Храм воздуха

Вернувшись домой, Юсиф по приставной деревянной лестнице поднялся на крышу, прошел до того места, где она уперлась в стену соседнего двухэтажного дома, и, цепляясь за неровности старой каменной кладки, полез на крышу соседнего дома. Здесь он двинулся дальше и, перебираясь с крыши на крышу, добрался до конца квартала. Через неширокую улицу светилось окно, которое ему было нужно.

Балкон второго этажа закрывал Юсифа от случайных взглядов прохожих, и лишь из окна напротив был виден огонек, возникающий время от времени с равной периодичностью. Приглядевшись, на краю крыши можно было разглядеть невысокую фигуру, которая была видна, лишь когда зажигалась спичка, ненадолго освещая худое смуглое лицо, зато Юсифу в подробностях было видно, что делается в уютной, аккуратно прибранной комнате, перед окном которой он жег спички; он видел и крепкого, полноватого парня, мужа Гюли, сидевшего за накрытым столом, и Гюлю, которая, подав ему что-то, вышла, через некоторое время вернулась в комнату с чайником.

Потом она опять вышла и, вернувшись, подошла к окну. Увидела Юсифа. Некоторое время Гюля вглядывалась в темноту, дожидаясь, когда спичка зажжется ещё раз, и убедилась, что ей не померещилось, - на крыше соседнего дома действительно стоял Юсиф. Она быстро отошла от окна, что-то сказала мужу и вышла из комнаты.

Юсиф сунул спички в карман и тем же путем, крышами, возвратился домой.

– Где ты так запачкался?!
– мать бросилась за щеткой.
– Витя вернулся, сообщила она последнюю новость, счищая белые пятна с его брюк.
– До самого Берлина дошел. Мешок семечек с собой привез.

– Каких семечек?
– удивился Юсиф, пытаясь отнять у матери щетку.

– Обыкновенных. Весь двор их жарит. Военный трофей, говорит.

Юсиф рассмеялся.

– Ты заходила к ним?

– Конечно. Он тебя два раза спрашивал. Там все собрались. Поздравляют с возвращением.

– Я попозже загляну, - Юсиф отложил щетку.
– Ты меня не жди, мама, прошу тебя... Ложись.

Юсиф не сомневался, что Гюля обязательно прибежит к моим родителям, чтобы пожаловаться на его поведение. И потому не удивился, услышав её возмущенный голос, когда подошел к нашей двери в конце длинного коридора

– Ты представляешь? Совсем с ума сошел...

– А вот и он, - моя мать улыбнулась, когда Юсиф заглянул в комнату, и отставила утюг, которым гладила простыни. Гюля, увидев Юсифа, умолкла; стало слышно тиканье настенных часов.

– Ты понимаешь, что делаешь?
– Гюля прервала молчание сразу, как только моя мать вышла из комнаты; она говорила очень тихо, почти шепотом; глаза, полные слез, смотрели на него с мольбой.
– Ты совсем с ума сошел?

– Мы должны жить вместе, - сказал Юсиф.

– Ну что ты говоришь? Подумай!
– Гюля продолжала говорить с какой-то несвойственной ей жалобной, просящей интонацией.

– Может уедем отсюда?

– Куда?

– Куда угодно... Мало ли есть мест?

– И что ты там будешь делать?

– Жить.

– Ты здесь не можешь на работу устроиться, - сказала Гюля.
– Кто тебя там возьмет?..

– Это пусть тебя не волнует...

– А мои родители? Представляешь, что с ними будет? И вообще... это же позор! Весь город будет знать. Что обо мне будут говорить?! Позор на всю жизнь. Никогда не простят.

– А я тебя, думаешь, прощу?

Гюля не ответила на вопрос Юсифа; она отвернулась к стене и заплакала.

Юсиф подошел ближе, положил руку ей на плечо, она повернулась и спрятала лицо у него на груди.

– Что делать? Что делать?
– повторяла она, не переставая, и слезы, обильно льющиеся из её глаз, ощущались Юсифом сквозь рубашку.

Мне удалось познакомиться с сыном Юсифа в азербайджанском посольстве в Москве 2 марта 1999 года, на приеме по случаю праздника весны, Навруз Байрама. Он выслушал меня с вежливой приветливостью, но долго не мог понять, о каком письме идет речь. А когда окончательно выяснилось, что письма моего отца он не получал, я, в окружении множества жующих людей с рюмками в руках, начал торопливо рассказывать о болезни сына. При этом, конечно же, было упомянуто, что наши отцы были друзьями, а матери близкими подругами. Но по невнятной реакции я понял, что президент "Сибойла" почти ничего не знает о своем родном отце.

Виктор сидел в окружении соседей, родственников и друзей. Мой отец и дядя Джавад, который вскрывал очередную банку американской тушенки, оказались рядом и старались не встречаться взглядами.

– Где же ты пропадаешь?
– обрадовался Виктор.
– Все здесь, а тебя нет, он говорил по-азербайджански чисто, без акцента.
– Садись...

Какая-то тетка уступила Юсифу место, перед ним поставили чистую тарелку, налили водку.

– За твое возвращение, Витя, - сказал Юсиф по-русски.
– Тетя Маруся, поздравляю.

– Спасибо, сынок, спасибо, - тетя Маруся подложила Юсифу вареной картошки, - видишь, какая у нас радость...

– Как ты? Давно вернулся?
– Виктор погладил усы, ласково разглядывая Юсифа.

– Десяти дней нет, - ответила за Юсифа тетя Маруся.

– Работаешь?

– Нет ещё...

– Он же контуженный, - объяснила тетя Маруся.

– Это не страшно. С помощью Аллаха все преодолеем, - улыбнулся Виктор. Ты, кажется, что-то хочешь сказать?
– спросил он у Джавада.

– Я хочу, чтобы мы подняли бокалы за тетю Марусю, - Джавад говорил по-русски бойко, но смешно коверкал некоторые слова.

– Да пили за меня уже, - для виду воспротивилась тетя Маруся, хотя чувствовалось, что внимание товарищей сына ей приятно.

– Тетя Маруся нам всем как мать, - сказал Джавад, - с детства чуть что - к ней прибегали. Сегодня у всех нас большая радость, но больше всех радуется она. Давайте выпьем за её радость и в её лице за всех наших матерей.

Все дружно подняли бокалы.

– А твоя Гюля, говорят, замуж вышла?
– негромко спросил Виктор, пока Джавад говорил тост.
– За сына ювелира?

– Тебе кто сказал?

– Сволочи. Пока мы воевали они тут жизнь свою устраивали. Ну ничего, наведем порядок. Теперь наша очередь погулять!

На вокзальном перроне, у раздачи кипятка толкались люди с чайниками, бутылками, кружками. "Подельник" отца Фируз появился за несколько минут до отхода поезда Баку-Ростов в сопровождении родственников. Пока один из них предъявлял билет, а другие шарили глазами по толпе, опасаясь слежки, Фируз торопливо обнял Юсифа и сказал:

– Твой отец ни в чем не виноват. Его обманули. Он не знал, что накладные фальшивые.

– Почему же он на суде признался?

– Сеид-рза уговорил. Это его дела: миллионы наворовал за эти годы, а мы ничего не знали, возили себе хлеб по магазинам. А когда нас задержали, Сеид-рза договорился со следователем, они заменили накладные и получилось, что лишний хлеб как бы краденый: раз в накладных он не указан, значит мы, шофера, его сами украли с хлебзавода.

– А вы почему молчали?

– Сеид-рза уговорил: сказал, что за накладные ползавода посадят. А если мы промолчим, он на суде нас вытащит, мы-то ни в чем не виноваты. И вообще, сказал, что этот ворованый хлеб голодающим детям предназначался, детскому дому какому-то. Ну мы и поверили. А он на суд даже не пришел. И нам влепили по десятке.