Хозяйка расцветающего поместья

— А вот роспись приданого и купчие на земли, приобретенные князем Северским. Можете обратиться к нему за недоимкой — впрочем, я уверена, что он платит в казну исправно.

А не милейший ли доктор натравил на меня этого визитера? Не лично, но доносы, в том числе и заведомо ложные, — традиция давняя, и не только в моем старом мире. Из задушевных разговоров с купцами — есть свои преимущества у молодого смазливого личика — я поняла, что в их среде конкуренты стучат друг на друга с целеустремленностью дятлов.

Или у меня уже просто паранойя разыгралась на фоне гормонов?

— Таким образом, жду вас в следующем году. Впрочем, могу заверить, что визит чиновника палаты по взысканию недоимок не понадобится.

Статский советник побагровел, я продолжала — с неизменным наивным выражением лица:

Статский советник побагровел, я продолжала — с неизменным наивным выражением лица:

— Конечно, если вы считаете, будто этих документов недостаточно, то вы вольны объявить арест имущества и так далее, и тому подобное. Для этого вам потребуется помощь земского исправника. Я буду очень рада визиту сиятельного графа Стрельцова, и, раз уж вы все равно направитесь к нему, не изволите передать письмецо от меня?

Формально Стрельцов — чиновник девятого класса. Статский советник — восьмого, значит, выше рангом. Но уездный исправник — граф, с влиянием и связями. Он может устроить множество проблем человеку, получившему лишь личное дворянство — а все манеры мытаря говорили о том, что потомственного дворянства у него нет — за государственную службу.

Чиновник вытер вспотевший лоб платком.

— Между вами и графом теплые отношения? Конечно, молодая женщина, живущая отдельно от мужа… — Он сально улыбнулся. — Но как сиятельный князь Северский воспримет эту новость?

Глава 38

Улыбка приклеилась к моему лицу намертво, и только в груди словно натянулась звенящая от злости струна.

— А сиятельный князь Северский наверняка не одобрит сплетни о своем имени. Глава дворянского совета очень вспыльчив, знаете ли. Помнится, одного сплетника он велел выпороть на конюшне, будто мужика. Хотя, конечно, недворянину не понять…

Чиновник снова взял копию дарственной — я мысленно поморщилась, увидев влажные отпечатки пальцев на бумаге.

— К прискорбному сожалению, сведения о том, что ваши земли два года находились не в ваших владениях, не дошли до казенной палаты. Вы позволите мне переписать документ?

— Пожалуйста. — Я снова во всю глотку окликнула Марью, велела принести бумагу и чернила. — А я, пожалуй, чтобы не терять времени, напишу в губернскую канцелярию прошение о розыске виновного в подобном небрежении.

— Не стоит утруждаться, ваша светлость. Разрешите откланяться. — Он вернул на стол копию дарственной. — Я сам опишу все вскрывшиеся обстоятельства. Надеюсь, в следующем году мне не понадобится испытывать ваше гостеприимство.

Он вылетел за дверь, и не прошло и пары минут, как по дороге застучали копыта.

Я сложила бумаги. Позвала обычным голосом:

— Марья, верни на место, пожалуйста.

— Унесло их? — проворчала нянька, забирая папку. — Что за напасть, шастают и шастают…

— Кто еще? — встревожилась я.

— Да бродил тут один, все расспрашивал, дескать, а не горит ли у барыни какой свет диковинный, такой что ночью как днем видно.

Вот только этого мне не хватало! Неужели то семейство, монополизировавшее электрическое освещение для дворца, про меня прознало? Предостережение Виктора я помнила, и потому в кабинете, где я устроила себе местечко и под рукоделие, сейчас висели три пары штор, как в городской Настенькиной гостиной, а на двери появился засов.

— И что?

— Да что… Ничего. Одет как мужик, а выражается как барин, да разговаривает этак свысока. Не иначе как ряженый. Наши-то с ним и разговаривать не стали, погнали восвояси: чужой да странный. Но кабы другой не приехал, поумнее.

— И пусть приезжает. Нету у меня никакого диковинного света.

Каретный фонарь на подставке сам по себе ничего не доказывает, к тому же на виду я его не бросаю. А увидеть, как он горит, некому: дни стали такими длинными, что можно уже спокойно вышивать перед сном, просто сидя у окна.

— Вот так я всем и велела говорить: никакого такого света нету. Но ты все же поостерегись, касаточка.

— Поостерегусь. Спасибо. — Я выбралась из кресла. — Пойдем работать, дела не ждут.

Дела действительно не ждали — как и всегда. Я нырнула в них с головой: так, чтобы вечером засыпать, едва донеся голову до подушки. Лучший способ отомстить бывшему — заняться собственной жизнью. Заодно не останется времени ждать, не приедет ли, костерить его, не оценившего, и жалеть себя, несчастную.

Тем более что я не собиралась считать себя несчастной и брошенной — я не вещь, в конце концов. И могу сама о себе позаботиться, в отличие от, скажем, вернувшихся ко мне земель.

Мне повезло, что пахоту и посев яровых успели закончить до нашей с Виктором ссоры. Еще сильнее повезло, что Егор Дмитриевич нашел в Ольховку управляющего и с явной радостью передал ему всю информацию по новым-старым землям вместе с заботой о них. На урожай в этом году я не рассчитывала, даже если все пойдет как надо. Семена и найм работников были на Викторе, значит, по справедливости, и зерно должно принадлежать ему. Я, правда, слабо представляла, как передать князю его урожай. «Держа слово», он прислал мне чек с содержанием. Я отправила его обратно тут же, но утром следующего дня чек снова вернулся ко мне. Продолжать этот детский сад я не стала, а увезла чек в банк, где открыла отдельный счет. Когда родится ребенок, переоформлю этот счет на него. Инфляции здесь почти не знали, а банковские проценты уже существовали, так что, когда малыш вырастет, у него будут собственные средства.

Заодно и завещание написала. Лишить мужа его седьмой доли недвижимого и четверти движимого имущества, оговоренных законом, я не могла, да и не собиралась. Все по тому же закону он не мог претендовать на мое приданое, а кроме него у меня по сути были только подаренные им же земли и деньги, заработанные с его помощью. Точно так же, по закону, все остальное имущество движимое и недвижимое отойдет моему ребенку — при условии, что он родится в законном браке, незаконнорожденные не имели права наследовать за родителями. Однако следовало подумать об опеке. Я хотела бы надеяться, что Виктор позаботится о малыше, если что-то случится, но быть в этом уверенной после всего не могла. Поэтому опека над ребенком перейдет свекрови с условием, что нянькой будет Марья, и оговоренной оплатой за ее труды. Небольшие — для меня, а для крестьян очень даже существенные — суммы оставались Дуне и Петру, не раз доказавшим свою преданность. Если же роды убьют и меня, и ребенка — думать об этом не хотелось, но предусмотреть было необходимо — Марья, Дуняша и Петр получат по равной доле денег, которые будут у меня к тому времени, а земля, которой крестьяне владеть не имели права, отойдет свекрови.

Впрочем, я надеялась, что завещание не пригодится. Просто успела наслушаться, сплетничая с соседями, о тяжбах из-за наследства, длящихся десятилетиями, и «взяткоемкости» этих процессов — и потому на всякий случай позаботилась обо всех, кто мне дорог.

Я пока не решила, как «утаить шило в мешке», но время терпело. К тому моменту, как мое положение станет заметно, придет зима. Может быть, уеду куда-нибудь «на воды» и вернусь с младенцем — а там можно будет и развестись спокойно. Рожденный в браке ребенок будет считаться законным, а я уж позабочусь о том, чтобы он ни в чем не нуждался.