на моего помощника будет учиться. А тебя люди растопчут ногами.

— Ладно. Кто будет попом — все равно. Только если тебе это важно, то давай сговоримся: пусть Косчэ станет попом, но ты мне за это Халерху в жены отдашь. У меня на нее живот чешется…

— Что-о? Халерху? — не пересилил наглости Пурама. — А ты не хочешь в тундре замерзнуть? Как старый шаман Сайрэ?

Кака растерялся: это угроза или намек на безрассудство, которое может кончится плохо? А пока он думал, Пурама приготовил ответ:

— За Халерхой следят молодые ребята. Они убьют тебя, если ты к ней подойдешь.

Шаман закрыл глаза, постоял молча, потом вкрадчиво заговорил, будто рассуждая сам с собой вслух:

— …Да, последним, кажется, не я заходил к Тачане… Ты заходил… Помню… Но ты еще раз хотел к ней зайти, а у нее отнялся язык…

— А что же ты духов не подослал? — прервал Куриль его воспоминания.
–

Они же у тебя первые сплетники! Против меня затевал дело, а за мной не следил. Да дело-то какое — самое важное!.. Не шаман ты, Кака. И знать ты не мог и не можешь, что юкагирка сказала мне — голове юкагиров. А вот тебе мое последнее условие…

— Бей меня, Куриль, бей! Топчи, как хочешь, меня!

— Тебя при людях Косчэ будет бить — не я. Как раз такое условие. Он будет бить, а ты будешь молчать. Люди подумают, что Косчэ тебе мстит за сплетню. Вот тогда и совсем помиримся. Договорились? Ты стерпишь, если не хочешь попасть в темный дом и на войну…

— Я уеду сейчас, Апанаа…

— Поезжай. Может, Потончу встретишь? Тебе дать бумагу, чтобы он прочитал? Только обратно отдай!

— Не надо. Сожгу я ее. Или… Ну, гок — поехал!

— В дороге, Кака, подумай: может, бросишь шаманство? Сожжешь бубен — я тебе почет и славу выхлопочу.

— Шаман я. А бога нет. Да что же это был бы за бог, если бы он заставил людей меня почитать! Ты чепуху говоришь, Куриль. Ну, гок! Поехал. В тордохе напротив — прислужник мой. Он сделает все. Я скажу. А чай жены сейчас принесут.

Был уже вечер. Кака в свой тордох не вернулся — уехал.

…За шаманским пологом было тепло и уютно. Ветер стучался в ровдугу, но каркас шаманской яранги стоял очень крепко, так крепко, что даже жирник не вздрагивал. И все-таки здесь, за пологом, было не очень спокойно: легонько покачивались деревянные духи, подвешенные на нитках, и тени от них будто брали разгон, чтобы бежать куда-то — за своим хозяином, что ли?

Куриль и Пурама лежали под одеялом. Они наелись, напились и покурили.

Оба они сильно устали, но — удивительно — не засыпали. Мир сплошного вранья и угроз, хитросплетений угроз и вранья не выпускал Куриля на свободу. А

Пурама думал о боге: неужели и божий мир держится на вранье, неужели бог не умеет сам наказывать зло?

ГЛАВА 11

Слухи о скором крещении тундры взбудоражили всех — от смышленого малого до несмышленого старого. За время отсутствия Куриля эти слухи обросли нелепыми домысла ми, что уже и нельзя было понять: приезжает ли поп Кешка из Нижнего или вот-вот спустится с облаков на улурскую землю сам бог.

Перемешаться правде и чуду помогало и то, что с событием и впрямь оказалась связанной судьба богатыря и красавицы: Ханидо и Халерха были и придуманными, сказочными и в то же время живыми.

Как бы то ни было, но Халерха опять очутилась в центре внимания, только теперь уж прочно и неотступно. Внимание к ней обострилось не только по той причине, что по всем тундрам жили ею отвергнутые женихи. Тревожные вести поползли о ее судьбе. Очень хотелось людям — простым людям, конечно, чтобы в этот год шестая луна не была для нее коварной. С нетерпением ждали возвращения Куриля, который должен сказать, что шаман Кака всего-навсего зло пошутил или подурачился глупо, по пьянке. Но видно, тундру кто-то проклял на вечные времена. Пока неуверенно ожидали добрых вестей, случилась беда — беда определенная, неотвратимая. У Халерхи умирал отец.

В последние годы Хуларха стонал все чаще и чаще, особенно по ночам. И Халерха постепенно привыкла к стонам. Ей даже становилось не по себе, когда боль отпускала его — ей не хватало голоса единственного родного человека, отца, потому что если он стонет, то, значит, живет… Уже больше трех лет тордох Хулархи стоит на одном и том же месте: с больным, не ходячим отцом хозяйке-дочери не до кочевки. Голодное время было три года назад, и многие старики и старухи завидовали Хулархе: он мог уехать в тот мир легко — но сравнению с ними, здоровыми, но голодными. Хуларха, однако, не умер: болезнь не одолела его, а от голодной смерти спасли брат Хулур, Пурама и прочие люди, приносившие то бульон в кружке, то кроху мяса. Много ли еды надо больному! И Халерха, деля с отцом милостыню, исхудала, сделалась белой, как снег, но не опухла, не умерла… Потом Хуларха болел как-то попеременно: иногда, получив угощение — пару глотков горькой воды, он приободривался, даже вставал, но иногда по ночам он так громко стонал, что люди потихоньку просили бога впустить несчастного в мир его предков.

И вот, наконец, взбаламутилась тундра: Куриль уехал за женихом, а в Улуро началась суета — стали появляться не здешние люди: то купцы из дальних краев, то целые семьи чукчей, то какие-то богачи, которых раньше никто и не видел. И вот в это-то время Хулархе вдруг сделалось плохо, да так плохо, как никогда еще не было. Старик неожиданно стал разговаривать очень трезво, словно бы здоровее здорового, и глаза его помолодели. Но при этом он нехорошо, безостановочно-жадно дышал. Да что там, жадно дышал! Он начал часто метаться на своей вытертой шкуре, хвататься руками за горло. Стонал он теперь не жалобно и не громко, но зато с хрипом, с безнадежностью человека, который понял, что остался наедине со смертью.

Люди стойбища теперь и не знали, что делать. Что говорить старику, как и чем утешить его самого, чем утешить его дочь, о чем молить бога? С одной стороны, Хуларха мог и должен был вот-вот увидеть счастье своей Халерхи, испытать всеобщее почитание, и поэтому всем хотелось, чтобы он не умирал сейчас. С другой — всё могло обернуться плохо, так плохо, что лучше бы ему ничего этого и не узнать. Не легче было и с Халерхой, которую охраняли всякими способами от страшных шаманских слов. Ободрять ее, утешать близким счастьем? Но ведь неизвестно, будет ли это счастье. А вдруг Кака правду сказал, вдруг Косчэ уже не жених ее и не приемный сын Куриля? Оставшись круглой сиротой, Халера сразу после смерти отца почувствует над собой проклятие и, глядишь, умом тронется, как Пайпэткэ. Или, напротив, готовить ее ко второму удару, намекать, что будут другие беды?.. И так плохо, и этак.

И с отцом плохо, и с дочерью плохо…

Прошло уже целых семь дней, а никто из трех путников, уехавших за женихом, в стойбище не возвращался. И никаких новых слухов не привозили ни здешние люди, ни приезжающие издалека. Это казалось зловещим. А Хуларха был уже близок к полному успокоению. Вечером, когда боль от него отступила, он позвал людей и отдал предсмертные распоряжения — сказал, где его похоронить, какого оленя запрячь, что положить в могилу.

Порядок требовал вызвать шамана, который смягчил бы последние муки и рассказал бы о судьбе Хулархи в мире предков. Однако пойти на это было нельзя — боялись прогневить бога, теперь летающего, конечно, над самым Улуро, да и никто не осмелился бы вмешать любого шамана в сложное дело, которым заняты самые важные люди.