Хозяйка старой пасеки 2

— Кир, что ты несешь! Я не узнаю тебя сегодня!

— Ну так поставьте меня, и все!

Он перехватил руки, собираясь исполнить угрозу. Я взвизгнула и обхватила его за шею.

Твою ж… Для прелесть какой дурочки я уже старовата, до старой дуры еще не дожила, так куда делись мои мозги сегодня? Растаяли и утекли кое-куда? Тоже не по чину: обычно в этом подозревают мужчин.

Я заставила себя медленно выдохнуть. Совладать с голосом.

— Кирилл Аркадьевич, пожалуйста, отпустите. Я пришла в себя.

— Вам настолько неприятны… — Он осекся. — Прошу прощения, однако я вынужден настаивать: лестница в этом доме не слишком безопасна, а вы до сих пор бледны. Обещаю, что это последняя вольность с моей стороны.

Не понравилось мне, как это прозвучало — слишком горько, слишком… обреченно, что ли. Но что мне было делать — не заявлять же: «Нет-нет, продолжайте ваши вольности»?

Да что за дурь в голову лезет?

Стрельцов поднял меня по лестнице так легко, будто я совсем ничего не весила. Аккуратно поставил у двери моей спальни. Придержал за локоть, словно проверяя, не свалюсь ли я. Я выдернула руку.

— Все со мной в порядке, не собираюсь я снова падать, будто дурочка какая!

— Надеюсь. — помедлил, явно колеблясь. Потом все же сказал: — Я вел себя неподобающе. Этого больше не повторится.

Что-то промелькнуло в его взгляде. Что-то, что я не успела разобрать. Я вцепилась в дверь, чтобы не дать воли рукам.

— И это все, что вы хотите сказать? — Пришлось произнести это тихо, голос отказывался подчиняться.

— Неважно, что я хотел. Вы сказали более чем достаточно, а я умею слушать.

— Жаль, что не умеете чувствовать.

Дожидаться еще одного его нечитаемого поклона я не стала — шмыгнула в спальню. Очень хотелось шарахнуть дверью со всей дури, так чтобы штукатурка с потолка посыпалась. Вместо этого я прикрыла ее очень аккуратно — так аккуратно, что услышала, как сбежали по лестнице шаги, а потом рявк, от которого даже я подпрыгнула, даром что рявкали на первом этаже.

— Гришин! Что у тебя там?!

Ответа я не услышала, но после паузы Стрельцов ответил все так же громко и зло:

— Седлай, немедленно!

Куда их понесло на ночь глядя? Я дернулась к окну и остановилась на полушаге. Куда бы ни понесло, это не мое дело. В своих служебных делах исправник в состоянии разобраться сам, а его личные дела меня не касаются. Если я когда-нибудь задумаюсь об отношениях, то поищу того, с кем мне не нужен будет переводчик с мужского на человеческий! Человека, рядом с которым мне не придется пытаться считывать через ноосферу все колебания его настроения, чтобы догадаться, с какой стороны подойти.

И который не будет извиняться за поцелуй!

Эта мысль меня добила — слезы потекли градом. Шмыгая носом, я добралась до умывальника, плеснула в лицо воды — согрелась, зараза, до комнатной, сейчас бы ледяная колодезная была в самый раз. Но все же стало чуть полегче.

Отдохнуть? Отдохнешь в этом дурдоме, как же.

У ног тявкнули, будто соглашаясь. Я подпрыгнула.

— Откуда ты тут взялся?

Полкан завилял хвостом, умильно заглядывая мне в лицо.

Глупый вопрос, в самом деле. Дверь я не запирала: не было на ней замка, чтобы запирать. Да и кто угодно мог ее открыть, если бы у самого пса не хватило сил. Хоть та же Варенька.

Я едва не застонала при мысли о ней: выдержать сейчас общество графини я бы не смогла. А ведь она точно явится, выполнять приказ генеральши.

— Глаша! — донеслось из-за двери.

Я застонала уже вслух. Накаркала!

— Меня нет! Я умерла!

— А… что ты такое говоришь? — Она распахнула дверь.

— Это не я, это моя неупокоенная душа.

Девушка хихикнула. Добавила, явно копируя укоризненную интонацию кого-то из взрослых:

— Нельзя так говорить. Не искушай судьбу.

А чего ее искушать, если я уже действительно умерла?

— Не понимаю, что нашло на Кира, — сказала графиня.

— Это не имеет значения.

— Глаша, он хороший. Я, конечно, называю его будочником, когда злюсь, но…

— Варвара… — Видимо, я нечаянно скопировала тон Стрельцова, потому что она подскочила. — Запомни раз и навсегда. Никогда не лезь в дела двоих. Как бы они оба ни были тебе дороги. Особенно если они оба тебе дороги.

— Почему? — захлопала глазами она. — Я же хочу как лучше!

— Потому что чужая душа — потемки. Ты видишь только то, что тебе готовы показать, да и из того — только то, что сама готова понять. Вмешиваться, не видя картины целиком, все равно что нестись во весь опор на лошади в безлунную ночь. Когда твое вмешательство все испортит — а оно испортит, поверь мне — ты останешься без обоих друзей. Только потому, что хотела «как лучше», когда тебя никто не просил о помощи.

— Ну, если ты так говоришь… — протянула она, однако было заметно, что мои слова ее не убедили.

Все мы считали себя умнее взрослых в пятнадцать. Взрослые всегда будут пытаться уберечь молодежь от своих ошибок, а молодежь всегда будет с энтузиазмом плясать на граблях. Потому что ошибки — единственный надежный путь познания.

— Именно так. И, если ты не хочешь рассориться, никогда больше не заговаривай со мной о своем кузене.

— Как скажешь, — вздохнула она. — Давай я помогу тебе раздеться.

— Я не собираюсь раздеваться, дел полно.

— Но Марья Алексеевна…

Очень хотелось рявкнуть — мол, кто в этом доме главный, я или Марья Алексеевна? — но я и без того сегодня уже наговорила.

— Я все равно сейчас так взбудоражена, что не усну.

— Но тебе нужно отдохнуть! Хочешь, я почитаю тебе?

Нет уж, мне только ее «писем к кузине» не хватало сегодня для полного счастья!

— Я хочу заняться чем-нибудь не слишком утомительным. Например, найти азбуку.

А найти ее мне придется. Только сейчас до меня дошло, что, умея читать и писать, я не знаю, как это делается. Не знаю и ни одной местной буквы. И как прикажете кого-то учить при таком раскладе?

— Зачем тебе азбука?