Хочу тебя, девочка

Ни я, ни Марина на это не отреагировали, каждый по своей причине. Я упивался этими мгновениями наедине с девочкой, зная, что совсем скоро, вопреки моему желанию, они завершатся. Марина же была настолько растеряна, что ей было ни до чего.

— Я очень перед тобой виноват, — повторил то, что уже сказал ранее. — Знаю, что вымолить прощение будет непросто…

Сделав шаг к ней, я остановился, потому что Марина отпрянула от меня с таким испугом на лице, что от этой картины у меня внутри всё похолодело.

— Но я люблю тебя, — сказал то единственное, что сейчас имело значение.

— А я тебя ненавижу! — прошипела Марина, и черты лица ее исказились. — Ненавижу тебя и все, что с тобой связано! И мне плевать, что там случилось в прошлом. Плевать, за что и кто мне мстил. Я ненавижу тебя всей душой и буду ненавидеть всегда, что бы ни произошло!

Слова острыми стрелами впивались в сердце. Я их заслужил, но слышать такое из уст любимой девочки было слишком невыносимо.

— Если считаешь, что я тебя должна простить, можешь считать, что простила. Получай то, что хотел, как ты всегда умел это делать, но больше ко мне не приближайся ни на шаг! Никогда! Ты понял?

Мой ответ, уже готовый сорваться с губ, потонул в грохоте. Дверь все же выломали, и теперь она повисла на одной петле. Меня тут же оттеснили в сторону, весьма грубо, надо сказать. Но хоть морду не начистили, и то хлеб.

Марину же быстро увел прочь Пьер, бросивший на меня взгляд, полный черной злости.

— Камиль!

Ко мне подошла Елизавета Андреевна, и охранники чуть отступили, но продолжали болтаться рядом, как приклеенные.

— Я даже не успела ей и слова сказать!

И это все, что ее волновало? А хотя, о чем это я. Каждый из нас ехал сюда со своей целью. Матери Марины не было никакого дела до того, как именно встретит меня ее дочь. Мне, по правде говоря, тоже было плевать на то, что Елизавета Андреевна осталась не у дел.

— Это уже не мои проблемы, — отрезал я, после чего направился к выходу из этой богадельни.

Мне нужно было крепко выпить и не менее крепко обо всем пораздумать. 

Наверно, самым верным было действительно оставить Марину в покое. По моей вине она и так уже хлебнула горя, потому находиться с ней рядом и дальше и предпринимать попытки выпросить прощение было бы слишком эгоистичным.

Но без нее моя жизнь ничего не значила. Все существование было пропитано Мариной и моей к ней любовью. Весьма запоздалой, но разве я не имел на нее права?

Разве сама Марина была ко мне равнодушной? По крайней мере, в те, слишком короткие, дни, когда мы, как мне казалось, были счастливы?

Опустошив третий подряд бокал виски, я принялся щелкать пультом от телевизора в бесплодной попытке отвлечься хоть на что-то. И вдруг понял, что делаю все это время, и почему глушу алкоголь в надежде на опьянение.

Я прокручивал и прокручивал слова Марины в памяти. 

«Я тебя ненавижу!». 

Я верил тому, что она сказала. Верил каждой букве. Каждой эмоции, испытываемой девочкой в тот момент. И пока даже представления не имел, что делать и как действовать дальше.

Еще была Елизавета Андреевна, но о ней мне хотелось думать в последнюю очередь. Мать Марины летела в Милан со своими целями, что ж… ей их и следовало добиваться. В одиночку. В этом Ежовой я был не помощник.

Все же вырубив телевизор и закинувшись еще одной порцией виски, я лег и закрыл глаза. Знал, что уснуть не удастся, да такой задачи перед собой и не ставил. Собирался назавтра же вновь отправиться к Марине, вот только ни черта не мог понять, что ей говорить и как себя вести. Просто планировал находиться рядом, а остальное решать по мере своих возможностей.

Правда, уже утром меня ждал «сюрприз». Марина уехала, на этот раз без Пьера. И теперь я вынужден был снова ее искать. 

Часть 40. Марина

Я ехала туда, где могла получить ответы на все свои многочисленные вопросы.

Взлетная полоса миланского аэропорта Мальпенса стремительно скрылась из вида, когда самолет взмыл стальной птицей ввысь, отрывая меня от земной реальности. С этого момента осталось только огромное, всеобъемлющее небо. И я — окончательно растерянная и кажущаяся себе такой маленькой и беспомощной на фоне бесконечности небес.

Хотелось бы уснуть и ни о чем не думать, но так не получалось. За считанные минуты Исаеву удалось снова перевернуть мою жизнь, едва показавшуюся мне спокойной и устаканившейся, с ног на голову всего лишь несколькими фразами.

Откровения о моей биологической матери, признания в любви и мольбы о прощении — все это внесло в мою душу такую сумятицу, с которой я оказалась не в состоянии справиться самостоятельно. И если от всего, что касалось Камиля, я могла со злостью и обидой отмахнуться, то об открывшейся правде о моем происхождении забыть было не так-то просто.

Конечно, мне давно стоило поговорить обо всем с мамой. Признаться ей, что знаю о том, что во мне течет не ее кровь. Но сначала я считала это неуместным из-за ее болезни и последующего периода реабилитации, да и боль, причиненная мне Исаевым, на какое-то время заглушила все иные чувства и мысли. А потом… все так завертелось вокруг совместной работы с Пьером, что у меня не было возможности вернуться снова к тому вопросу, который постепенно отошел на задний план, но о котором я, тем не менее, никогда не забывала.

— Мама, это я! — выкрикнула нетерпеливо, едва успела войти в квартиру несколькими часами позже.

— Марина?

Мама, на лице которой читалось изумление пополам с радостью, вышла мне навстречу, вытирая руки о старенький фартук. И в этот момент она так отчетливо напомнила мне себя прежнюю, что на глаза навернулись слезы.

Пусть эта женщина меня и не рожала, но все события моей жизни, все долгие дни и бессонные ночи, что она проводила у моей постели, когда я болела — все это связывало нас куда крепче, чем просто узы крови. Это было время, проведенное вместе, которое никому у нас не отнять, никому не вычеркнуть из наших судеб.

— Я тебя не ждала… ты же в Париже должна быть! — проговорила мама и вдруг испуганно всплеснула руками:

— Случилось, что ли, чего? Что-то с Петенькой?

Петенькой называть Пьера могла себе позволить только моя мама. И эта мысль вызвала у меня сейчас невольную улыбку. А еще — дала время на то, чтобы проглотить внезапно вставший в горле ком и как можно спокойнее сказать:

— Нет, с Пьером все в порядке. Но кое-что действительно случилось…

Я оборвалась, только сейчас сообразив, что мама дома одна.