Хозяин теней 2

— Боюсь, ничего сделать нельзя… мальчик отходит. Соборовать надо бы…

Этот голос пробивается извне.

И мне хочется кричать, что рано. Не спешите хоронить или как там…

— Савушка, Савушка… — мамин голос, что чайки крик.

— … ты хоть понимаешь, о чём просишь, женщина? — а этот другой. От него веет холодом и тяжестью могильною. И мне страшно.

Нам обоим страшно.

— Чтобы он жил. Ты же можешь сделать так, чтоб он жил? Пожалуйста…

— Так ведь он уже почти помер. Дай уйти. Не мучай.

— Нет, нет, нет… он должен! Должен жить! Помоги… проси, что хочешь… всё отдам! Деньги? Тебе деньги нужны? У меня есть! Много есть! Двадцать тысяч… и ещё дом продать можно… мне уж предлагали выкупить. Я продам… и вот, украшения…

А выходит, не нищей её батюшка Савелия бросил. Двадцать тысяч по нынешним временам — сумма приличная. Ещё и украшения.

Дом.

— Ты можешь… он говорил, что ты многое можешь. Что должен…

— Даже так? Что ещё?

— Ничего. Мало… я женщина. Женщине не след совать нос в дела мужские… но сказал, что если вдруг, то могу к тебе. За помощью.

Савка заворочался.

Тихо.

Не знаю, что это, но чую, что важно. Куда важнее желания убить всех.

— Можешь. Украшения и деньги — это хорошо, да только не в них дело. Не в деньгах… — голос вкрадчивый мурлычущий. — Кому другому и слова не сказал бы… Апинька, сходи вон, принеси колодезной воды… нечего, чтоб нас слушали. Раз уж муж тебе доверился, то и я могу.

— Можешь… конечно… я никому и ни слова… только верни. Пусть он живёт!

И такая в голосе надежда, что тошно становится.

Сука.

Уже чую, что сука и редкостная.

— Понимаю. Жалко мальца. Очень жалко. И жизни-то не видал, читай… судьба такая, несправедливая. Не крещён ведь?

— Н-нет, — голос женский дрожит, и Савка отзывается на этот голос так, что вся его память трещит. Но я удерживаю.

— И хорошо… так-то, конечно, тебе бы помолиться. К мощам сходить, вон, порой ходят в Лавру-то пешком да с поклонами, но случай не тот… да… нет над ним власти Господней, но есть иная. Знаешь, какая? Чай, об этом-то муж говорил?

— Я… я… не хотела… чтоб так… я просила.

— Тише, детонька. Не плачь. Не в том дело… так оно даже лучше. Потому как над своими детьми только она и властная. Захочет, жить будут. А захочет, то и к себе призовёт…

— Помоги… — это почти не слышно. И от мольбы в этом голосе у меня душу наизнанку выворачивает. И ведь он не отказывает. Тянет. Заставляет уговаривать.

— Я б и рад… повторюсь, не в деньгах дело. В силе…

Так, а это, стало быть, папеньки знакомый?

— Я мужу твоему и вправду многое должен. Иначе и не отозвался бы, но иные долги…

Вздох тяжкий.

И притворный. Неужели она не видит? Хотя… чего это я. Ребенок умирает. Ей не до чужих вздохов.

— И есть способ, есть, да только моих почти не осталось… и ждать, пока восстановлюсь, неможно. Сейчас надо обряд проводить.

— К-какой?

— Душу сына твоего на ту сторону отвести и назад вернуть, чтоб увидала она, благословила… только… — он выразительно запнулся. — Не смогу я сейчас. Разве что…

И она цепляется за оговорку, насаживаясь на неё, как рыба на крючок.

— Что?! Что мне сделать?!

— Тебе? Ничего. А вот муж твой… не оставлял ли он тебе часом кроме денег книгу. Такую, небольшую вот, в деревянном ящичке, но может, и без ящичка. Обложка у ней чёрная ещё, будто обугленная. А страницы желтые, из такой бумаги, что и не бумага. Плотная, точно кожа тонкая…

Выдох.

Судорожный.

— Вижу, знаешь, о чём я. Книга эта особую силу имеет. Она на той стороне писана, на языке неведомом, который обычному человеку не прочесть. И кровью тварей кромешных… и потому сила в ней большая, такая, которой с лихвой хватит, чтобы душу твоего сына свести.

— Я… я…

Сука. Нет, какая же сука. И главное, складывается всё один к одному. Я маялся, кому это мальчишка из затрапезного рода понадобился, который и не наследник даже. А он и не нужен, если сам по себе. Книга — дело другое. Уж не знаю, чего там в ней, заклятья бомбической силы, тайны мироздания или энергия, но книга явно непростая.

— Если знаешь, где она, — произнёс голос жёстко, — то неси.

— Она… она не тут… я… он не велел… трогать не велел.

— Оно и правильно, — с лёгкостью согласился мужик. — Простым людям такое трогать точно не след. Но я знаю, как с этим дело иметь. И помогу. Решайся, что тебе дороже. Книга или сын?

Выбор, как по мне, очевидный.

И дверь хлопает.

А потом приотворяется со скрипом. На лоб же Савкин горячий падает рука, и холод, от неё исходящий, слегка унимает жар.

— Проследить?

— Не стоит. Небось, в погреб полезла, в кадушку какую, — тон явно изменился. — Или за иконой, хотя вряд ли. Сейчас притащит. И видишь, сама всё, без шуму. А ты поймать, пытать…

Жёсткие пальцы расцепили веки.

— Дышит? — осведомился другой голос. — Всё одно как-то оно… потратился.

— А ты хотел, чтоб всё даром? Оно-то и по-твоему можно было, но сам посуди. Тут, чай, не трущобы. Пропадёт баба с дитём, так искать станут. И мало ли, как… или вон Громовым весточку всенепременно отправят. Они же точно не упустят такого, чтоб их кровь да пролили безнаказанно. Даже если тела убрать, всё одно искать примутся. Копать. И как знать, до чего докопаются.

— Громовы же ж…

— В своё время, — оборвал голос. — Пока не надо туда лезть. Потревожим зазря. А вот книгу она сама всё притащит.

— Ну да… — всё же в этом голосе сомнения были. — Снимешь?

— Дурак? Это не снимается…

— Шуметь станет, если пообещаешь и не исполнишь.

— Бестолочь ты, Анциферов… я сейчас его душу привяжу.

— Так она ж отошла уже… как ты…

— Вот так. Верну мёртвую. И запитаю на матушку. Пусть кормит своего возвратника. Пару месяцев протянет, а там и скончается от естественных причин. И он надолго не переживёт, без подпитки…

Савкин лютый вой заглушил шепоток.

Сволочи.