Хроники Ассирии. Син-аххе-риб. Книга третья. Табал
Шрифт:
«Ступайте, ступайте, — провожала их тяжелым взглядом Хемда. — Быстро же вы спелись. Хорошо, что Варда не мой сын, вот не пожелала бы себе такую невестку».
Сверху, со второго этажа, сбежала разгоряченная и раскрасневшаяся черноокая смуглянка Эдми, жена Ниноса, сына Хемды. Ловко подхватила бурдюк с пивом, подвешенный на ремешке в тени виноградника, хотела улизнуть незаметно для свекрови.
— Отнесешь пиво, возвращайся. Хватит баловаться. Вам дай волю, до ночи будете этим заниматься, — проворчала Хемда и подумала с укоризной: двое детей уже, а ведут себя как молодожены. Словно позабыла, что ее Ниносу всего
Подошла Сигаль, жена Гиваргиса, осторожно спросила, чем помочь.
— Что, хлеб уже испекла? — смерила ее взглядом Хемда.
— Да, — тихо ответила молодая женщина.
«Боги, какая же она худющая! Недаром ее муж так и норовит найти какую-нибудь дырку на стороне. Мать она, конечно, хорошая, но будут ли дети уважать ее, когда видят, как их отец к ней относится: то избивает почем зря, то поносит, как последнюю потаскуху».
Изо всех своих пасынков Хемда хуже всего относилась к Гиваргису. Он напоминал ей шакала. Грязного злобного шакала.
Варду она считала простаком, каких мало. Арицу — хитрецом. Однако они оба пошли в отца — жила в них какая-то внутренняя доброта, которую нельзя было спрятать ни за суровым обликом, ни за резкими речами.
Хемда вздохнула, поднялась, с натугой расправив неженские плечи, посмотрела на Сигаль и отчего-то спросила:
— Сколько тебе в этом году исполнится?
— Тридцать.
«А старше меня выглядишь, — подумала свекровь. — Ну ладно, я уже старуха…»
— Пошли вместе готовить ужин… Пожарим мяса. Вдруг, и правда, вернутся мужчины, — сухо сказала хозяйка дома, и вдруг улыбнулась: — А нет, так сами попируем.
Шели и Агава тем временем шли к рыночной площади.
— Какие широкие здесь улицы! Ровные и широкие! — горели глаза у девушки. — И светильники на каждом углу. И сколько людей! Самых разных! Женщин, мужчин, детей! И все идут по своим делам. Почему они не здороваются друг с другом? Отчего? В Тиль-Гаримму все было иначе.
— Не сравнивай Тиль-Гаримму и Ниневию. Этот город, наверное, в сто крат больше чем тот, откуда ты родом.
— Моего города больше нет, — с грустью сказала Агава.
Шели, безразлично улыбнувшись, пожала плечами.
Но Агаву этот невинный разговор неожиданно разозлил, заставил вспомнить все обиды, все горе, что принесли ей эти надменные ассирийцы, и она уже смотрела вокруг, как раненая, загнанная в ловушку волчица может смотреть на своих мучителей: с болью и ненавистью. В каждом взгляде стала видеть презрение, в раздавшемся рядом смехе — желание унизить, любое слово казалось брошеным в нее камнем. Был бы у нее сейчас меч, ворвалась бы с ним в эту толпу лишь ради того, чтобы унести с собой в могилу как можно больше ассирийцев… Но меча под рукой не было, а потому вся закипающая внутри ярость обратилась внутрь, на мысли о тех, кто теперь окружал все эти дни.
«Я дождусь той ночи, когда он возьмет меня, сделает своей женой. А после того, как он уснет, я перережу ему горло…»
Ее вдруг осенило:
«О боги, почему только ему?! Ночью я смогу убить их всех. Я вырежу всю семью. Весь их род! Я отомщу за отца, мать, дядю, бабушку, подруг, братьев… за
моего жениха».Словно из тумана донесся голос Шели:
— Думай не о том, что ты потеряла, а о том, как тебе повезло. Где и кем бы ты сейчас была, если бы не Варда?! Тебе очень повезло. Он сильный, незлой и к тому же, поговаривают, очень хорош в любви. И не забывай, что он старший сын своего отца…
Агава посмотрела на старшую подругу снизу вверх — она была выше почти на голову — и подумала: «Может быть, я пожалею только ее…»
И она с усилием смогла взять себя в руки. Все, что ей надо, — ненадолго притвориться, усыпить их бдительность, улыбаться… или хотя бы опускать глаза, чтобы они не выдали ее.
Подруги дошли до рядов, где торговали красками, белилами, душистыми травами, благовониями и всяческими безделушками, предназначенными для женщин. Шели оживилась, часто останавливалась, подолгу торговалась, а если что-то покупала, то почти за бесценок: рынок был ее стихией.
— Ты только посмотри, какие бусы! — воскликнула Шели, оказавшись рядом с прилавком с множеством недорогих украшений из агата, сердолика и аметиста.
— Примерь, красавица, — подмигнул ей молодой бритоголовый торговец с голубыми глазами, даже не взглянув на Агаву. Девушку это почему-то задело.
Отчего? Может быть, ей хотелось верить, что он испытывает к этим нелюдям такую же ненависть, как и она? Ведь вряд ли в его жилах текла ассирийская кровь. Похож на египтянина. На голые плечи небрежно наброшен парчовый халат. В правом ухе серьга. На пальцах — серебряные перстни и кольца…
Агава сразу обратила внимание на его руки. Было в них что-то не так, как у всех. Когда поняла, что — ее взяла оторопь: да у него по шесть пальцев! И слева, и справа.
Надевая бусы, торговец припал губами к самому уху молодой женщины, улыбнулся, что-то прошептал, и по тому, как Шели посмотрела на него, как задышала ее грудь, мелко задрожали ноздри, а рот призывно открылся, Агава все поняла.
Бусы достались им почти даром.
— Он твой любовник, — сказала девушка, отойдя от прилавка с украшениями.
Шели снисходительно улыбнулась, нисколько не удивившись прозорливости своей спутницы:
— Наши мужья редко бывают дома.
Скоро женщины оказались в самом центре рынка, у невысокого помоста из сырцового кирпича, на котором в несколько рядов стояли рабы. Накануне, чтобы поднять цену, товар был отмыт, обрит и накормлен.
— Откуда они? — вырвалось у Агавы, с надеждой всматривающейся в молодые лица. — Из Тиль-Гаримму?
— Ну отчего же сразу из Тиль-Гаримму? В Ниневии продаются рабы со всего мира. Потому что Ниневия — это и есть центр мира, — равнодушно ответила Шели, любуясь новым украшением. — Что скажешь, эти бусы идут к моим глазам?
— Да, да…
«Но что, если Шели ошибается? И здесь мой брат? Может быть, тогда я смогу выкупить его… Не я — Шели. Она ведь может это себе позволить. Надо только попросить ее об этом. Она добрая, она не откажет…»
На помост, переваливаясь как утка, поднялся чиновник-распорядитель с синюшным лицом, устало оглянулся на глашатая — щуплого старика, что-то сказал, вздохнул и начал торги. Говорил он тихо, как будто бурчал что-то себе под нос. Но когда глашатай подхватывал его слова, они разносились по всей площади, возвращаясь громогласным эхом.