ХРОНИКА РУССКОГО
Шрифт:
Недавно основан здесь первый Швейцарский университет, {4} и в день моего приезда должны были начаться лекции; я пошел к педелю, купил каталог, справился о профессорах, но ни одной лекции в первый день не было. Знаменитый Окен, натуралист, прославившийся своими открытиями в царстве животных, смелостию мнений, своими счастливыми дефинициями, - сделан ректором при открытии университета. Я читал прекрасную, оригинальную речь его и все акты университетские. Швейцарцы, несмотря на патриотизм свой, неохотно посылают в Цюрих детей своих и предпочитают иногда иностранные университеты национальному; между тем у некоторых правительств здешний университет в дурной славе, хотя вряд ли он ее заслуживает? Считают в этом году до 200 студентов. Между профессорами есть отличные, особливо по медицинской части. Новое университетское здание еще не кончено. Если швейцарцы признают Цюрих своими Афинами, то, вероятно, и университет процветет со временем. Главное неудобство учредить общий национальный университет в Швейцарии - разноязычие и разноверие кантонов. Католики недовольно просвещены, чтобы позволить детям своим учиться в протестантском университете; а особый университет для католиков строить трудно; ибо в католических кантонах вообще нет большой жажды в науках, и они довольствуются запоздалыми, мрачными школами иезуитов. К тому же женевцы, вадтцы, нейшательцы, где бы нашлось более охотников до академического учения, употребляют французский, тесинский кантон и смежные с Италией швейцарцы - италианский, а в Цюрихе все преподается на немецком языке. Бернские аристократы не согласятся также посылать детей своих в Цюрих, где уровень на все сословия, так, как английские лорды все еще посылают детей в Кембридж и Оксфорд, где учились
– Но настанет скоро и для них година возрождения. Английские университеты не устоят пред требованием времени.
Из университета прошел я в городскую библиотеку, в коей до 80 тысяч волюмов. Все залы уставлены портретами бургомистров цюрихских, бюстами Песталоцци, Лафатера и бюстом Людовика XVIII, кем-то библиотеке подаренным. Здесь хранится несколько любопытных манускриптов, между коими письма Иоанны Грей, кажется, к Генриху IV. Большой рельеф Пфифера главной части Швейцарии, на коем можно распознать все местечки, горы, озера и реки, - словом, весь лабиринт гор и ущелий, пересекаемых Рейссом, Лимматом, Аарою и другими речками.
В полдень сел я в почтовую коляску, и к вечеру, т. е. к ужину, приехал в Люцерн. Здесь достопамятен для меня более всего трактир с тремя милыми хозяйками, дочерьми честного хозяина. Меня ввели в общую залу, где я нашел англичан, разматывающих шерсть для 3 сестер-граций. Одна из них начала приготовлять мне особо ужин, но я подсел к хозяйскому столу и под конец веселого вечера подружился нежно с моей соседкой. Она проводила меня до порога моей спальни, по старинному швейцарскому обычаю, и мы условились завтракать на другой день вместе. 31 октября, рано по утру, отправился я к соборному канонику (Люцернский кантон католический, хотя есть и протестанты) Бузингеру, сочинителю лучшего описания Люцерна и его окрестностей. Служанка встретила меня словами: "Каноник еще почивает" - a cette replique j'ai reconnu l'eglise. "Но когда ж проснется?" - "Ровно в 8 часов и прямо в церковь!" - "Нельзя ли разбудить его в 7 1/2? Я проезжий и желаю познакомиться с ученым прелатом".
– "Попытаюсь", - отвечала служанка, - и мы провели полчаса вместе, переговорили о многом. Каноник подарил мне свою интересную книгу и, кажется, не досадовал более на меня и на служанку за похищенные полчаса у Морфея, отпустив меня с приветствием: "Ich sehe schon, wess Geistes Kind Sie sind". Я спешил к моей Алоизе завтракать, но забежал взглянуть на умирающего льва, вытесанного в утесе, по рисунку Торвальдсена, в память швейцар, погибших во Франции, защищая короля ее. Один из швейцарских офицеров соорудил товарищам своим этот монумент и сохранил имена погибших в капелле, близ льва поставленный. Лев, как живой, но умирающий! Утес, в коем он иссечен, омывает светлая вода. Инвалид швейцарского войска - сторожем при памятнике и показывает королевский мундир с медалью, который получил он из рук Людовика XVIII.
Нежно распрощался я с моим хозяином и пустился чрез Мерлишахен, истинно швейцарскую деревеньку, коей строения похожи на красные русские избы, в Кюснахт, какое имя в истории швейцарской! Мальчишка проводил меня к развалинам замка Геслера, на горе стоящего и никому более не страшного. Басня или быль о Телле ожила в душе моей, особливо, когда из Кюснахта я прошел в так называемую hohle Gasse, где Телль подстерег Геслера и где на большой дороге сооружена избавителю каплица, на фронтоне коей картина, изображающая смерть Геслера и под ней следующая, полустертая патриотическая эпиграмма:
Hochmuth vom Tell erschossen,
Davon ist Freiheit ersprossen,
Wie lang wird aber solche wahren?
Noch lang - wenn wir die Aelten waren. {5}
За сею капеллою начинается вид Цугского озера. Я ехал по берегу к деревеньке Immensee… И в осеннем убранстве окрестности озера прелестны! Там, где оно оканчивается, лежит местечко Арт: из Арта была та девица, которой брат убил бургфохта, ее обесчестившего. Дома старинные, исписанные библейскою и швейцарскою историею, фигурами Телля, Винкельрида и прочих героев Швейцарии. Один дом особенно измалеван сценами историческими и надписями. Штауфахер униженно стоит перед австрийским ландфохтом, из коего выходят слова:
Ich will euch Bauern schon verleiden.
Стих, конечно, не шиллеровский, но выражает верно характер ландфохта. Кстати о Шиллере: чем более видишь Швейцарию, чем более знакомишься с ее стариною, тем более удивляешься верности картин, характеров, изображению нравов в трагедии Шиллера "Вильгельм Телль". История шапки, перед которой Телль не хотел снять своей, также вся вымалевана на домах. {6}
Из Арта отправился я в Гольдау: это местечко, вновь построенное, прославилось ужасным землетрясением, поглотившим в 1806 году весь прежний городок, у подошвы горы стоявший. Теперь один хаос из камней, от разрушения распавшихся, прикрывает бездну, поглотившую Гольдау: никто из жителей не спасся, кроме отсутствовавших. Погибли и путешественники, и бернцы, приехавшие погостить у родственников. Вид окрестностей ужасен еще и по сию пору; но новые домики, покрытые черным тесом, как чешуею, красивы. Из Гольдау проехал я к Ловерцерскому озеру: Lowerzersee - еще одно из прекрасных озер Швейцарии, на котором цветут два островка, положением своим и красотою похожие на Isolo madre и на Isolino в островах Боромейских Большого озера. На одном из них швейцарская хижина, а над нею живописный обломок древней башни. Мы ехали берегом озера до самого Швица. Здесь колыбель Швейцарии. Я пошел прямо в старинный собор, где гремели органы: собор окружен гробами. Дамы были все в черном национальном костюме: на голове какие-то черные, прозрачные по бокам опахалы, похожие на крылья бабочки. Эта эмблема женского сердца как-то безобразит голову, тем более, что волосы подобраны кверху, виски обнажены и весь убор без локонов. Началось пение, сопровождаемое игрою органов, кои оправдали громкую славу свою в швейцарских кантонах. Не дослушав вечерней молитвы, - я пошел к гробам читать надписи и нечаянно остановился у памятника знаменитого в последнее время швейцарского патриота и швицского гражданина Алойса Рединга, коего предок, Рудольф Рединг von Biberegg, отличился в Моргартенской битве за свободу отечества, столь характеристически описанной Иоанном Мюллером (1315 года). На могиле Алойса Рединга простой камень, с крестом и с надписью: "Aloisius Reding de Biberegg, comes, cujus nomen summa laus". Он умер в 1818 году. Подле него могила брата его, служившего генералом в Испании (умер в 1825 году). В самую ту минуту, как я дописывал его длинную надгробную надпись, которой тебе не сообщаю, из церкви вышла процессия со священником в облачении и с дамами в трауре, и остановились у гроба Рединга, подле коего вырыта была свежая могила. Священник окропил ее святой водою и отслужил панихиду. Я спросил у одного из предстоявших: "Кто положен в нее?" - "Моя тетка, - отвечал он, - сестра отца моего, Алойса Рединга, за неделю пред этим умершая".
– Я говорил с сыном Рединга и находился в кругу его семейства. Дом его был неподалеку от собора, по дороге к Брунеку, куда я сбирался. Я спросил сына: "Для чего отец его не положен в самой церкви?" - "У нас одни духовные имеют на это право", - отвечал он с усмешкою. С кладбища прошел я в ратгауз Швицский.
– Главная зала, где держится совет, уставлена простыми скамьями: только для президента кресла. Портреты бургомистров украшают ее. В зале малого совета старинные разные украшения с изразцовой печью, несколько старинных же швейцарских картин, портреты Редингов в их старинных костюмах и других знаменитых бургомистров: вот Гедингер, сказал мне мой Cicerone, fruher bei'm Kirsche, то есть, что его первый сановник государственный был прежде хозяином трактира, под вывескою оленя. Над креслами президента надписано: "just'tia firmatur solium" (кажется, из притчей). Кантон Швицский замечателен тем, что в нем нет ни одного города, и главное местечко Швиц, давшее имя всей Швейцарии, не город, а местечко или деревня. Здесь все равны, и мужики на совете с Редингами; совершенное равенство в гражданской иерархии.
– Все здесь как-то напоминает швейцарскую старину: и дома, и одежда жителей, и какая-то тишина, пустынность в самом городе переносит мысль к векам минувшим. Звон колокола погружает душу в уныние. Из окон ратгауза виды прелестные; но натура также не переменилась; из старообразного, по 4 сторонам
Осмотрев все историческое в Швице, я побрел по дороге к Брунеку и остановился только близ сада и дома Рединга; почти все окна были закрыты; дом стоит на возвышении, с коего видно озеро 4 кантонов; вокруг все как-то пустынно и говорит воображению только о минувшем; жизнь заметна в одной только природе, но желтые листья и в ней напоминали тление. Из Швица до Брунека доехали мы в полчаса. И это местечко памятно для швейцаров: на хлебном магазине у самого озера надпись "Hier geschah der erste ewige Bund. Anno 1315 die Grundfeste der Schweitz". {7} Над надписью гербы 3 первобытных кантонов.
– Прочитав надпись на месте возрождения Гельвеции, я нанял 4-весельную лодку, с навесом, за который платится особо, и ровно в 5 часов вечера пустился в темнеющее озеро: оно обнесено по берегам перпендикулярными утесами, очень глубоко и часто бурно. Рыбы в нем много, но она так зубаста, что сетями ее ловить нельзя. Уже начинало смеркаться и берега темнели, когда мы приблизились к границам кантона Ури. Я едва мог разглядеть первую деревеньку Урского кантона, Силунен, на крутом берегу озера: вы найдете ее на всех швейцарских видах. Огни уже мелькали в ней, как светлые червячки по дороге. С противного берега дул сильный и холодный ветер: я укутался в плащ моего Жуковского. Смерклось; густой туман спустился на озеро, и только шум весел прерывал глубокое молчание; едва можно было различить одну мрачность близкого берега. Мне стало грустно, но только уже не по-прежнему, и я подумал о пристани, но только не о той, к которой плыла лодка; - вдруг, с мрачного, невидимого уже озера, послышался звон вечерний Ave Maria, и молитвы успокоили, утишили мое католическое сердце. Через 1 1/2 часа от Брунека подъехали мы к месту, у коего выпрыгнул Телль с лодки ландфохта, оттолкнув ее в бунтующее озеро. Мне указали каплицу, в память грозной минуты на берегу построенную; вместо описания покажу вам ее в моем портфеле (но кто не видал Теллевой капеллы на всех трактирных стенах, вместе с портретом Фридриха II и Марии Терезии?) Я не вышел на берег и мог различить только наружную форму часовни, которую воображал себе, судя по рисункам, гораздо менее.
Телль еще и теперь ангел-хранитель Швейцарии, тень его носится на грозных высотах Аргорна и в мирных долинах и в годины испытания, и в минуты решительные для отечества. Дух его еще оживляет швейцар, соединяет разноплеменные кантоны в одно святое, народное чувство. Но я забыл упомянуть о площадке, или о лужке Рютли: истинная колыбель швейцарской свободы, которую проехал я еще засветло. Рютли почти напротив Силунен, в уединенном краю берега, между Унтервальденом и Ури, но принадлежит к Урскому кантону. Здесь сходились три другапатриота; двое из них спускались по уединенной стези, как говорит Мюллер, третий, Штауфахер, приплывал к Рютле на лодке. "Da vertraute einer dem andern seine Gedanken ohne alle Furcht". Потом каждый из трех: Фюрст, Мельхталь и Штауфахер - привел единомышленников и, дав друг другу руку, поклялся за себя и за своих. Но прочти всю эту повесть в самом Мюллере. Картины, опера и балеты давно познакомили всех нас с этими сценами; но в натуре они все еще сильно действуют на воображение, особливо когда оно возбуждено чтением Чокке и Мюллера.
В продолжение двух часов плыли мы все близ берегов и в 8-м часу пристали к местечку Флюен, где я ночевал и условился на другой день, 1 ноября, в 7-м часу утра выехать через Альгорн до Гошпиталя. Альгорн только за 1/4 часа от Флюена, в этом городе была сцена яблока над головою сына Телля. которое отец должен был сорвать стрелою. Я измерил глазами расстояние, разделявшее отца, стрелявшего из лука в сына. Это место на главной улице Альгорна, близ старинной церкви, на которой изображена Моргартенская битва. Все шли чинно в церковь: это был день воскресный и праздник всех святых. Novembre avoit sonne sa premiere journee. Из Альгорна своротили мы к месту рождения Телля: Burglen (все во Урском кантоне). Здесь нашел я жителей на кладбище церковном, в церкви у капеллы, построенной на самом том месте, где, по преданию, стоял домик Телля. Такие места приличнее всего освящать верою. На алтаре каплицы надписано "Vos in libertatem vocati estis fratres per caritatem servite invicem". "Вы бо на свободу звани бысте, братие, точию да не свобода ваша в вину плоти, но любовию работайте друг другу" (глава V, ст. 13. К Галатам). Внутри каплица также исписана историею Телля и древней Швейцарии. Христианство не исключает патриотизма. Каплица на пепелище Телля построена в 1582 году; она окружена могилами праотцев села; но где прах Телля?.. Вокруг меня собрались соотчичи Телля, вышедшие из церкви, - в костюмах своего кантона: мне понравилось в них какое-то особливое добродушие или радушие, с коим помогали они моему ветурину починивать изломавшуюся коляску, которая не выдержала толчков и переездов по камням, поднимаясь дикими местами и узкими улицами на высоты Бюрглена. Благовест в тишине скал, дальний шум водопадов, дикость пустынных окрестностей Бюрглена, журчание речки Шахен, через которую построен красивый деревянный мост: все это придает какую-то особенную прелесть этому месту, освященному живою верою в предание о Телле.
При самом Бюрглене старинная башня, обвитая со всех сторон плющом, вечно зеленеющим, как слава Телля. Я сошел с подошвы башни к речке Шахен, которая стремится между диких и голых утесов, и остановился у моста с чувством благоговения к почтенной старине и к природе: в эту самую минуту проглянуло солнце сквозь облака и позлатило верх гор. Как накануне ночью, так и теперь раздался в долине благовест колокола и, как голос с того света, проник в мое сердце. Мысль опять устремилась туда, где после бурь жизни, теперь уже почти затихших, хотелось бы сложить котомку неугомонного странника. Но как соединить Колмаюр с Сеною? и прах праотцев села Богоявленского с могилою в Пер-Лашезе? {8} В ожидании коляски я долго пробыл на родине Телля и воротился в Альгорн, один, даже и без проводника. В трактире "Короны", который англичане обесславили во всех записных книгах Швейцарии, позавтракал урским сыром и италианским вином. Здешний сыр славится своею добротою: уверяют, что он вкусен от того, что коровы и козы пасутся на неприступных почти высотах, орошаемых водопадами, где травы сочные и благоухающие. Прошел еще раз по площади, прославленной подвигом Телля, и остановился на том месте, на котором стоял с яблоком сын его. Для того чтобы Галлер мог постигать природу и воспевать ее, Иоанн Мюллер оживлять тлеющие хартии, а Бонштетен любезничать - надлежало за 5 веков явиться Теллю и оттолкнуть ладью, которая несла Геслера и судьбу его. Меня уверяли, что в Бюртеле за два года пред сим умерла последняя женская отрасль Теллева племени, а Эбель пишет, что в 16-м столетии умер последний мужеский потомок. (Я не нашел уже Эбеля, классического описателя Швейцарии, в Цюрихе. Он умер года за два: в 1827 году он сам был моим путеводителем в Цюрихе, остался со мною до самой минуты отъезда и проводил меня до ворот. Сколько знакомых мне знаменитостей исчезло с того времени, от В. Скотта, Гете и Эбеля - до миланского сапожника Ронкетти!).
Никогда не забуду я минут, проведенных в Альгорне и в Бюрглене, особливо тех, кои простоял я над речкою Шахен, слушая благую весть, несомую с гор - с родины Телля, от гробов праотцев села в долины и хижины, по крутизнам рассеянные. Кто знает, на каком месте захватит нас минута энтузиазма или сердечной молитвы! Лишь бы душа всегда была готова принять ее и в самой горе поклониться отцу духом и истиною! Из Альгорна отправился я в 11-м часу. Ветурин указал мне родину одного из трех мужей Рютли, кажется, Вальтера Фюрста. Она в горах, и солнце в сию минуту освещало ее. Любуясь прямо швейцарскими видами с долины на горы, я в то же время перебирал записную книгу, которую случайно увез из Флюена: вероятно, одному из англичан надоели уже беспрерывные остережения его соотчичей от грабительства хозяина Альгорнской короны и он записал и свой совет: "I should recommend to travellers to avoid the hotel de la tete de Mahomet in Astrackan!". Другой подписался: "Nabuchodonosor venant du Antipode" Замечание 3-го: "Nab. fut change en bete, voila pourquoi"… Но более других книга измарана италианскими выходцами, коим не удалось быть Теллем для своей отчизны: все они поют на один лад. {9} Мы все еще в кантоне Ури. Горы опоясаны туманом; на вершинах солнце. Кантон Ури самый меньший из 22 братьев; долиной доехали до Анстега, любуясь громадами вокруг нас. Гете, в кратких своих записках, говорит о сем пути: "Der Blick hinunter verkiindigt das Ungeheure". Деревенька Анстег придвинута к горам, кажется, что путь замкнут. Рейстань кончилась; но во все время до Анстега сопутствовала нас с шумом и ревом стремящая Рейсе: о ее бурном течении можно сказать с поэтом: