Хроники Ордена Церберов
Шрифт:
Внутри, за грудиной стало жарко. Жар потянулся к ладоням…
Что ж, говорите, если я сверну шею, это навредит Солнышку?
И впрямь, нехорошо выйдет…
Слова, заветные, знакомые, сами собой встали в памяти, выстроились в ряд, зазудели на кончике языка.
Как Грельда вышла из комнаты, я даже не заметила, занятая созданием первого с шестнадцати лет оберега.
Косы я взялась переплетать, уже когда все вернулись в комнату и собирались отходить ко сну.
На пару бусин, по одной на каждую косу, я навесила шепоток от злого взгляда. Не то чтобы взгляд наблюдателя чувствовался
Бусин было много, больше, чем мне пришло в голову обережных заговоров, и те, что не использовала, я ссыпала обратно в мешочек, убрав поглубже в свою сумку. Заговоренные же нанизала поровну на волосяные шнурки. На каждом шнуре на концах завязала узлы — для красоты ввязав по бусине в каждый из четырех.
Всё. Готово. Теперь тем бусинам, что внутри, никак не соскочить с шнурка — удержат узлы.
Можно вплетать в косы!
Расчесанные, вымытые волосы текли в пальцах речной водой, но руки ловко и привычно делали давно знакомую работу, переплетая пряди — к одной из которых теперь прибавился шнурок с бусинами. Раз, два, три — пряди собираются в косу. Раз, два, три — зажать плетение пальцами, не давая рассыпаться, поднять по шнурку бусину, да и переплести пряди под нею, а когда руки перехватят волосы ниже, бусина останется на месте, блеснет гладким бочком в свете магического светляка. Раз, два, три. Раз, два, три — зажать косу, поднять бусину…
Я доплела левую, взялась за правую.
Светлый шнур терялся в русых волосах, становился почти невиди, и казалось, что бусины держатся сами по себе — и интересно, Солнышко сам догадался подобрать так шнурок, или же ведьма его надоумила?
Косы я плела ночные, свободные, и не удивлюсь, если к утру все бусины спрячутся в волосах — да и пусть. Я не для красоты это делала.
Отряд терпеливо дождался, пока я закончу, и погасил светляков.
Я поворочалась под одеялом, устраиваясь поудобнее и ожидая ощущения чужого взгляда, не дождалась, и с чувством глубокого удовлетворения — помогло! — провалилась в сон.
Копыта взрывали дерн, широкая грудь сносила деревья — я была огромна. Я была велика. Я была яростью — ярость кипела в крови, ярость бурлила под шкурой, ярость стискивала череп.
Ярость гнала меня вперед — и я неслась вперед. Она вырывалась, и я ревела, выла, визжала — и камни рассыпались песком от моей ярости.
И не было вокруг никого, на кого ее можно было бы выплеснуть.
Сбить с ног, поднять на бивни, затоптать, обратить в месиво, в кашу!
Повергнуть!
Никого! Ни-ко-го!
Все разбежались, все!
Попрятались! Залегли!
И от этого ярость становилась совсем нестерпимой, и оставалось только нестись, снося деревья, и реветь, трубить, требуя достойных врагов, и впадая в неистовство от того, что не было не то что достойных, а хотя бы каких-нибудь врагов!
Ярость была такой кипящей, что я проснулась.
Тело колотило крупной дрожью, сотрясало до кончиков пальцев на ногах, и я не знала, чего во мне было больше сейчас: испуга от странного сна — или восторга от чужой ярости.
Неистовой. Непобедимой. Восхитительной.
Стиснув
стучащие зубы и уняв колотящее меня желание срочно вскочить, что-то делать, куда-то бежать, я постаралась прийти в себя.Да хотя бы вспомнить, где я и что со мной было!
Хорвус.
Болото.
Постоялый двор дядьки Бравлина.
Ночь.
Церберский отряд. Я на кровати слева от двери, Гроза справа, и еще трое на полу (я надеюсь, это не солнышко там такие рулады носом выводит — такого соседа по комнате остается только подушкой удавить).
Оберег.
Не помогло!
Потому что если этот взгляд был не злой — то я даже и не знаю, какой тогда злой!
Тело чувствовалось так, будто я и впрямь только что вырвалась из боевой горячки, и теперь остывала: успокаивалось, замедлялось сердцебиение, просыхала испарина…
Накатывала знакомая вялость, та, что случается со мной после прилива куража.
Я укуталась в одеяло по самый нос, и вздохнула.
Чужое внимание ощущалось снова. На этот раз — заинтересованное, любопытное.
Что ж, Танис. Пожалуй, пора признать: ведьмовские обереги — это явно не твое!
Тебе бы Плясуньей обидчику в зубы сунуть, да и забыть...
С этой мыслью я снова провалилась в сон, и, хвала Ведающему Тропы, на этот раз до утра мне не снилось ничего!
Глава 11
Спа-а-ать! Как же я хочу спать!
— Ты чем ночью занималась? — мрачно уточнил Солнышко, когда я, мучительно сцеживая зевоту в кулак, покачивалась в седле.
— Да так, муть всякую смотрела, — честно призналась я. — Тебе, кстати, что снилось?
— Мне? — растерялся Камень.
Задумался. А потом неуверенно пожал плечами, припоминая:
— Да ничего, кажется… А что?
— Да так, — я дернула плечом. — Снова сон чужой приснился. Слушай, а может, это твой? Раз тебе ничего не снилось?
— Мне вообще сны не снятся. И уймись уже с этой выдумкой о чужих снах, ладно? Не бывает такого! Ну нельзя человеку чужой сон подбросить…
Поймав мой подозрительный взгляд (А чего это ты так, голубчик, отпираешься, а? Уж не ты ли виновник?!), Солнышко только плюнул:
— Тьфу, дура! Ладно, спи уже. Я первый покараулю…
Я благодарно зевнула, не размыкая зубов, и закуклилась в седле: чего бы и не поспать? Здесь, поблизости от города, в обжитых местах, уж точно не найдется твари, настолько голодной, и, одновременно, настолько сильной, чтобы напасть на обоз. Наша работа начнется позже — на подступах к Закатному лесу.
Утренний туман рассасывался нехотя, укутывая и дорогу, и оставшийся позади город, скрадывая звуки: скрип тележных осей, голоса возниц, бряцание конской сбруи…
Спа-а-ать!
Весь дневной переход Солнышко вел себя как образцовый напарник и наставник: гонял меня в хвост и в гриву.
Возницы посмеивались, обозная охрана благодушна усмехалась в усы, наблюдая за натаскиванием щенка. И даже когда Камень задержал обоз, чтобы замеченная мною неподалеку мелкая тварь решилась напасть, купцы ворчали, но больше для виду. Илиан пообещал отдать им трофей, и обозный старшина, соглашаясь, обронил: