Херцланд

Марк вздрогнул и остановился, озираясь по сторонам.

Оборотни продолжали заниматься своими делами - к Марку явно обращался не кто-то из них.

– И не туда смотришь, - снова сказал тот же голос, в этот раз показавшийся Марку смутно знакомым.

Он крепко зажмурился, а когда открыл глаза, увидел восседающего посреди стола Штефана. Он сидел, скрестив ноги по-турецки, совсем как вороний король, и выглядел абсолютно чужеродно в своем строгом костюме посреди оборотней, окончательно потерявших всякое сходство с людьми.

Штефан смотрел на Марка и улыбался.

– А куда же мне идти?
– спросил Марк.

Штефан пожал плечами и вскинул руки. В них оказалась флейта - огромная, странной формы, тускло поблескивающая в полумраке.

Штефан поднес ее к губам и начал играть, но Марк не услышал ни звука. А вот оборотни начали корчиться, прижимая лапы к ушам и склоняясь все ниже к столу. Марк невольно отступил на шаг назад и словно прорвал спиной невидимый барьер.

Все звуки тут же пропали - смех, рычание, чавканье, шорохи и стуки исчезли. В наступившей тишине Марк начал различать тихое пение флейты, больше похожее на плач - и чем громче оно становилось, тем явственнее Марк понимал, что ни один человек так плакать не может.

Штефан отвел флейту от губ - пение-стенание стало только громче - и сказал:

– Я покажу тебе, куда идти. Я тебе не лгу. Смотри.

Марк внезапно оказался совсем рядом со столом, хотя не двигался с места. В глазах Штефана переливались радужные огоньки. Флейта - или что-то иное - все плакала, и огоньки от этого плача разгорались все ярче.

– Смотри, - повторил Штефан и сунул Марку в руки флейту.

На ощупь флейта была теплой и скользкой. Марк отвел взгляд от Штефана и поглядел на нее.

Он держал не музыкальный инструмент, а берцовую кость человека, покрытую свежей кровью и ошметками мяса - запах тут же ударил Марку в ноздри, и он отшатнулся, отбрасывая кость. Его нога за что-то запнулась, Марк потерял равновесие и упал спиной назад.

Марк открыл глаза и уставился в белоснежный потолок над головой, чувствуя, что сердце колотится где-то в горле. Одеяло, которым он кое-как укрылся, прежде чем провалиться в сон, сбилось в тугую петлю вокруг ноги и неприятно давило поверх джинсов. Марк сглотнул пересохшим горлом и повернулся на бок, пытаясь стряхнуть одеяло с ног. Падаешь во сне, значит, растешь, вспомнил он давнюю "мудрость", одну из тех, которые взрослые безапелляционным тоном сообщают детям в то время, когда те еще воспринимают все слова непостижимых и могучих взрослых людей как непреложную истину. Или там говорилось "летаешь"? Марк не помнил. Да и расти ему было уже некуда даже по оборотническим меркам.

Марк сел, распутал непокорное одеяло руками и стащил носки, посидел немного, прикасаясь горящими ступнями к холодному ламинату и чуть не повизгивая по-собачьи от неожиданно острого удовольствия. Наверное, будь он человеком, сейчас бы прикладывал что-нибудь холодное к голове.

Посидев так еще немного, Марк решительно встал и разделся полностью, чувствуя непривычное облегчение, какое бывало в форме волка. Вдруг оказалось, что ворот у футболки слишком узкий, а любимые джинсы немилосердно давят в паху. Стряхнув с себя все вплоть до белья, Марк сгреб одежду в кучу и отнес в ванную. Вернулся, захватил носки и бросил их в ту же кучу на корзине для белья - ему было лень даже открывать крышку, чтобы пихать одежду в одно из отделений. Их в этой странной корзине, занимавшей по длине почти всю стенку, было больше традиционных двух, и каждое было заботливо подписано. Кажется, там было что-то не только о цветах, но и составе ткани или чем-то еще в этом духе. Марк так и не удосужился перевести, да и не собирался - сортировкой одежды он никогда особенно не заморачивался.

Вообще многое в этой квартире было ему так же странно - на кухне, например, царил настолько идеальный порядок среди посуды и всяких баночек (одного дизайна и цветовой гаммы, выстроенных ровными рядами в шкафчиках, к которым пыль, кажется, опасалась даже приближаться), что здесь впору было снимать рекламу североземельного концерна мебели и домашних приблуд. Во всяком случае, когда Марк впервые зашел на эту кухню, ему показалось, что он оказался как раз в одном из отделений в магазине этого концерна, настолько все здесь было неживым. Наверное, такой же нечеловеческий (и уж точно не оборотнический) порядок царил во всех квартирах, которые Управление предоставляло своим сотрудникам - Марк не интересовался. Да и баночками этими он не пользовался вовсе, а посудой - по мере заполнения посудомойки, а составлял ее обратно как заблагорассудится.

Один из салатников Марк приспособил под пепельницу, не чувствуя ни малейших угрызений совести - выбрал один из самых больших, чтобы выкидывать не слишком часто. И как раз сейчас это пригодилось - когда Марк выудил из кармана куртки безнадежно пустую пачку и осознал, что во всей суматохе сегодняшнего дня (точнее, бледном подобии суматохи по сравнению с Маардамом) совершенно забыл купить сигарет.

Марк устроился на высоком стуле за барной стойкой, недовольно зашипев сквозь зубы - прикосновение холодного пластика к голой заднице оказалось далеко не таким приятным, как к ступням, и начал ковыряться в пепельнице, выискивая самые длинные окурки.

От пепельницы сегодня воняло особенно гадостно. Хотя реклама сигарет "специально для оборотней" обещала минимум воздействия на чувствительное обоняние, от окурков, слежавшихся в пепельнице в почти неразделимую массу, исходил настолько концентрированный запах, что Марк невольно начал дышать ртом. Помогало это мало.

Выудив пару сигарет, скуренных меньше чем наполовину, Марк выпрямился на стуле и потер ладонями лицо. Это было ошибкой - сигаретная вонь от пальцев ударила в нос, и Марк расчихался чуть ли не до слез. Он чихал, кашлял, вытирал слезы все той же рукой, только усугубляя положение, но остановиться никак не мог. Пришлось возвращаться в ванную, чтобы помыть руки, умыться и высморкаться. Фыркая в ладони, Марк вдруг замер.

Занятый войной с собственным организмом, он не обращал особого внимания на то, что происходит вокруг - а вот волк внутри него бдительность не терял и в конце концов, потеряв терпение, взвыл, подавая сигнал тревоги.

Что-то было не так.

Марк закрыл кран и прислушался. Вроде все было как всегда: в квартире царила тишина, из раскрытого нараспашку окна доносился негромкий гул вечернего (уже почти ночного) города. Тикали часы, висевшие на стене в кухне - странный пережиток прошлого в безликой современной квартире, даже без батареек, зато с крайне реалистичной совой, как будто уснувшей сверху, свесив крылья. Марк осторожно повернулся и почти на цыпочках прошел к входной двери, возле которой снова замер.

Да, непонятный звук, почти неслышимый даже оборотническим слухом, доносился именно отсюда.

Скрежет. Пауза. Длинный шорох, как будто кто-то проводит ладонью по двери, и снова скрежет.

Марк подавил в себе желание припасть к полу и потянул носом. Никакого запаха он не ощутил - да и не надеялся на это. Вряд ли кто-то живой стал бы так странно вести себя у двери его квартиры, даже если бы сумел каким-то образом пройти мимо бдительной консьержки. Хотя Марк сомневался, что она пропустила бы и нечисть - фрау Марта исполняла свои обязанности не хуже Цербера или как там звали ту адскую собаку.

Марк неслышно качнулся к двери и припал к ней ухом, подавив невольную брезгливость. Скрежет и шорохи теперь раздавались так близко, что он почти ощутил их кожей. Постепенно звуки сместились к замку и стали отдавать чем-то металлическим. Марк немного послушал, хмуря брови, и вдруг понял - кто-то снаружи пытается открыть дверь. Явно ключом, а не отмычкой. Но то ли не может попасть, то ли забыл, как это делать.

Марку стало смешно и немного досадно. Штефан, в общем-то, не говорил, что квартира выделена ему, Марку, в единоличное пользование, а судя по тому, что Марк успел узнать об Управлении, ресурсами здесь разбрасываться не любили. Да и места в квартире для одного было многовато.