Хороните своих мертвецов
Шрифт:
Они были как дружная семья. А к ланчу готовы были встретить зимний день. Клара шла домой с крошками в волосах, чувствуя на губах вкус ромашки. Она думала об отце Старика, вмерзшем во время. И о выражении лица Марка Жильбера, когда появилась трещина.
Арман Гамаш сидел в пекарне Пайяра на рю Сен-Жан и просматривал дневник Огюстена Рено. Анри свернулся под столом, а снаружи люди шли сквозь снег и мороз, втянув голову в плечи.
Какая связь могла быть между Шиники, этим священником, отрекшимся от сана, и археологом-любителем Огюстеном Рено? Гамаш
9-8499.
9-8572.
Эти номера почти наверняка относились к книгам, проданным библиотекой. Книгам, полученным в дар от экономки Шиники и больше века пролежавшим в подвале. Пока Огюстен Рено не купил их у Алена Дусе, владельца магазинчика старой книги. Двумя частями. Первая – летом, вторая – несколько недель назад.
Что было в этих книгах?
Что такого было у Шиники, что привело в возбуждение Огюстена Рено?
Гамаш отпил горячий шоколад.
Это наверняка имело какое-то отношение к Шамплейну, но священник ничуть не интересовался основателем Квебека.
Шин, Патрик, О’Мара, ДжД. 18…
Если Шиники во время смерти в 1899 году было девяносто, то родился он в 1809-м. Мог ли этот номер означать 1809? Или 1899? Возможно. Но что это давало Гамашу?
Ничего.
Он прищурился.
Внимательнее вгляделся в 1809, потом захлопнул свою записную книжку, допил горячий напиток, положил деньги на столик и вместе с Анри поспешил на холод. Делая широкие шаги, он видел, как на его глазах увеличивается в размерах базилика.
На углу он помедлил, оставаясь в своем мире, где снег и лютый мороз не доставали его. В мире, в котором Шамплейн умер и был похоронен недавно, а потом и перезахоронен.
В мире улик многовековой давности, канувших в Лету так же, как и тело.
Гамаш повернулся и быстро пошел вверх по Де-Жарден, но остановился перед красивой старой дверью с цифрами из литого чугуна.
1809.
Он постучал и принялся ждать. Теперь до него добрался холод, да и Анри приник к его ноге, ища тепла и поддержки. Гамаш уже собирался уходить, когда дверь приоткрылась, потом распахнулась.
– Entrez, – пригласил его Шон Патрик, быстро отступая назад, подальше от пронизывающего ветра, ворвавшегося в дом.
– Извините, что снова беспокою вас, месье Патрик, – сказал старший инспектор, войдя в темную, тесную прихожую. – Но у меня есть к вам два вопроса, если позволите. – Он показал внутрь дома.
– Хорошо, – сказал Патрик, неохотно направляясь в указанном направлении. – Куда?
– В гостиную, пожалуйста.
Он оказался в знакомой комнате, в окружении аскетического прошлого Патрика.
– Это ваши прабабушка и прадедушка, верно? – спросил Гамаш, показывая на пару, сфотографированную перед домом, в котором они теперь находились.
Это был замечательный снимок: два строгих коричневатых изображения людей, одетых в лучшие выходные одежды.
– Да. Снято в тот год, когда они купили этот дом.
– В прошлый раз вы нам сказали, что это случилось в конце девятнадцатого века.
– Верно.
– Вы
не возражаете? – Гамаш снял фотографию со стены.– Пожалуйста.
Было видно, что Патрику любопытно.
Перевернув фотографию, Гамаш увидел, что сзади она запечатана оберточной бумагой. На ней была наклейка с именем фотографа, но дата отсутствовала. Как отсутствовали и имена.
Гамаш надел очки и внимательно вгляделся в фото. И в нижнем правом углу разглядел то, что искал, – оно выглядывало из-под рамки.
Год съемки.
1870.
Повесив на место фотографию, он двинулся вдоль стены и остановился перед другой фотографией – прапрадедушки Патрика. Тот стоял в группе других рабочих возле большой ямы. Здание сзади было едва видно.
Прапрадедушка Патрик улыбался, как и человек, стоящий рядом с ним. Однако у всех остальных вид был мрачный. А почему нет? Их жизнь, как и жизнь их отцов, была безрадостна.
Ирландские иммигранты, они ехали в Канаду за лучшей жизнью, но умирали по дороге в трюмах переполненных судов. А выжившие всю жизнь занимались тяжелым трудом. Жили в убожестве Басс-Вилля, Нижнего города под тенью утеса, под могучим «Шато-Фронтенак».
Эта жизнь была полна отчаяния. Так почему улыбались эти двое? Гамаш перевернул фотографию. Она тоже была запечатана.
– Я бы хотел снять задник, если вы не возражаете.
– Зачем?
– Мне кажется, это поможет следствию.
– Как?
– Не могу вам сказать, но я обещаю, что не поврежу снимка.
– Меня что, из-за этого ждут неприятности? – Патрик впился взглядом в задумчивые глаза Гамаша.
– Ни в коем случае. Напротив, я буду рассматривать это как услугу с вашей стороны.
После короткой паузы Патрик кивнул.
– Bon, merci. Вы не могли бы включить весь свет и дать мне ваш самый острый нож?
Патрик сделал, что просил Гамаш, и они склонились над фотографией. Рука Гамаша с ножом чуть подрагивала, и он ухватил его покрепче. Патрик посмотрел на старшего инспектора, но ничего не сказал. Гамаш опустил нож и осторожно подвел его под ветхую старую бумагу, приподнимая ее над рамкой. Понемногу бумага стала отходить.
Противясь искушению сорвать бумагу одним рывком, он осторожно поднимал ее, пока не снял всю и обратная сторона фотографии не обнажилась впервые с того времени, как была заделана в рамку более ста лет назад. И там четким шрифтом были написаны имена людей, включая и двух улыбающихся.
Шон Патрик и Фрэнсис О’Мара.
1869.
Гамаш смотрел, не отрывая взгляда.
В записи Огюстена Рено был не 1809, а 1869 год.
Шиники познакомился с этим Патриком, этим О’Марой и Джеймсом Дугласом в 1869 году.
Почему?
Гамаш обвел взглядом стену с предками, стоящими перед домом. Большой путь от Басс-Вилля, целая вселенная. Гораздо больше, чем расстояние между Ирландией и Канадой. Это была непреодолимая бездна между НАМИ и ИМИ.
Грубый ирландский рабочий в великолепном доме Верхнего города в 1870 году. Такое было невозможно. Но это случилось.
Гамаш снова взглянул на улыбающихся людей перед домом. О’Мара и Патрик. Чему они так радовались?
У Гамаша имелись соображения на этот счет.