Хелен
Шрифт:
– Какая-то полицейская анкета.
– Вы же знаете, черт побери!
– Блейк...
– Черт бы тебя побрал!
– вскипел я.
– Мне надоело играть с тобой в кошки-мышки. Слушай, сестренка, меня назначили твоим адвокатом, и я собираюсь не только защищать тебя, но и выиграть процесс, чтобы утереть нос этим паразитам. Давай поговорим начистоту. Кто ты такая?
Вместо ответа она подтолкнула ко мне ксерокопию полицейской анкеты.
– Нечего вешать мне лапшу на уши. Или ты хочешь уверить меня, что ты и впрямь дешевая польская шлюха, которую вышвырнули из четвертого класса за развращение малолеток,
– Здесь так написано, - кивнула Хелен.
– Зачем ты водишь меня за нос, Хелен? Ты же отлично знаешь, что это не твоя анкета.
– Моя, Блейк.
– Дай мне руку. Левую.
Она протянула мне левую руку, ладонью вниз, и я не смог не восхититься, залюбовавшись её изящными пальцами с красивыми ногтями; впрочем, ногти были короче, чем следовало, и не очень ровные, как будто владелица время от времени кусала их. Однако это ничего не значило. Многие люди имеют привычку грызть ногти.
– Переверни, - попросил я.
На подушечке левого пальца сохранились следы чернил. Даже в нашем сумасшедшем обществе люди не заходят так далеко, пытаясь обвести кого-нибудь вокруг пальца.
– Значит, это ты, - сказал я, указывая на анкету.
– Хелен Пиласки. Двадцати четырех лет от роду, полуграмотная воришка, мошенница и проститутка.
– Судя по всему - да.
– Вот, значит, как - "судя по всему - да". Всего четыре слова, но только настоящая Хелен Пиласки, по-моему, их бы не выговорила. Видишь ли, милая сестренка, пусть я и самый обычный пустоголовый американец, отец которого был ничтожным страховым агентом, кое-какие мозги у меня есть. Мне приходилось общаться с такими хелен пиласки. Все они на одно лицо опустившиеся, абсолютно деградировавшие личности без единой извилины. Хотя проститутки первоклассные. В каждом казино ошиваются. Внешне - супермодели, а копнешь чуть-чуть - внутри пусто...
– Слушайте, Блейк, почему вы не хотите оставить меня в покое?
– Потому что не могу! Я хочу знать, что тут происходит. Я должен выяснить всю подноготную. Кто ты?
– Там все написано.
– Почему ты убила Ноутона?
– Господи, какая вам разница, Блейк? Боже, как скучно. Вы даже не представляете, сколько раз мне уже задавали этот вопрос.
– Я должен знать. Ведь был же у тебя побудительный мотив. Наверняка был. Что тебя подтолкнуло? Он с тобой спал? Ты была его девушкой?
– Его девушкой?
– изумленно спросила она.
– О, понимаю. Да, пожалуй, была. Какое-то время.
– Он с тобой дурно обращался? Бил?
– Блейк!
Ее голос прозвучал, как удар хлыста. Я поднял голову и... не узнал ее! Я знал, что передо мной сидит Хелен, но - не узнавал. То же прекрасное спокойное лицо, те же глаза, но вместе с тем - было в ней что-то новое, делавшее её почти неузнаваемой.
– Никто не может дурно обращаться со мной, - тихо произнесла она.
– А тем более - бить.
Я вытащил из портфеля бумаги.
– Вот, смотри, что здесь написано. Он сделал тебе кучу подарков: брильянтовый браслет, изумрудная брошь - на сумму свыше двадцати тысяч долларов. Норковое манто, сумка из кожи аллигатора. Довольно дорогие пустячки. Должно быть, он любил тебя.
– Блейк, не будьте ослом!
– Какая прелесть! Я бьюсь головой об стенку, пытаясь докопаться до
истины, а мне говорят: "Блейк, не будьте ослом!".– Извините, Блейк. Просто вы выбрали не то слово. "Любовь". Ваше общество напрочь его испортило, как и другое слово - "свобода". Ведь настоящая любовь подразумевает полное отрешение, самопожертвование, бескорыстие... А раз так, то мог ли Алекс Ноутон кого-то любить?
– Я хочу только узнать, почему ты его убила. Для начала. Как я могу выстраивать линию защиты, если я даже не знаю, что подтолкнуло тебя на убийство. Как мне говорить присяжным - что ты убила его, чтобы позабавиться?
– Что-то в этом роде.
– Ты надо мной издеваешься?
– вскипел я.
– Ничуть.
Я грязно выругался и вызвал надзирательницу. Я был сыт по горло.
* * *
Вернувшись к себе в контору, я уже чуть поостыл и корил себя за то, что оборвал беседу. И вдруг остро осознал, что мне недостает Хелен. Меня тянуло к ней, и я принялся изучать свой распорядок, чтобы посмотреть, не смогу ли выкроить время для повторной встречи.
Кроме Милли Джефферс, пятидесятилетней секретарши, другого персонала у меня нет. Милли - жирная, отталкивающая, но весьма проницательная и умная особа, которая постоянно вмешивается в мою личную жизнь. Она передала мне почту, ознакомила с накопившимися за день посланиями, поставила в известность, что хочет есть, и отправилась обедать. Я отложил все бумажки в сторону и уселся за стол пораскинуть мозгами.
Без десяти час. Значит, в Чикаго - без десяти два.
Я снял трубку и позвонил директору Уинтморской школы в Чикаго. Меня соединили с миссис Аделией Мандельбаум.
– Меня зовут Блейк Эддиман, - представился я.
– Я служу адвокатом в Сан-Вердо и меня назначили защищать Хелен Пиласки. Я уверен, что вы читали про её дело.
– Да, читала, - сухо сказала миссис Мандельбаум.
– Я пытаюсь помочь мисс Пиласки и я знаю, что она училась в вашей школе. Не могли вы помочь мне...
– Каким образом, мистер Эддиман? Да, бедная девочка училась у нас, но совсем недолго. Ее исключили.
– Вы назвали её бедной девочкой - значит ли это, что вы ей сочувствуете?
– Только самый бессердечный человек может ей не сочувствовать, мистер Эддиман. Мир несправедлив к таким детям. У Хелен Пиласки изначально не было шансов. Отец - запойный пьяница. В семье постоянные раздоры, драки. Избивал жену и детей. Девочка была лишена нормального детства, не знала отцовской любви - о чем говорить? А тут ещё эта ужасная история...
– Она хорошо училась?
– Ну, что вы!
– В вашей школе определяют коэффициент умственного развития?
– Разумеется.
– Вы можете сказать, какой он у неё был?
– На это потребуется время, мистер Эддиман. Вы ведь звоните из другого города...
– А что если я перезвоню минут через двадцать?
– Что ж, хорошо.
– Еще один вопрос: какая у неё была речь? Как она говорила?
– А чего от неё можно ожидать, мистер Эддиман? Язык чикагских трущоб, крайне ограниченный лексикон. Мы пытаемся помочь таким детям, но в её случае это было невозможно.
Двадцать минут спустя я, как было условлено, перезвонил в Чикаго. Коэффициент умственного развития Хелен Пиласки составлял 99 - низший предел нормы.