Хозяин теней 2
Шрифт:
Пущай.
Мне не жалко. Интересно только.
— Плохо, что теперь-то тебя точно спрятать не выйдет, — сказал Еремей. — Слишком уж многие видели. И среди наших, и среди тех он… всяких. Кто в своём разуме, тот промолчит, конечно. А кто и под клятвою промолчать не сумеет, да…
Это он про Матрёну.
— И что делать?
— А ничего… ехать вон. С сопровождением, раз уж сам Анчутков вызвался.
Вот только не понятно, в сопровождение он вызвался или конвой.
— Не хмурься, Савка Громов, — Еремей достал кисет и из него — сигаретку, которую в зубы сунул. — От многих мыслей — многие печали. А от избытка мозгов, умные люди сказывали,
Обижаться на него не получалось.
Еремей не ошибся и тот, другой поезд, прибыл ближе к полуночи. Сперва очнулся Еремей, сел, озираясь, а следом уже и я подорвался. Спать устроились внизу, близ насыпи, и теперь я шкурой ощущал дрожь земли. Там услышал и протяжный, что волчий вой, гудок.
Еремей встал, а мне сказал:
— Спи, давай… пока можешь.
Я подумал, что его правда. Поезд никуда не денется, а вот поспать, чтобы спокойно, не факт, что выйдет. И залез обратно под шинель. Спать на постели, сооружённой из еловых лап, солдатских шинелей и скатки, которую дали под голову, было вполне себе комфортно. Дышалось снаружи однозначно легче, чем в вагонах, о чём с вечера сообщил сбежавший из-под пригляду Серега и поглядел так, печально, осознавая, что его с нами точно не оставят.
Так оно и вышло.
Я подавил зевок и перевернулся на другой бок. Шинель натянул, потому как в свежем воздухе имелся один существенный недостаток — комарье. Но молодому усталому телу комары — не помеха. И в сон я провалился глубокий.
Был этот сон серым, мутным, словно я пытался что-то такое разглядеть сквозь замызганное стекло. И не выходило. Только пахло то лилиями, то могильною землёй.
— Савка? — зачем-то позвал я.
И застыл.
Бывает такое, что вот точно знаешь — рядом кто-то есть. Кто-то такой… чужой и опасный, чьё присутствие, близость ощущаются кожей. Но оборачиваться нельзя.
Как там?
Если ты увидишь тень, то и она увидит тебя?
В этом случае самое верное — забраться под одеяло и с головой. И уже там застыть, затаиться и даже дышать через раз. Детский подспудный страх.
А оно приближалось.
Оно замерло в полушаге. И оно точно видело меня.
Не только видело.
Я ощутил дыхание на затылке, и лилейную тяжёлую вонь, и прикосновение ледяных пальцев к шее.
— Савка! — Метелькин вопль пробрался в эту муть и то, что стояло, рассыпалось туманом. А я очнулся. Как очнулся. Будто вывалился из воды, жадно хватая сырой воздух, спеша заглотить столько, сколько сумею. — Савка вставай…
Я и вывернулся.
И упал мордой в землю, больно, обидно и вдвойне обидней, что Метелька заржал.
— Иди ты… — просипел, понимая, что горло судорогой свело. В груди колет. Сердце дёргается. И руки дрожат.
— Савка? — Метелька явно сообразил, что со мною чего-то не так. — Савка, ты чего?
И помогать сунулся.
— Позвать кого?
— Н-не надо…
Отпускало.
Шея вот ныла, будто обожжённая. Или так ещё с мороза бывает, когда кожа теряет чувствительность, а потом, в тепле, начинает отходить. Будто мелкие-мелкие иголочки тычут. И главное мерзко так.
— П-просто… с-сон дурной, — я опёрся на Метельку, понимая, что сам не устою. — М-может от этого… истощения. Или надышался.
А что, версия хорошая.
Не говорить же, что всякая хренотень мерещится.
— Со снами бывает, — Метелька успокоился. — Стоять можешь?
— Не-а… мышцы свело. Перегуляли вчера, небось.
—
Ну за меня держись тогда. Отдышись… я от тоже порой сню… правда, не сказать, что кошмары.— А что?
— Да… так… будто дома. Мамка тесто мнёт. Малые на лавках. Печка тёплая-тёплая, такая, знаешь, хорошая. И пахнет кисло, хлебом. В окне солнышко. А я будто бы лежу и всё-то слышу… и хорошо. А потом просыпаешься…
— И нехорошо.
— Ну да, — Метелька вздохнул так, по-взрослому очень. — Пробьёмся, Савка?
— А куда мы денемся… пробьёмся.
Я разогнулся и шею потёр.
— Глянь, чего там… чешется.
Голову нагнул, сколько смог.
— Красная… слушай… такая… тебя вчера никто за шею не хватал?
— Вроде, нет…
— Будто пальцы… Савка… — голос чуть дрогнул. — Может, сказать…
— Не надо. Это… психосоматика.
— Чего?!
— Ну… это когда такое… мозги чего-то видят и тело учат. Скажем, человек убеждает себя, что ему не жарко и по углям ходить может. И ожогов у него нету. А бывает, что наоборот, что он себя убедит, что больной…
— А… точно, есть такое. У нас в деревне один батькин приятель, тоже алкашина знатная, на спор ножа в руку втыкал. Типа ему не больно…
Думаю, не совсем то, но углубляться в подробности самовнушения точно не стану. Вместо этого я сказал:
— Мне сон привиделся, вот тело и решило, что оно взаправду.
Звучало объяснение так себе. А главное, я сам прекрасно понимал — ложь. В смысле, что не сон это и не самовнушение. А… что? Не знаю. Какой-то мрак, треш, туман и тварь, в нём скрывающаяся. И этой твари что-то от меня надо.
И главное, шеей чувствую, так просто она не отстанет.
Не спать, будем реалистами, у меня не выйдет. А спать… с другой стороны, сколько сон длился? Если по ощущениям, то долго. И будь у твари желание меня сожрать, думаю, она бы успела.
Что из этого следует?
— Савка, — Метелька опять сбил с мысли, помешав прийти к какому-то ну очень важному выводу. — Ты уже просыпайся. А то Еремей сказал, чтоб завтракали и собирались. Идти придётся.
— Куда?
А если… если всё-таки обернуться? Там, во сне?
— Так… туда, — Метелька махнул рукой. — Поезд-то пришёл, но там насыпь ненадёжная, и рельсы тоже. Тот, от них, так и сказал, что будто на плывунце лежат и от тычка поползут. Так что близко не полезли. Надо перебираться. Еремей с Алексеем Михайловичем пошли. Генерал вон тоже своих подымает… тут вроде и недалёко, верста или две, но, чую, если с генеральшею и Матрёной, то будет весело.
И ведь не ошибся.
Было и вправду весело. Настолько, что я почти и забыл… или нет.
А и вправду, что будет, если взять и обернуться? Если первым посмотреть на тень?
Глава 26
Глава 26
При ближайшем рассмотрении очевидно, что большинство обвинений, выдвинутых к еврейским общинам, не имеют под собой оснований и относятся к числу так называемых кровавых наветов. Они возникают якобы сами собой, с некоего события, которому народная молва придаёт особое значение. И затем новость подхватывается и разносится людьми, невежество коих и вправду заставляет верить слухам о кровавых жертвоприношениях и оргиях, устраиваемых евреями. И вот уже взбудораженная, раздражённая толпа подымается в едином желании мстить. И пусть сей народный бунт направлен против евреев, но не стоит недооценивать опасность, ибо рано или поздно евреи закончатся, а привычка к мятежам останется…