Храни её

— О, цитрусовые уже не основной наш источник дохода.

— Но вкуснее ваших апельсинов я не пробовал…

Виола огляделась и пожала плечами:

— Возможно, но работников найти сложно. Что ты хочешь, всех манят города. И эта глупая распря с Гамбале не дает планировать на перспективу, исключает любую возможность инвестиций. Через год мы страдаем от засухи. Простое благоразумие подсказывает, что надо договориться, но… — Она снова пожала плечами. Этого жеста я у нее не видел, он означал: ну что я могу поделать? Та Виола, которую я знал, могла все.

— Откуда тогда деньги? Я заметил, что в доме проведены работы.

— От мужа. Это он набил закрома. Он стоит во главе крупной юридической фирмы, но, главное, много вкладывает в кинематограф. Он говорит, что за ним будущее. Он, должно быть, прав, потому что сильно на нем обогатился. Ему недоставало только связи с аристократией, респектабельности, которую не купишь за все золото мира. Теперь, когда мы женаты, улажено и это. Короче, все довольны.

— А ты-то сама довольна?

Она вновь пожала плечами:

— Конечно. Ринальдо добр ко мне.

Виола свернула на тропинку между полями, которая, поднимаясь и опускаясь, вела в сторону леса.

— А где сейчас твой муж?

— Уехал по делам в США. Остальное время он живет в Милане.

— Вы не живете вместе?

— Живем, но он так много путешествует, что мне здесь лучше, чем в Милане. Он часто приезжает на выходные. А потом, мы пытаемся завести ребенка, это непросто. Врачи считают, что мне для здоровья полезен деревенский воздух.

Некоторое время мы шли молча. Виола искоса посматривала на меня — я еще не привык задирать голову, говоря с ней.

— Что?

— Ничего, — соврал я.

— Я знаю тебя, Мимо. Рано или поздно ты все равно скажешь, что думаешь, ты не из тех, кто оставляет мысли при себе. Давай-ка ты скажешь прямо сейчас.

— Я не знаю. Все это так не похоже на тебя.

— Что — «все это»?

— Замужество, дети…

— Разве не сказал Муссолини, что роль женщины — производить потомство и заниматься семьей?

— Не знаю, что сказал Муссолини, и знать не хочу. Я политикой не занимаюсь. Но я уже не тот кретин, которого ты знала. Для начала твоя семья пыталась выдать тебя за прыщавого парнишку, по чистой случайности — отпрыска богатейшей фамилии. Ты срываешь их планы, а несколько лет спустя оказываешься замужем за другим парнем, у которого тоже денег куры не клюют, и теперь на вилле не найдешь ни трещины, ни протечки…

— Я тоже уже не та девочка, которую ты знал. Знаешь, куда завели меня мечты? В больницу: долгие месяцы лечения, десятки швов и почти столько же переломов. Надо уметь взрослеть. Говорю тебе, Ринальдо добр ко мне. Он обещал свозить меня в Соединенные Штаты.

— Но…

Виола резко остановилась, едва мы достигли края леса.

— Мне не нужно, чтобы ты критиковал мои решения, Мимо. Мне нужно, чтобы ты поддержал меня или хотя бы сделал вид.

Она вошла в лес с прежней легкостью, но не нырнула в чащу, а продолжала следовать по тропинке. Несколько минут спустя она остановилась возле нескольких сосен и обернулась ко мне:

— Вот это место.

— Какое место?

— Здесь я упала.

Над нашими головами сосны щекотали верхушками облака. Тридцать метров коричневой коры и имперской зелени.

— Этому дереву я обязана жизнью, — прошептала она и положила ладонь на ствол. — Каждая ветка, смягчая падение, оставила на мне отметину. Смешно, но я ничего не помню. Вот я стою на крыше, а потом открываю глаза — в больнице…

Во время разговора она несколько раз дотронулась до себя, думаю, неосознанно: коснулась руки, ног, лба. Я помнил аварию так, как будто она произошла вчера. Гневный бунтарский выкрик посреди сверкающих вспышек пороха. Спираль падения. И неведение последующих месяцев, и ее письмо с просьбой не писать. Она прочла все это по моему лицу.

— Очнувшись после долгой комы, я попросила позвать тебя. Твое имя было первым, которое я произнесла. К счастью, в тот день у моей постели был только Франческо. Больше никто не знает, что вы с Абзацем помогали мне с летающим крылом и что мы друзья.

— Франческо в курсе? Я всегда делал вид, что с тобой не знаком, и он как будто верил.

— Никто не знает, во что играет Франческо, — с легкой улыбкой ответила Виола. — Наверное, даже он сам. Просто не говори ему, что знаешь, что он знает, и тогда преимущество снова будет на твоей стороне.

— Тебе надо идти в политику… Зачем ты меня сюда привела?

— Потому что я тогда сделала неправильный выбор. Во-первых, втянула вас в эту безумную идею с полетом.

— Затея не была безумной! Сам Д’Аннунцио…

— Знаю, знаю, — досадливо оборвала она. — Но я не Д’Аннунцио, я Виола Орсини. На самом деле я много думала, лежа в больнице. Я держалась на морфии и, возможно, плохо соображала, но я вбила себе в голову, что подвела тебя, разочаровала. Я обещала тебе, что полечу, и не полетела. Я была твоей героиней и боялась, что ты… Ну, не знаю, будешь любить меня меньше или по-другому. Поэтому я и сказала тебе не писать. Я не хотела твоей жалости. Я не хотела, чтобы ты видел меня сломленной, разбитой, с лубками на ногах и скобами на челюсти. По той же причине я не вышла к ужину, когда ты вернулся два года спустя. Я испугалась. Потом я одумалась, зажгла красный свет в окне, но ты уехал.

Я отвернулся, у меня перехватило горло, потом посмотрел в небо, сделал вид, что приглаживаю волосы, чтобы незаметно махнуть рукавом по глазам. Этот прием отлично работал на школьном дворе.

— Ты все еще видишься с медведицей?

— С Бьянкой? Пять лет ее не видела. Я время от времени хожу к ее берлоге, но там пусто. Она живет своей жизнью. Так лучше.

Я кивнул, откашлялся.

— Чего ты хочешь теперь?

— А чего ты хотел, вернувшись на кладбище десять лет спустя? Не просто же проверить, умею ли я путешествовать во времени.

— Мне хочется, чтобы все было как раньше.

— Мы теперь не такие, как раньше. Ты известный художник, я замужняя женщина. Но мы можем двигаться рядом. На этот раз без геройства.

— Кому хочется жить без геройства?

— Всем героям, в общем-то. — Она протянула мне руку. — Договорились?

— Я не очень разобрался в условиях сделки…

— Мы их придумаем по ходу.

Я, смеясь, взял ее руку, она стала еще тоньше, чем раньше, и постарался не сжать ее слишком сильно. Мои-то ладони стали вдвое больше.

— Я скучал по тебе, Виола.

— Я по тебе тоже.

Мы вернулись в дом молча. Туман редел над коричнево-зелено-оранжевым пейзажем, прошитым розовыми бликами, характерными для Пьетра-д’Альба. На пороге виллы Орсини Виола обернулась.

— Кстати, когда я прислала тебе то письмо с просьбой не писать…

— Да?

— Ничто не обязывало тебя подчиняться.

Она аккуратно прикрыла дверь. Поднялся ветер, унося последние клочья тумана. Но какой ветер? Сирокко? Понан, мистраль, греко? Или, может быть, какой-то другой, которого я не знаю, потому что она мне о нем еще не рассказала? Я думал, что обрету Виолу и мир станет проще. Но что просто в мире, где у ветра тысяча имен?