ХРОНИКА РУССКОГО

Скажут, что Академия не церковь, что там не проповедуют и что певец Орлеанской девы был красой ее - но с тех пор Cuvier исполнял строгое завещание добродушного Монтиона, и Академия навсегда приняла на себя сию обязанность. Скажут, что Гюго образцовый муж, образцовый отец семейства, но Академия, но публика знают его по некоторым пьесам, по множеству стихов, кои не могут быть образцовыми в нравственном отношении.

22 февраля. Я не успел кончить дневника моего, ибо с утра до вечера был три дня в хлопотах. M-me J приняла меня в своей уборной, которую убрала она во вкусе маркизши Лудв‹ига› XV, и обещала отправить с Лебуром несколько книжек, о коих уведомлю в конце письма. От нее прошел я к б‹аронессе Мейендорф›, которая познакомила меня с прелестными стихами гишпанскими и с адвокатом-оратором Berryer, коего по сие время знавал я только au Palais de Justice и в камере депутатов. Она учится по-гишпански и перевела мне несколько оригинальных стихов, кои хотелось бы мне запомнить. К ней сбирается весь высший* круг, по воскресеньям, до обеда; но немногих принимает она в тот же час по субботам. Я рад был встретить Берье и поболтать с ним о деле и о музыке. Он любит жить и любит жизнь в большом свете и с артистами; страстен к итальянской музыке и в связи с Россини и проч., но охотник говорить и о делах государственных; несмотря на легитимизм, видит его с высока, так, как и все вещи и людей, имеющих влияние на были и небылицы века сего. От любезной ветреницы прошел он к С‹вечиной›, которая не надивится универсальности и его глубокомыслию и таланту, с коим и то и другое выражает он в речах своих и в разговоре. Возвращаясь от М‹ейендорфши›, встретил я (полуотставного тогда, а сегодня уже совершенно отставного) министра Гизо; мы пожали друг другу руку, и он приглашал меня в свой скромный домик Rue Ville TEveque, где я видал его чаще, нежели в министерских палатах его Сен-Жерменского предместья. Вечер провел у С‹вечиной› и кончил у Ш‹ленкур› с русскими дамами и с литератором St. Felix; но один из примечательнейших дней в моей парижской жизни - воскресенье первое поста, 21 февраля. В одно утро слышал я две проповеди: одну в соборе Notre-Dame, где молодой (34 лет) Лакордер проповедовал или, лучше сказать, импровизировал с необыкновенным красноречием, с чувством непритворным и с верою истинною и внутреннею. Я приехал туда в одиннадцать с половиною и нашел уже почти всю церковь полною; кое-как пробрался я поближе к кафедре, у коей приятель заготовил для меня стул. В час вся церковь, огромная и пространная, с хорами и переходами, наполнилась большей частию молодежью; на хорах были и дамы. Парижский архиерей с причетом и четверо других епископов прибыли к проповеди. Лакордер, хотя слабый грудью и расстроенный потерею недавно матери, говорил час, с искренним, сильным убеждением. Я еще ничего подобного во французских церквах не слыхал. В Берлине слыхал я часто Шлейермахера, в Англии и в Шотландии других знаменитых проповедников, но католического сильного оратора слышу я в первый раз, и какого же? Не подражателя другим образцовым французским ораторам, а самобытного, оригинального. В Лакордере есть много боссюетовского, но это Боссюет, прочитавший Ламене и знающий умственные буйства нашего века, рационализм и мистицизм Германии, сен-симонистов и проч. Иногда он удивляет глубокомыслием, как Паскаль, и смелыми, оригинальными оборотами и выражениями, кои в другом показались бы площадными. Он приводил слушателей в какой-то энтузиазм и точно поражал их словом своим. С каким глубоким знанием натуры и характера некоторых систем философских обозрел он их хотя бегло, но достаточно для убеждения слушателей. Он характеризировал рационалистов и мистиков. Первых находит уже в веке Августа, а потом за три столетия до нас. Последних доводит он до самого пункта, где они прикосновенны, так сказать, самой церкви, и здесь остановился он в сей блистательной и верной характеристике, до следующего воскресенья. Были движения истинно ораторские, но как их упомнить! Я записал некоторые обрывки, кои напоминают мне только мысль его, но порывы красноречия неосязаемы и должны быть представлены в связи с главною мыслию. В заключении прекрасно сказал он, кажется, о слове божием, в коем красоты неистощимы. "Il n'y a rien de nouveau sous le Soleil, mais le Soleil est tous les jours nouveau". Мне хотелось передать вам хотя несколько красот его ораторства, но невозможно. Боюсь так же испортить, как записки Шатобриана.

Из собора, проникнутый и растроганный Лакордером, прошел я в другую церковь в Сен-Жерменском предместье: St. Thomas d'Aquin; самая модная аристократическая. Там проповедует Revellion, иезуит, поступивший в орден из генерал-адвокатов и даже живший на испытании и в уединении более 10 лет. Он пользуется большим кредитом у легитимистов, и церковь так же была полна, как Notre-Dame, но преимущественно аристократками и легитимистами. И здесь едва нашел место близ кафедры. Иезуит декламировал sur les malheurs du terns, sur la societe ebranlee dans ses bases et sur des lieux communs dans ce genre; parce qu'il n'y avoit que peu d'elus, и эти избранные едва ли не в Сен-Жерменском предместье. Он сравнивал этот остаток немногих верных с плодами, оставшимися на дереве, которое уже отрясено бурею и садовниками. Но эти плоды, кои, несмотря на потрясение дерева, не спали с него, не дозрели и обыкновенно кислы. "Се sont des fruits peu murs et aigres", - прошептал я вслух. Соседка моя поморщилась. Выслушав проповедь, я сказал: "C'est un sermon pour le Faubourg". Соседка моя отворотилась от меня, а я поспешил на обед к Лукуллу Т‹юфяки›ну; mais l'impression produite sur mon ame etoit encore toute vivante; j'ai bien senti et je l'ai su apres que tous les sermons de Lacordaire sont improvises; il n'en fait prealablement que la charpente et puis il parle d'inspiration, sans s'embarrasser du public qui l'ecoute, ne poursuivant que la pensee, et produisant des emotions qu'il eprouve lui-meme; il presente le Christianisme comme la face la plus lumineuse, que la verite ait revetue, apres avoir trace en grands traits les ombres du Paganisme, dans toutes ses revolutions. Lacordaire prechera encore sept fois, jusqu'apres Paques, et puis une fois dans la chapelle de l'institut Chateaubriand. Puis il compte partir pour Rome et у rester, deux, trois et peut-etre meme cinq ans, pour se remettre et у etudier. Il n'aura pas de grands maitres pour l'eloquence chretienne, mais il sera a la source de grandes inspirations, et apprendra a connaitre l'eglise de Rome sous d'autres points de vue. La derniere fois il у a ete avec Lamennais.

Mrs. Trolopp parle aussi d'un sermon de Lacordaire, mais elle dit encore moins de celui qu'elle a entendu: elle se borne a decrire le temple et la foule et ne cite que son propre bavardage.

После таких духовных предметов как описывать обед Т‹юфяки›на и трюфли и страсбургскую говядину? Вечер у С‹вистуновой› с милой Л‹абори›, с отцом ее; der Alte ueberall und nirgends! Он был всем и при всех и во все эпохи французской истории, после революции. Помнит все, знает всех - и охотно рассказывает, что видел, слышал за*-годами.

Вы уже знаете о новом министерстве: маленькие журналы, распределяя по местам старых, рассадили кого в банк, кого в иное место, Mr. Persil au Jardin des Plantes.

24 февраля. Вчера слушал я еще одного превосходного проповедника в церкви Успения богородицы, также модной и аристократической: это аббат Кёр (Соеиг), 29 лет. Он говорит с неприятным напевом, но с такою возвышенностию в мыслях, с такою силою и определительностию выражений, что многие - но не я - ставят его выше Лакордера. Il est toujours a la meme hauteur. Откуда взялись все эти таланты? С тех пор, как правительство не покровительствует им - кафедры наполнены прекрасными духовными витиями и церкви слушателями. Кёр проповедует три дня в неделю, и в конце поста из проповедей его составится нечто целое, полное. К сожалению, в воскресенье он говорит в одно время с Лакордером. Любители духовного ораторства делятся здесь на лакордеристов, равиньонистов, кёристов и проч. У первого больше молодежи и публика несравненно многочисленнее. Mrs. Trolopp обманывает, говоря, что он жестикулирует: нельзя быть проще и непринужденнее. От проповеди прошел я к Рекамье, где встретил в первый раз жену Шатобриана, худощавую, умную старушку - супруг обращается с нею с большою и искреннею почтительностию. Тут был и Т. H, секретарь здешнего Государственного совета, который накануне представлялся своему начальнику, новому министру юстиции, Sauzet, сказав ему: "Que c'etait au 27 garde des Sceaux qu'il faisait son compliment"; a H не старик.

Ввечеру слышал я "Норму" в Итальянском театре. M-lle Grizi и Лаблаш превосходно пели; но Рубини плох в этой опере. Гризи играла прекрасно; жаль только, что соперница ее в любви худо вторила, и оттого "Норма" во Флоренции удалась лучше. Я восхищался и по воспоминанию. К последнему duo последнего акта явилась в ложе герцогиня Броглио и красавица-президентша Тьер, с матерью. Взглянув на нее и вспомнив фортуну Тьера, как-то страшно за его будущее. Чего пожелать еще счастливцу мира сего! Но знаете ли, чего он сам себе желает? Военного министерства! Он и спит и видит быть другим Louvois или Carnot, беспрестанно обдумывает планы войны, посылает проекты военных действий в Гишпанию и ползает по карте, как перед ним искатели фортуны. История французской революции дала ему вкус к этому занятию, и министерство иностранных дел показалось ему ближайшим путеводителем к военному. Так уверяли меня ближние его люди.

Послезавтра президент камеры депутатов дает бал и в гиерархическом порядке приглашений поставил камеру свою выше всего; за нею камеру перов, потом принцев, дипломатический корпус и проч. На пригласительной карте наследного принца Орлеанского выставлен Ќ 840, ибо он по алфавитному порядку членов камеры перов после депутатов - и в букве О (Орлеанский) 840-й из приглашенных на бал. Приятели Гизо поговаривают уже, что он будет первым преемником Тьера; между тем он переехал уже в свой скромный домик и будет там жить доходом своим из двенадцати тысяч франков и профессорским жалованьем, из коего часть уделяет заступающему его место Le Normant. Может быть, он снова возьмет и кафедру, но друзья его этого не желают.

Сегодня слышал я, что Ламене также переводит Мильтона. Приятели Шатобриана опасаются этого соперничества; следовательно, будет два перевода в прозе и один в стихах - Делиля. Сказывают, что скоро выйдет перевод Шатобриана, но к курьерскому отправлению уже не поспеет. Я много слышал о Шатобриане сегодня от людей, коротко его знавших здесь и в Италии. Арто (Artaud), бывший секретарем посольства в Риме при нем и при других, много рассказывает о первых впечатлениях, кои Рим произвел на Шатобриана. Когда он увидел храм св. Петра, то его бросило будто бы в жар; он на площади попросил пить: ему подали яблоко, и он с жадностию съел его.

Une dame, tout en causant, nous a donne ce soir une charmante definition du mysticisme: c'est le christianisme en etat de vapeur.

Еще маленькой комераж: философ Кузен, который придерживается предержащих властей, восхищаясь сегодня в присутствии своего наставника, неизменяемого Royer-Collard, Тьером и политическим направлением, которое он дает Франции, воскликнул: "C'est l'Empire!" - "Moins ГЕтpereur", - отвечал R.-Collard.

25 февраля. Два часа пополудни. Je viens d'entendre encore une fois l'Abbe Coeur. Il a parle aujourd'hui sur le caractere et l'influence du Sacerdoce chretien et a passe en revue les grands luminaires de l'Orient et de l'Occident - jusqu'a Bcssuet, dont il a fait un portrait magnifique. C'est vra:ment une jouissance morale et intellectuelle que ces sermons! Je ne me suis pas endormi un instant. Les dames queteuses etaient charmantes!

Пять часов пополудни. Знаете ли, кого я видел сейчас? кривую Нину (Ласав), любовницу и предательницу Фиески. Вообразите себе, что в новом Cafe de la Renaissance, близ биржи, богато убранном, взяли, comme demoiselle de comptoir, Нину, посадили ее за бюро, вместе с другой хозяйкой, - и говорят, что она получает за эту выставку самой себя 1000 франков в месяц!
– За вход в Cafe платят по 1 франку с особы, "sans compter la consommation", - кричат негодующие habitues du Cafe. Вчера была у входа такая толпа, что принуждены были приставить трех караульных. Уверяют, что многие, особливо англичане, говорили колкости Нине, осматривая пристально черты ее и кривой глаз, и будто бы ей сделалось дурно, так, что ее должно было на полчаса вывести из конторки ее. Сегодня только один караульный у входа. Без билета не впускают; любопытные толпились, и я с ними. Мне как-то совестно было смотреть ей прямо в глаза, или в глаз, ибо один почти совсем закрыт. Она красива и румянец во всю щеку, но, кажется, нет стыдливости. Одета нарядно, в шелковом кофейном платье. Она смотрит на всех довольно скромно, не нахально. Я прошел раз пять мимо нее; как-то стало жалко за нее, что такое бесстыдство в красивой и румяной молодости! Но что сказать о тех, кои основывают свои расчеты на этом бесстыдстве и проводят, в таком тесном соседстве, весь день с девкой, которая за пять дней пред сим расставалась с отсеченною головою! Все это материалы для будущего Тацита-христианина.

Полночь. В первый раз по отставке министров провел я вечер у Броглио, в его собственном доме, который напомнил мне 1830 год. Я нашел там сначала немногих, но встретил Вильменя. Хозяйка спросила его, читал ли он "Жоселеня", который теперь во всех салонах. Он начал хвалить эпизод об Оссиане (стр. 75 и след. в 1-й части) и стихи (47 и след. стр.). Броглио отыскала их, прочла и при стихе "A quoi renonce-t-on, quand on se jette a Dieu?" сказала: "Pourquoi ne pas dire simplement, quand on se donne a Dieu?". Вильмень находит, что Ламартин позволяет себе странные выражения, образы и проч., что он менее придерживается классицизма, что его избаловали и проч. Броглио также отдает преимущество "Медитациям" и "Гармониям" его перед новыми отрывками поэмы. Смеялись над какими-то стихами, где Ламартин делает сравнение с вывешенным бельем и проч. Я не отыскал их. Нельзя передать беглого и остроумнолегкого разговора. Начали съезжаться дамы, депутаты; вот и принцесса Ваграмская, кузина короля Баварского, - до стихов ли? Я поблагодарил хозяина за его одолжение и уехал пить чай к кн. М‹ещерской›. Здесь познакомился с юристом-адвокатом Генекеном и возвратился домой дочитывать брошюру Леве-Веймара, к вам посылаемую.

Вы, вероятно, прочли статью в "Дебатах" о поэме Ламартина. Aime Martin превозносит ее с бесстыдной экзажерацией, называя эти отрывки "le plus beau livre qui soit sorti de la main des hommes, un livre comme Platon Taurait fait, si Platon fut venu apres l'Evangile". Руссо (или кто,* {* Fontenelle.
– Изд.} не помню) мог сказать это о _подражании Христу_; но где же Платон и Фома Кемпийский, всегда равный своему предмету, в том сборнике прекрасных чувств и мыслей, неровным и часто падающим пером писанных? Вот тайна энтузиазма Эме Мартена. Он хлопотал, чтобы Академия назначила ему приз за его антихристианскую книгу о воспитании {10} и ухаживал за Ламартином, который, имев слабость дать в пользу его голос, увлечет, может быть, и других. Рецензию книги - написала благодарность.