ХРОНИКА РУССКОГО

Встретил пера Вильменя, когда он шел из Палаты, судившей адвокатов и его собрата-писателя Ламене! Прошелся с ним с полчаса и болтал о его истории Григория VII. Он сбирается скоро издать ее, но прежде издаст еще один том лекций своих. В печати он, и по его собственному, добродушно-гордому признанию, de la lave refroidie.- Это сущая правда, испытанная моим журналом. Между тем как часовая же лекция Кювье или Гизо занимает в нем пять, шесть страниц, для Вильменевой и полстраницы много; а пока слушаешь - восхищаешься, часто дрожишь от восторга и, кажется, все вспомнишь и перельешь на бумагу холодный кипяток Вильменя, но он разлетится в брызгах и только на минуту опьянит вас.
– Жирарден, Ампер, Фориель (последний также имеет адъюнкта) звали на лекции; но не мог еще удосужиться. Еще только обменялся карточками с Талейраном и в чужом салоне видел непотухшие глаза светильника Дино! {12}

Вчера, поработав в отделении рукописей, сошел я в отделение Королевской библиотеки, где находятся древности этрусские, греческие и знаменитый зодиак и где один из библиотекарей, Рауль-Рошет, читает археологические лекции. Вчера он говорил о древностях вавилонских и, к немалому моему удивлению, очень основательно, ясно и иногда даже увлекательно. Публика многочисленна: даже дамы слушали профессора со вниманием, особливо когда он изъяснял характер вавилонской архитектуры, из самого св. писания известный. Величие вавилонских зданий поразило даже врагов Вавилона, писателей библейских и путешественников, какой например Геродот. Quand on lit l'Ecriture, l'idee du gigantesque se joint toujours au nom de Babylone, meme dans les anathemes des prophetes. Voyez jeremie. И все сии здания были из кирпича! Кирпичи покрыты и по сию пору, в некоторых остатках, надписями. Эти письмена, сокрытые от глаз народа, не характерическая ли эмблема всего хода или, лучше, всего окаменения тогдашнего просвещения? На обломках, хранящихся в лондонском музее, я видел краски, чрезвычайно свежие: это как будто бы одно тело. Рауль-Рошет показал нам персидскую печать, найденную в Марафоне.

На этой лекции встретил я графа Б‹роглио›, мужа нашей московской графини, которого я встречал в прошедшем столетии на лекции П. И. Страхова, за семь лет пред этим - у Вильменя, Кювье, Гизо: где-то опять встретимся в будущем столетии?

Русских здесь мало. Из дипломатов видел только кн. М‹ещерского› и гр. Ш‹увалова›, занимающегося стихами и прозою и меценатством молодых писателей. {13}

Сейчас видел я Mignet-историка. Он теперь начальник Архива иностранных дел, и герцог Броглио, министр, уже говорил ему обо мне. Он обещал приготовить для меня дела и документы по сношениям Франции с Россией, и особенно в царствование Петра I: ибо у него только новейшие дела, начиная a peu pres с Ришелье, которому Франция обязана первым устройством иностранного архива; только с Лудвига XIV велено и начали хранить в Государственном архиве акты: прежде дела разбирались по частным архивам и теми же самыми лицами, которые участвовали в тех делах. Я надеюсь найти в этих делах много неизвестного. Минье издает теперь, и первые два тома уже печатаются - о войне за наследство при Лудвиге XIV.
– Он подарил мне отрывок, читанный им в Академии, о Лютере. Есть еще архив, зависящий от министра внутренних дел, надеюсь и туда проложить дорогу.

Вчера видел я на французском театре "Магомета" и "Нанину" Вольтера же. Первого играл хорошо Бовале и напоминал иногда Тальму, но слабо; но Элеонора в Пальмире более привлекала прелестным миленьким личиком, чем игрою; в глазах был огонь, но силы в последнем акте, в укоризнах злодею Магомету, менее было, чем искусства. В Нанине - нравилась одна Нанина, m-lle Plessy своею невинностью и красотой и Вольтер. Французский театр теперь magni nominis umbra; но все еще охотники до хорошего не оставляют его. Из театра прошелся по освещенным галереям и аллеям Пале-Ройаля. На другом конце его, в новом театре, давали 4 пиесы, и я мог бы еще застать две последние, но опасался заснуть в Понтинских болотах (les Marais Pontins), а вы знаете, что в них и дремать опасно.

Сегодня встретил Сент-Бева (Ste. Beuve) в библиотеке, он собирает там материалы для истории du Port-Royal, которую хочет украсить особенно философическими портретами тех, которые означили бытием своим характер 17 века. В портретах будет вся история, а богословие будет занимать в ней главное место. Из библиотеки зашел я к живописцу Горацию Берне, он живет в квартале славы и талантов - в соседстве m-lle Mars, Арно, Тальма, Марета и др. Я застал его за работой: он пишет три картины вдруг и надеется кончить их к маю 1836 года, когда сбирается в Петербург. Одна из картин - Наполеон на Ваграмском побоище. Я осмотрел его рабочую. Портреты лучше исторических картин, а между портретами - Луизы, его милой и умной дочери, которая также вышла недавно за живописца Лароша. Я приходил наведываться о ее приезде: она на днях сюда будет и, надеюсь, привезет мне весть о семействе В‹яземского›.

Заехал к Свечиной: там нашел m-me Recamier с другой приятельницей и с ними Баланша и Ампера; они пригласили меня с собой в Concert-Muzard, который обыкновенно бывает aux Champs-Elysees, а в сомнительную погоду Rue St. Нопогё, в моем соседстве; но я дал слово Гизо быть у него, на его министерском рауте и, побывав у него, явился и в концерт, провел в милом обществе с час, болтал, слушая музыку; толпы сидели и бродили вокруг нас в огромной зале, где прежде Шатель служил свою безбожную обедню.

По утру, когда я еще хлопотал с Фроже и примеривал фрак его с шитьем на обшлагах, зашел ко мне английский филантроп Маколе, и я провел с ним наставительный для меня час. Он печатает здесь брошюру о невольничестве в колониях французских. Вообразите себе, что законы Лудвига XIV там не отменены и негры подвергаются часто ужасным истязаниям. Здесь этого не знают, а если некоторые и знают, то равнодушны к этому делу. Министр морских сил, от которого зависят колонии, сам из колонистов и имеет плантации в колониях…

Эолова Арфа.

X. ОТРЫВКИ ИЗ ЗАГРАНИЧНОЙ ПЕРЕПИСКИ

Лондон.

Здесь нечего делать для истории. Польза от пребывания в Англии только для моей головы, освежаемой ежедневно чтением, наблюдением, сближением сЛансдовном, Брумом (Brougham) и возобновлением тех впечатлений, которые за пять лет перед этим продолжительным пребыванием в Лондоне, в Англии и в Шотландии тогда было укоренились, но теперь начали уже изглаживаться в душе и характере. Мы иногда с тобой встречались в мыслях: ты советуешь собрать все дипломатические сношения с Россиею Франции и Англии, но что же другое делал я в Париже, в последнее время, как не рылся в архивах? Я видел все источники, заметил многие из 13 фолиантов, сделал краткие выписки; Петра I узнал коротко, несмотря на то что портреты его писаны не русскими. Но вот беда: дюк Брольи, президент министров и сам министр иностранных дел, по личной доверенности ко мне, позволил мне и предписал историку-архивариусу Минье давать мне все оригинальные дипломатические бумаги до времен Петра I; вероятно, не откажут и в следующих царствованиях, по крайней мере - до новых времен, где начинается государственная тайна и кончится история, возможная только для времен, давно прошедших. Я ходил туда ежедневно и читал более, нежели выписывал, хотя и выписок увез с собой довольно; но я могу быть историческим крохобором, сборником, указателем, выбирателем примечательнейшего, а не переписчиком, не только потому, что сил и времени не достанет, но и от того, что с некоторого времени, от простуды зимою в дороге и от римских жаров, мои глаза так испортились, что мелкое мне читать уже трудно, а ввечеру и невозможно, без сильного, вредного для глаз напряжения. Другого же, кроме меня, не пустят в архив. Я уже намекал о копиисте, но отклонили, потому что я работаю в одной из комнат архива вместе с другими, где лежат другие дела, кроме бумаг, мне доверяемых: как же требовать, хлопотать о сотруднике?

Маркиз Лансдовн, ныне председатель министерского совета и главный leader в теперешнем министерстве, всегда мне особенно благоприятствовал. Ты знаешь, что странный и не любивший его отец, известный своею расточительностию на книги и рукописи, дававший пристанище в Bowood (дача верст за 80 отсюда) всем славным людям его времени, особенно эмигрантам, каков Талейран в начале революции, и проч., продал при жизни своей всю свою библиотеку и редкое, единственное собрание рукописей в Британский музей (и срубил вековые деревья в своей даче, дабы ни то, ни другое не досталось сыну-наследнику), и эти рукописи и редкие книги и по сию пору составляют главное богатство в этом роде Музея британского. Король Георг III и парламент напечатали на счет казны огромный и многотомный каталог библиотеки и рукописям Лансдовна. Передо мною "Catalogue of the Lansdowns manuscripts in the British Museum. 1819, in folio".

Как скоро Лансдовн узнал, что я сюда приехал, то, несмотря на свои необъятые для обыкновенного ума теперешние занятия (теперь дело идет об устройстве муниципальном всех городов и местечек в Англии, где веками вкрались неимоверные злоупотребления), он пригласил меня поутру - поболтать с ним и тут же предложил мне свой каталог на все время моей здесь жизни. Со вчерашнего вечера я и просмотрел его; нашел множество бумаг, до России относящихся, выписал каждый номер и содержание его; но, сравнив эти оглавления с теми, которые я получил через Востокова из Румянцевского музея, увидел, что в 1817 году канцлер наш все это уже выписал отсюда, со многими другими русскими рукописями. Конечно, в лансдовнском каталоге нашел я номера, которых не вижу в румянцевском, но таких немного; может быть, и еще найдутся, ибо я намерен, при досуге, сам сходить в музей и сравнить выписки петербургские с каталогом Лансдовна и с самим оригиналом.
– Сверх того, посол наш, гр. С‹емен› Р‹оманович› В‹оронцов›, по желанию брата своего, гр. А‹лександра› Р‹омановича›, списал здесь все дипломатические акты по сношениям России с Англиею. Я видел этот гигантский фолиант, в аршин, если не более, мелким письмом, у гр. М. С. В‹оронцова›; поэтому и тут мне нечего делать в Лондоне.
– Но так как я нашел в каталоге много бумаг, до торговли вообще и именно до Русской компании относящихся, то я просмотрю их и сличу с каталогом подобных бумаг у Румянцева.

Завтра, в 9 часов утра, я завтракаю с экс-канцлером Брумом, но о политике речи не будет; мы будем говорить о метафизике и о человеке вообще: он пишет теперь сочинения, где коснется всего человека; я обещал ему познакомить его с Шубертовой "Историей души". {1} У меня второе, т. е. последнее издание. В нем обо всем; о вселенной и кой еще о чем. Опишу вам после Брума, кабинет его, деятельность всеобъемлющую и талант всесокрушающий, но и на все действующий - день Брума был бы для иного бессмертием. В первый раз пришел я к нему в 9 1/2 часов утра; а в 4 только что кончились парламентские прения, в которых он главною опорою министерства. Здесь теперь все так заняты, что я более читаю и брожу по улицам Лондона и города, city, чем по гостям. Видел празднество Нельсоновой победы в Гриниче, и короля на яхте, по Темзе плывущего, окруженного на несколько миль тысячами лодок, кораблей, пароходов: прежняя Венеция и сочетание дожа с морем живо мне представилась в этом великолепном, единственном зрелище! Осматриваю книжные лавки и магазины всякого рода. Видел уже доки, в них отражается все торговое могущество Англии - возьми свою котомку и плыви во все части, во все уголки света, "где только ветры могут дуть!". О книгах после: много примечательного об истории, о религии и о педагогии.