Ханский ярлык

— Ну а ты?

— Я сказала, подумаю, мол. Да у княжны спроситься, мол, надо.

Убила её Тоська своим сообщением, без ножа зарезала. Понимала Ефросинья умом, что никогда не сможет стать невестой Сысоя, но новость о том, что он скоро станет принадлежать Тоське-дуре, сразила её. Даже дикая мысль в голову пришла: «Ах, зачем я родилась княжной?» А эта дура словно ножом в ране ковырялась:

— Ты ж позволишь мне за Сысоя, Ефросинья Ярославна?

— Да?

Ах, как хотелось сказать ей: «Не смей и думать о нём!» Но нельзя, она же может догадаться о её неравнодушии к парню.

— Делай как знаешь, — ответила девке, язык не повернулся дать согласие.

И что ж? Тоська не упустила своего счастья. Через две недели обвенчались с Сысоем, на их венчание в церкви был сам князь. В тот вечер вся дворня перепилась, горланила песни едва не до полуночи, плясали. И, слушая всё это, княжна Ефросинья лежала в холодной постели и тихо плакала от тоски, вдруг навалившейся на неё. Назавтра Тоська не явилась, что обозлило княжну: «Ага, милуется, негодница. Ну, погоди же».

Призвав к себе дворского Назара, княжна как можно спокойнее сказала ему:

— Назар, переведи мою Тоську в коровник, я не нуждаюсь в ней.

— Хорошо, Ефросинья Ярославна. Я пришлю другую девку.

— Только девку, а не бабу, — сказала княжна, осенённая нечаянной подсказкой дворского.

И когда на следующий день явился к ней князь Михаил и спросил:

— Фрося, за что ты прогнала от себя Тоську? — она не замешкалась с ответом, сказала уверенно:

— За то, Миша, что княжне-девушке и служить должна девушка же. Не баба. Неужто не ясно?

Михаил пожал плечами и счёл объяснение вполне обоснованным, однако попросил:

— Может, всё же возьмёшь, а, Фрось? Из светлицы сразу в коровник девку, сама посуди.

— Ничего, пусть привыкает. Свекровь ей поможет и доить, и навоз чистить.

Встретив мать, Михаил пожаловался ей:

— На Ефросинье чёрт верхом поехал. Прогнала Тоську от себя.

Но Ксения Юрьевна вступилась за дочь:

— И правильно сделала. Нечего было твоей Тоське поперёд госпожи под венец идти. Ведь знала же, что княжна сговорена, зачем путь перебегала? За такое бьют нещадно.

— Но Фрося ж сговорена за княжича Александра.

— Ну и что? Не могла твоя Тоська потерпеть, пока уедет Ефросинья к мужу? Не забывай, Тоська на три года млаже княжны. И нате вам. Управилась. И твой Сысой тоже хорош, жениться ему приспичило.

Однако в тот день Ефросинья Ярославна выгнала девчонку, присланную ей в услужение взамен Тоськи.

— А тебя-то за что? — удивился дворский, увидев плачущую девчонку.

— Она ска... ска... зала, во... няет от меня, — всхлипывала девчонка. — Велела в ба... баню идти.

— Ну и правильно, — заключил Назар. — Побанься, надень чистую рубашку.

— У м-меня нет друг-гой.

— Придумаем что-нибудь. Не реви.

Вечером, перед сном, Ксения Юрьевна опять пришла в опочивальню к дочери, присела на край ложа к ней, утешала как умела:

— Ты правильно сделала. Умница. Нечего им попускать.

Ефросинья молчала, сжавшись в комочек под одеялом.

Материнское сердце тоже сжималось от жалости к своему дитяти: «Господи, что ж это деется? Уж двадцать скоро, я в её годы двух родила. И куда запропастился наш суженый-ряженый?»

Начав гладить ласково головку дочери, нечаянно коснулась лица её, ощутила — мокро от слёз под ладонью.

— Что ты, милая, не надо, дитятко. Скоро приедет Александр Дмитриевич твой, увезёт тебя в Переяславль, там обвенчаетесь в Святом Спасе и заживёте весело и счастливо. Не печалься, Ефросиньюшка.

Утешала дочь княгиня, а сердце не на месте было, томилось отчего-то, тревожилось, словно предчувствуя нехорошее.

И не обмануло ретивое. Осенью уж, когда дожди начались и с дерев лист осыпался, прискакал из Переяславля гонец с чёрной вестью: «Александр Дмитриевич, будучи в Орде, заболел сильно и помер. Великий князь Дмитрий Александрович велел княжне Ефросинье передать, дабы была вольна от слова, данного ему, и поступала так, как ей сердце и Бог подскажет».

Для всей семьи княжьей, да и челяди это было громом с ясного неба. Многие думали, что княжна заплачет, заголосит по жениху. Прислушивались, взглядывали на окна её светёлки.

Но там тихо было. Хотя княжна запёрлась у себя и никого не пускала. И плакала и печалилась, но не столько о женихе, сколько о судьбе своей: кого любила — того не дали, кого ждала — тот умер вдруг.

А вдруг ли? А не наказание ли ей от Бога, что сердцем изменяла суженому-ряженому? Рядилась с княжичем жить, а сама на другого смотрела. Завидовала.

Ефросинья падала ниц перед иконой Божией Матери, молила истово:

— Прости меня, Богоматерь, за прегрешения мои, за мысли мои корыстные, за взгляды мои завидущие, за слова мои, всем обидные. Прости.

Била поклоны низкие, лила слёзы обильные. И Богоматерь смотрела на княжну сочувственно, словно что-то сказать хотела.

И сказала. Но уже во сне горячечном услышала княжна ласковое слово, с Неба идущее:

— Не печалься, милое дитя, стань невестой сыну моему.

— А можно? — спросила Ефросинья, и вдруг на сердце ей стало легко и благостно: «Да, да, я стану невестой Христа. Я дева непорочная. Христос примет меня».

И когда днём княгиня появилась у дочери, она молвила ей тихо, смиренно:

— Мама, я ухожу в монастырь.

— Как?! — воскликнула поражённая Ксения Юрьевна. — Почему?

— Меня позвала Божия Матерь, я хочу послужить Христу.

Ефросинья не плакала, говорила отрешённо. Теперь заплакала княгиня, хорошо понимала она дочь и не смела перечить слову Божьей Матери.

Через два дня княжну Ефросинью Ярославну увезли в девичий монастырь, что стоял в излучине реки Тьмаки. Увозили на той самой коле, которую ладили для отправки её в Переяславль на венчание.

Вскоре её постригли в монахини под именем Елены. Для матери и брата она была потеряна навсегда.

2. ПЕРВОЕ СТОЛКНОВЕНИЕ

В Тверь приехали два новгородца — Данила Писарь и Беек. Кони их были стомлены неблизким переходом. Явились к Михаилу, едва выпив по ковшу воды.

— Михаил Ярославич, великий князь Дмитрий на тебя рать собрал, — сказал Данила. — Мы приехали предупредить тебя.

— Где он сейчас?

— Идёт на Кашин с новгородцами.