Хроника лишних веков

И вот теперь Москва, и это гулкое, громоздкое, громадное будущее с какой-то новой гражданской войной по соседству. Повторялась трагедия моих берез. Этой Москвы не существовало, не могло существовать для меня, и этого будущего как бы вовсе не было. И - взаимно. Для этой Москвы не могло быть меня.

За что?

"Есть, есть за что, - сказано мне было прямо в глубину темечка каким-то чрезвычайно приветливым голосом.
– Все, что ты помнишь и любишь, - одни березки, да окошки, да холмики. Только вот любишь, по устройству души своей, все снаружи, со стороны..."

"Как это "со стороны"?!" - взбунтовался я...

А верно ведь замечено. Снаружи... Из пустоты.

"Ведь ты березками да дождиками что в своей душе подменяешь? Известно? Первую же заповедь сразу... Вспомнил... "...и всею крепостию своею". Кого? Ведь предупреждал Предтеча иудеев: не кичитесь избранностью своею... подумаешь, дети они Авраамовы. "Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму". И из камней сих Бог может создать десяток Россий, как создал и ту, при которой душа твоя драгоценная вся из окошек да березок. Забыл, что будет со сберегшим душу свою?! Вот!"

"Не забыл! Не забыл!" - захлебнулся я.

"...Вот вы умники душевные так и сгубили свою Россию. Своей любовью к березкам да дождикам, да к "говору пьяных мужичков"... своим душевным обожанием и накликали дровосеков. А теперь вздыхаете: срезали... И не в том беда, что памятник переставили, а в том, что ты душой суетишься только... все ее переставить поудобнее ищешь".

Проклятая рефлексия! Я увидел. Себя. Со стороны. Паяц в узеньких, разве что не балетных штанишках.

Я отвел взгляд в сторону и увидел светлые и толстенькие томики собрания сочинения Ивана Алексеевича Бунина. И сразу на душе потеплело: лучик моего родного времени соединил меня с чужим 1993-м годом. Издание оказалось совсем новым, и я сказал вслух (да и сейчас повторяю):

– Иван Алексеевич, как я рад за вас!

Тут явились и Бальмонт, и помраченный Блок, и Брюсов - и все свои как будто посмотрели на меня, говоря: "Не горюй! Подумаешь, Пушкина переставили... Смотри глубже. В корень".

Как я был всем им рад!

– И правда. Куда они могут "переставить" Пушкина!

Толстый энциклопедический словарь, глубокомысленно стоявший в сторонке, таил от меня множество страшных тайн. Поколебавшись, я протянул к нему руку.

"Никакой политики!
– запретил я себе.
– Плюнь! Одной революцией больше, одной меньше... Смотри в корень. Иван Великий пока стоит. Большой Театр стоит. Конец света еще вроде бы не наступил, и меня, наверняка, накормят ужином в одна тысяча девяносто третьем году от Рождества Христова. Что необходимо и, в общем-то, достаточно..."

Я распахнул букву "А" и задрожал. Буква "А" была самой запретной. Но я рискнул. Слава Богу, не нашлось ничего страшного...

А вот и Бальмонт, и Брюсов, и Бунин... были и Есенин (что с ним будет, молчу!), и красномазый крикун Маяковский (и тому туда же)... "Реформатор поэтич. языка"... этот варвар-то, гунн, бр-р-р!

Из наших мало кто потерялся в Лете... разве что мы с гипостратегом подкачали... О, эти годы с роковой черточкой посредине! На несколько часов я пережил всех и о всех порадовался и о всех взгрустнул.

Я сильно смутился, когда вошел хозяин.

Заметив словарь в моих руках, он все понял:

– Себя искали?

– Слава Богу, не нашел.

– Да, - неопределенно кивнул Виталий и, потупившись, добавил: - Я вам завидую.

– Стоит ли?
– засомневался я.

Он неловко развел руками:

– Все-таки разнообразие в жизни... Знаете, по-моему, жена немножко поверила.

Хозяйка вошла в нарядном платье, неся салатницу и глядя на меня уже вполне гостеприимно. Малыш остался в дверях, крепко ухватившись за косяк.

Я принял решение материализоваться пообстоятельней и сказал в поддержку Виталия:

– Мне, право, очень неловко, сударыня. Ваш супруг, вероятно, уже удивил вас небылицами, а у меня, хоть убей, на руках никаких доказательств.

– Да, - очень деликатно улыбнулась она.
– Кроме замечательного акцента.

– И вы про акцент!
– ужаснулся я.

– Вы только не волнуйтесь, - снова улыбнулась она, явно не считая меня городским сумасшедшим, освоившим фокус проникновения в замочную скважину.
– Я уже привыкла к тому, что почти все невероятные истории, с которыми мой муж возвращается домой, оказываются правдой.

– Ты ничего не понимаешь!
– вдруг запальчиво воскликнул Виталий, густо покраснев.
– Главное, что я изобрел машину времени... Только не имею ни малейшего понятия о том, как она работает.

– В последнее поверить труднее всего, - заметила милая супруга Виталия и взглядом еще раз подбодрила меня.

Эта пара наполнила жизнью мою пустую Вселенную.

Стол был накрыт, а мне теперь очень хотелось поплакать где-нибудь в уголке. "Никакого времени не существует, - сообщил я себе.
– Этот ужин среди хороших людей - в вечности. Так и знай".

Вскоре дело дошло до моей истории.

– Если вы поверили, что я родился сто лет назад...
– начал я, - то, верно, не слишком удивитесь и тому, что последний раз я рассказывал свою сказку одному из наемных военачальников самого Аттилы.

– Нет, не слишком!
– поспешно поддержал меня Виталий, счастливо улыбаясь.

Он, кажется, только и ждал новых чудес на голову своей мудро-доверчивой супруге.

Итак, я вновь приступил к черновику своего романа.

Вскоре Виталий стал немного пугать меня отрешенным взглядом, а Елена, так звали его жену, - удивлять улыбкой, полной сочувствия ко мне, неправдоподобному рассказчику. Через полтора часа она попросила нас переместиться на кухню - пришла пора укладывать малыша, - а вновь присоединившись к компании, дождалась только моего разговора с самим Аттилой, после чего поднялась с извинениями:

– Николай, вы на меня, пожалуйста, не сердитесь. Я сегодня почти не спала, Митька не дал, а завтра уходить на работу очень рано.

Попутно я узнал, что супруга Виталия выезжает на карете "скорой помощи".

– Вы только не беспокойтесь, - снова убаюкивающее улыбнулась она.
– Витя постелит вам на диване... если только отстанет от вас до утра.

Мы пожелали друг другу спокойной ночи. О, с какой радостью, точно сходя на шлюпку с отчаянно тонущего корабля, я пожелал спокойной ночи хозяйке этого маленького дома!

– Я вас завтра еще увижу?
– спросила она.

– Не знаю, - сразу огорчился я.
– Признаться, я-то себе не хозяин.

– Тогда, всякий случай, счастливого пути.

Я поблагодарил.

– В холодильнике борщ, - напоследок сказала она.

– ...Вот женщины!
– проводив жену спать, сделал страшные глаза Виталий.
– Им все хоть бы хны. Хоть конец света... Главное, постирать до этого успеть. И чтобы борщ не успел остыть...

– Не она, а ты ничего не понимаешь!
– с олимпийской строгостью сокрушил я Виталия, невольно перейдя на "ты" в момент великого откровения.
– Слушай меня. Я живу на свете полторы тысячи лет... А с учетом будущих веков - целый эон... Все эти мои россказни, в сущности, - вздор. Подумаешь, путешествия Гулливера. Женщины знают лучше, что временно и мелочь, а что вечно.